Неточные совпадения
Шли долго ли, коротко ли,
Шли близко ли, далеко ли,
Вот наконец и Клин.
Селенье незавидное:
Что ни изба — с подпоркою,
Как нищий с костылем,
А с крыш солома скормлена
Скоту. Стоят, как остовы,
Убогие дома.
Ненастной, поздней осенью
Так
смотрят гнезда галочьи,
Когда галчата вылетят
И ветер придорожные
Березы обнажит…
Народ в полях — работает.
Заметив за селением
Усадьбу
на пригорочке,
Пошли пока — глядеть.
Их, как малолетних, усадили было в укромный уголок, и они, с юными и глупыми физиономиями,
смотрели полуразиня рот
на всех, как молодые желтоносые воронята, которые, сидя в
гнезде, беспрестанно раскрывают рты, в ожидании корма.
Я
смотрел во все стороны в полях и тоже не видал нигде ни хижины, никакого человеческого
гнезда на скале: все фермы,
на которых помещаются только работники, принадлежащие к ним.
Наследник приваловских миллионов заснул в прадедовском
гнезде тяжелым и тревожным сном. Ему грезились тени его предков, которые вереницей наполняли этот старый дом и с удивлением
смотрели на свою последнюю отрасль. Привалов видел этих людей и боялся их. Привалов глухо застонал во сне, и его губы шептали: «Мне ничего не нужно вашего… решительно ничего. Меня давят ваши миллионы…»
— Лучше… лучше. Там места привольные, речные,
гнездо наше; а здесь теснота, сухмень… Здесь мы осиротели. Там у нас,
на Красивой-то
на Мечи, взойдешь ты
на холм, взойдешь — и, Господи Боже мой, что это? а?.. И река-то, и луга, и лес; а там церковь, а там опять пошли луга. Далече видно, далече. Вот как далеко видно…
Смотришь,
смотришь, ах ты, право! Ну, здесь точно земля лучше: суглинок, хороший суглинок, говорят крестьяне; да с меня хлебушка-то всюду вдоволь народится.
Прижимаясь к теплому боку нахлебника, я
смотрел вместе с ним сквозь черные сучья яблонь
на красное небо, следил за полетами хлопотливых чечеток, видел, как щеглята треплют маковки сухого репья, добывая его терпкие зерна, как с поля тянутся мохнатые сизые облака с багряными краями, а под облаками тяжело летят вороны ко
гнездам,
на кладбище. Всё было хорошо и как-то особенно — не по-всегдашнему — понятно и близко.
Селезень присядет возле нее и заснет в самом деле, а утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет,
смотря по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится
на землю и подползет к своему уже готовому
гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет дно
гнезда собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет тою же травою и перьями, отползет
на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг, залетит с противоположной стороны к тому месту, где скрылась; опять садится
на землю и подкрадывается к ожидающему ее селезню.
Каждый день надо было раза два побывать в роще и осведомиться, как сидят
на яйцах грачи; надо было послушать их докучных криков; надо было
посмотреть, как развертываются листья
на сиренях и как выпускают они сизые кисти будущих цветов; как поселяются зорки и малиновки в смородинных и барбарисовых кустах; как муравьиные кучи ожили, зашевелились; как муравьи показались сначала понемногу, а потом высыпали наружу в бесчисленном множестве и принялись за свои работы; как ласточки начали мелькать и нырять под крыши строений в старые свои
гнезда; как клохтала наседка, оберегая крошечных цыпляток, и как коршуны кружились, плавали над ними…
Заметив
гнездо какой-нибудь птички, всего чаще зорьки или горихвостки, мы всякий день ходили
смотреть, как мать сидит
на яйцах; иногда, по неосторожности, мы спугивали ее с
гнезда и тогда, бережно раздвинув колючие ветви барбариса или крыжовника, разглядывали, как лежат в
гнезде маленькие, миленькие, пестренькие яички.
От множества мягкой и красивой мебели в комнате было тесно, как в птичьем
гнезде; окна закрывала густая зелень цветов, в сумраке блестели снежно-белые изразцы печи, рядом с нею лоснился черный рояль, а со стен в тусклом золоте рам
смотрели какие-то темные грамоты, криво усеянные крупными буквами славянской печати, и под каждой грамотой висела
на шнуре темная, большая печать. Все вещи
смотрели на эту женщину так же покорно и робко, как я.
Уже дважды падал мокрый весенний снег — «внук за дедом приходил»; дома и деревья украсились ледяными подвесками, бледное, но тёплое солнце марта радугой играло в сосульках льда, а заспанные окна домов
смотрели в голубое небо, как прозревшие слепцы. Галки и вороны чинили
гнёзда; в поле, над проталинами, пели жаворонки, и Маркуша с Борисом в ясные дни ходили ловить их
на зеркало.
— Найди ты ее
гнездо и оплети плетешок кругом, чтоб ей пройти нельзя. Вот она придет, покружит и сейчас назад; найдет разрыв-траву, принесет, плетень раззорит. Вот ты и поспевай
на другое утро, и
смотри: где разломано, тут и разрыв-трава лежит. Бери и неси куда хочешь. Не будет тебе ни замка, ни закладки.
Гражданка и мать, она думала о сыне и родине: во главе людей, разрушавших город, стоял ее сын, веселый и безжалостный красавец; еще недавно она
смотрела на него с гордостью, как
на драгоценный свой подарок родине, как
на добрую силу, рожденную ею в помощь людям города —
гнезда, где она родилась сама, родила и выкормила его.
Я лежал в палатке один
на кровати и
смотрел в неспущенные полы моей палатки.
На черном фоне Балкан внизу мелькали огоньки деревни Шипки и над ней, как венец горного массива, заоблачное Орлиное
Гнездо, а над ним
на синем звездном небе переливается голубым мерцанием та самая звезда, которую я видел после горной катастрофы…
Зажила опять Канарейка в вороньем
гнезде и больше не жаловалась ни
на холод, ни
на голод. Раз Ворона улетела
на добычу, заночевала в поле, а вернулась домой, — лежит Канарейка в
гнезде ножками вверх. Сделала Ворона голову набок,
посмотрела и сказала...
Параллельно с занятиями науки шла и охота за птичками. Мы с Митькой очень хорошо знали, что птичка, спугнутая с яиц, бросит их высиживать, а потому, разыскавши в садовых кустах или в лесу птичку
на яйцах, мы довольствовались наслаждением видеть, как она неподвижно припадает
на своем гнездышке, недоверчиво
смотря блестящими глазками
на любопытных, очевидно, не зная наверное, открыта ли она или нет. Но когда молодые уже вывелись, птичка не покидает детей даже спугнутая с
гнезда.
Вавилов остановился вовремя, смущенный едва не сказанным сравнением, и с боязнью взглянул
на купеческого сына. Тот курил, весь был поглощен этим занятием. Скоро он ушел, пообещав
на прощанье Вавилову разорить
гнездо беспокойных людей. Вавилов
смотрел ему вслед и вздыхал, ощущая сильное желание крикнуть что-нибудь злое и обидное в спину этого человека, твердыми шагами поднимавшегося в гору по дороге, изрытой ямами, засоренной мусором.
Разве я не был и велик, и свободен, и счастлив? Как средневековый барон, засевший, словно в орлином
гнезде, в своем неприступном за́мке, гордо и властно
смотрит на лежащие внизу долины, так непобедим и горд был я в своем за́мке, за этими черными костями. Царь над самим собой, я был царем и над миром.
Да
смотри, станешь то
гнездо с березы брать, станешь
на себя вздевать — делай все с крестом да молитвой…
В нашем доме за ставнем окна воробей свил
гнездо и положил пять яичек. Мы с сестрами
смотрели, как воробей по соломинке и по перышку носил за ставень и вил там гнездышко. А потом, когда он положил туда яйца, мы очень обрадовались. Воробей не стал больше прилетать с перышками и соломой, а сел
на яйца. Другой воробей — нам сказали, что один муж, а другой жена — приносил жене червей и кормил ее.
Вдруг прилетел табунок ласточек: все ласточки подлетали к
гнезду — как будто для того, чтоб
посмотреть на воробья, и опять улетали.
— И вы
на меня
смотрите как
на хищного зверя какого? Возьмет да и пожрет ваше родное
гнездо!
Пришел солдатик,
смотреть не
на что: из себя михрютка, голенища болтаются, фуражка вороньим
гнездом, — даром что сам мастер. Однако бесстрашный: в тряпочку высморкался, во фронт стал, глаза, как у кролика, — ан
смотрит весело, не сморгнет.