Неточные совпадения
— Иногда кажется, что понимать — глупо. Я несколько раз ночевал в поле; лежишь
на спине, не спится,
смотришь на звезды, вспоминая
книжки, и вдруг — ударит, — эдак, знаешь, притиснет: а что, если величие и необъятность вселенной только — глупость и чье-то неумение устроить мир понятнее, проще?
На нечаянное приключение с Катериной он, разумеется,
смотрел с самым глубоким презрением, но осиротевших пузырей он очень любил и уже снес им какую-то детскую
книжку.
Пером клинтух темновато-сизого матового цвета;
на шее приметен небольшой зеленоватый отлив, если
посмотреть к свету, нос светло-роговой, ноги бледно-бланжевого или, как говорится в охотничьих
книжках, абрикосового цвета.
Доктор вынул из кармана записную
книжку, взглянул
на сделанную там заметку, потом
посмотрел на дом,
на табличку и вошел во двор.
Вихров поблагодарил автора крепким пожатием руки и сначала
посмотрел на розовую обертку
книжки:
на ней изображены были амуры, розы, лира и свирель, и озаглавлена она была: «Думы и грезы Михаила Кергеля». Затем Вихров стал перелистывать самую
книжку.
«Мадам, ваш родственник, — и он при этом почему-то лукаво
посмотрел на меня, — ваш родственник написал такую превосходную вещь, что до сих пор мы и наши друзья в восторге от нее; завтрашний день она выйдет в нашей
книжке, но другая его вещь встречает некоторое затруднение, а потому напишите вашему родственнику, чтобы он сам скорее приезжал в Петербург; мы тут лично ничего не можем сделать!» Из этих слов ты поймешь, что сейчас же делать тебе надо: садись в экипаж и скачи в Петербург.
Но он предупредил мой вопрос. В руках его была паспортная
книжка,
на которую он
смотрел с каким-то недоумением, словно ему казалось странным, что последний листок, заключающий отметку о возвращении, вдруг исчез.
Она обернулась, но не остановилась, отвела рукою широкую голубую ленту своей круглой соломенной шляпы,
посмотрела на меня, тихонько улыбнулась и опять устремила глаза в
книжку.
— Хорошо говорите, — тянет сердце за вашей речью. Думаешь — господи! хоть бы в щелку
посмотреть на таких людей и
на жизнь. Что живешь? Овца! Я вот грамотная, читаю
книжки, думаю много, иной раз и ночь не спишь, от мыслей. А что толку? Не буду думать — зря исчезну, и буду — тоже зря.
Мне стало ужасно жаль старика. Я думала недолго. Старик
смотрел на меня с беспокойством. «Да слушайте, Захар Петрович, — сказала я, — вы подарите их ему все!» — «Как все? то есть
книжки все?..» — «Ну да,
книжки все». — «И от себя?» — «От себя». — «От одного себя? то есть от своего имени?» — «Ну да, от своего имени…» Я, кажется, очень ясно толковала, но старик очень долго не мог понять меня.
— «Ах, нет, — отвечал он, — нет, вы
посмотрите только, какие здесь есть хорошие
книжки; очень, очень хорошие есть
книжки!» И последние слова он так жалобно протянул нараспев, что мне показалось, что он заплакать готов от досады, зачем
книжки хорошие дороги, и что вот сейчас капнет слезинка с его бледных щек
на красный нос.
Она
посмотрела на нас довольно весело; кроме подсвечника, пред нею
на столе находилось маленькое деревенское зеркальце, старая колода карт, истрепанная
книжка какого-то песенника и немецкая белая булочка, от которой было уже раз или два откушено.
Дела вы сдали фельдшеру и прочей сволочи, а сами сидели в тепле да в тишине, копили деньги,
книжки почитывали, услаждали себя размышлениями о разной возвышенной чепухе и (Иван Дмитрич
посмотрел на красный нос доктора) выпивахом.
Бывало, забыв лекции и тетради, сидит он в невеселой гостиной осининского дома, сидит и украдкой
смотрит на Ирину: сердце в нем медленно и горестно тает и давит ему грудь; а она как будто сердится, как будто скучает, встанет, пройдется по комнате, холодно
посмотрит на него, как
на стол или
на стул, пожмет плечом и скрестит руки; или в течение целого вечера, даже разговаривая с Литвиновым, нарочно ни разу не взглянет
на него, как бы отказывая ему и в этой милостыне; или, наконец, возьмет
книжку и уставится в нее, не читая, хмурится и кусает губы, а не то вдруг громко спросит у отца или у брата: как по-немецки"терпение"?
Среди молодёжи суетился Яков Зарубин. Всегда озабоченный, он ко всем подбегал с вопросами, слушая разговоры о революционерах, сердито хмурил брови и что-то записывал в маленькую
книжку. Старался услужить всем крупным сыщикам и явно не нравился никому, а
на его
книжку смотрели подозрительно.
Долинский подал ей
книжку; она вложила ее в футляр и сунула под подушку. Долго-долго
смотрела она, облокотясь своей исхудалой ручкой о подушку, то
на сестру, то
на Нестора Игнатьевича; кусала свои пересмяглые губки и вдруг совершенно спокойным голосом сказала...
Долинский тоже лег в постель, но как было еще довольно рано, то он не спал и просматривал новую
книжку. Прошел час или два. Вдруг дверь из коридора очень тихо скрипнула и отворилась. Долинский опустил книгу
на одеяло и внимательно
посмотрел из-под ладони.
—
На первый раз… вот вам! Только
смотрите у меня: чур не шуметь! Ведь вы, студенты… тоже народец! А вы лучше вот что сделайте: наймите-ка латинского учителя подешевле, да и за
книжку! Покуда зады-то твердите — ан хмель-то из головы и вышибет! А Губошлепову я напишу: стыдно, братец! Сам людей в соблазн ввел, да сам же и бросил…
на что похоже!
Он, бывало, прежде всего зайдет в конюшню
посмотреть, ест ли кобылка сено (у Ивана Ивановича кобылка саврасая, с лысинкой
на лбу; хорошая очень лошадка); потом покормит индеек и поросенков из своих рук и тогда уже идет в покои, где или делает деревянную посуду (он очень искусно, не хуже токаря, умеет выделывать разные вещи из дерева), или читает
книжку, печатанную у Любия Гария и Попова (названия ее Иван Иванович не помнит, потому что девка уже очень давно оторвала верхнюю часть заглавного листка, забавляя дитя), или же отдыхает под навесом.
— А! — говорит, — описано в них, как молодые люди соблазняют благонравных девиц, как они, под предлогом того, что хотят их взять за себя, увозят их из дому родительского, как потом оставляют этих несчастных девиц
на волю судьбы, и они погибают самым плачевным образом. Я, — говорит бабушка, — много таких
книжек читала, и все, говорит, так прекрасно описано, что ночь сидишь, тихонько читаешь. Так ты, — говорит, — Настенька,
смотри их не прочти. Каких это, — говорит, — он книг прислал?
— Вот и порешили с человеком, — медленно заговорил Коновалов. — А все-таки в ту пору можно было жить. Свободно. Было куда податься. Теперь вот тишина и смиренство… ежели так со стороны
посмотреть, совсем даже смирная жизнь теперь стала.
Книжки, грамота… А все-таки человек без защиты живет и никакого призору за ним нет. Грешить ему запрещено, но не грешить невозможно… Потому
на улицах-то порядок, а в душе — путаница. И никто никого не может понимать.
Поля пренаивно объявил, что он братца пикой заколол; ему объясняют, что братца стыдно колоть пикой, потому что братец маленький, и в наказанье уводят в гостиную, говоря, что его не пустят гулять больше
на улицу и что он должен сидеть и
смотреть книжку с картинками; а Колю между тем, успокоив леденцом, выносят ко мне
на галерею.
Сконфузив городового, она уехала, а через несколько минут о событии уже знали
на базаре, праздное любопытство было возбуждено, и торговцы, один за другим, пошли
смотреть на почту. Они останавливались посреди улицы, задрав головы рассматривали уставленные цветами окна квартиры почтмейстера и до того надоели Капендюхииу расспросами о событии, что он рассердился, изругался, вынул записную
книжку и, несколько раз облизав карандаш, написал в ней...
За несколько дней до описываемого случая молодой человек попросил принести чемодан. Федор принес и отошел было, как всегда, пока молодой человек разбирался, но, оглянувшись как-то, староста увидал, что Семенов открыл одну из крышек и стал разбирать книги. Вынув одну из них, он закрыл чемодан и лег с
книжкой на нарах. Федор
посмотрел несколько секунд будто в нерешительности, потом подошел к Семенову и сказал...
— Ни!.. Ни! — отвечал с расстановкой татарин. — Не мешана. Он умный человек. Она все знает,
книжка много читала, читала, читала, все читала и другим правда сказывала. Так, пришла кто: два рубля, три рубля, сорок рубля, а не хошь как хошь;
книжка посмотрит, увидит и всю правду скажет. А деньга
на стол, тотчас
на стол — без деньга ни!
Комик, прислушивавшийся сначала к рассуждениям Аполлоса Михайлыча с какою-то горькою улыбкою, под конец ничего уж не слыхал и все
посматривал на закрытую
книжку «Женитьбы». Ему, кажется, очень хотелось еще почитать ее.
Проходив часа два, он нашел Мальву далеко от прииска под купой молоденьких ветел. Она лежала
на боку и, держа в руках какую-то растрепанную
книжку,
смотрела навстречу ему, улыбаясь.
Алёша свободен от трудов, занятия свои с подростками ему пришлось сократить — и у них нет времени. Он живёт со мною,
на дворе в сарайчике, как бы под видом работника моего, самовары ставит, комнату метёт, ревностно гложет
книжки и, нагуливая здоровье, становится более спокоен, менее резок. Ходит в уездный городок — тридцать две версты места, — книги, газеты приносит от указанных мною людей, и глаза у него
смотрят на мир всё веселее.
Ему тошно
смотреть даже
на своего соседа Дремилова, только потому, что этот сидит все за
книжкой.
Покрутились в одном городе, завернули в другой. Пиявит генерал королевича,
смотреть тошно. То
на площадь водит для наблюдения, как казенного вора березовой лапшой кормят, то кирпичи
на постройке колупает: снаружи красота, а в середке песок трухлявый, — «у нас не в пример чище».
На парад из толпы глазели. Эка невидаль! Равнение держат, а
смотреть скучно. Девушки тут некоторые
на королевича в вольном платье засматриваться стали, — генерал его плечом заслонил. В полевую
книжку и записать нечего.
Он вынул записную
книжку, быстро начертил что-то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело
на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они
на него
смотрят?
Николай оставил
книжку и
посмотрел на жену. Лучистые глаза вопросительно (одобрял или не одобрял он дневник?)
смотрели на него. Не могло быть сомнения не только в одобрении, но в восхищении Николая перед своею женой.