Неточные совпадения
По наблюдениям же его, болезнь пациента, кроме дурной материальной обстановки
последних месяцев жизни, имеет еще некоторые нравственные причины, «есть, так сказать, продукт многих сложных нравственных и материальных влияний, тревог, опасений, забот, некоторых
идей… и прочего».
«Я буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти
последние дни в Москве, — никогда теперь уже не буду один, как в столько ужасных лет до сих пор: со мной будет моя
идея, которой я никогда не изменю, даже и в том случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще в Москве и которая не оставляла меня ни на один миг в Петербурге (ибо не знаю, был ли такой день в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
Прибавлю, однако, что я кончил гимназический курс в
последнем году плохо, тогда как до седьмого класса всегда был из первых, а случилось это вследствие той же
идеи, вследствие вывода, может быть ложного, который я из нее вывел.
Уединение — главное: я ужасно не любил до самой
последней минуты никаких сношений и ассоциаций с людьми; говоря вообще, начать «
идею» я непременно положил один, это sine qua.
После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни, как желали: великая прежняя
идея оставила их; великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходил, как то величавое зовущее солнце в картине Клода Лоррена, но это был уже как бы
последний день человечества.
Мне скажут, что тут нет никакой «
идеи» и ровнешенько ничего нового. А я скажу, и уже в
последний раз, что тут бесчисленно много
идеи и бесконечно много нового.
В
последние два года я даже перестал книги читать, боясь наткнуться на какое-нибудь место не в пользу «
идеи», которое могло бы потрясти меня.
Его
идея в этом стройном и могучем хоре себялюбивых интересов, безжалостной эксплуатации, организованного обмана и какой-то органической подлости жалко терялась, как
последний крик утопающего.
За
последние пятнадцать лет у нас было высказано много творческих
идей и
идей не только отвлеченных, но жизненных, конкретных.
Последним опытом священного империализма была мировая империя Наполеона, все еще создававшаяся под обаянием римской
идеи.
А что его оправдают — в этом, странное дело, все дамы были окончательно убеждены почти до самой
последней минуты: «виновен, но оправдают из гуманности, из новых
идей, из новых чувств, которые теперь пошли», и проч., и проч.
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на
идею, припомнил, как в
последнем свидании с Митей, вечером, у дерева, по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут, на его груди… «Я подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил о своем сердце, — продолжал Алеша, — о том, что в сердце своем мог бы отыскать силы, чтобы выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне не смел признаться.
А оправдать его тоже не годится, потому что любители прекрасных
идей и защитники возвышенных стремлений, объявившие материалистов людьми низкими и безнравственными, в
последнее время так отлично зарекомендовали себя со стороны ума, да и со стороны характера, в глазах всех порядочных людей, материалистов ли, или не материалистов, что защищать кого-нибудь от их порицаний стало делом излишним, а обращать внимание на их слова стало делом неприличным.
Сознание бессилия
идеи, отсутствия обязательной силы истины над действительным миром огорчает нас. Нового рода манихеизм овладевает нами, мы готовы, par dépit, [с досады (фр.).] верить в разумное (то есть намеренное) зло, как верили в разумное добро — это
последняя дань, которую мы платим идеализму.
Последний — гениальный писатель, его писательство было настоящей магией слов, и он очень теряет от изложения его
идей вне литературной формы.
Процесс истории не есть прогрессирующее возвращение человечества к Богу по прямой линии, которое должно закончиться совершенством этого мира: процесс истории двойствен; он есть подготовление к концу, в котором должно быть восстановлено творение в своей
идее, в своем смысле, освобождено и очищено человечество и мир для
последнего выбора между добром и злом.
Только у Островского комические черты проведены здесь несколько тоньше, и притом надо сознаться, что внутренний комизм личности Большова несколько замаскировывается в
последнем акте несчастным его положением, из-за которого проницательные критики и навязали Островскому такие
идеи и цели, каких он, вероятно, никогда и во сне не видел.
Тем не менее газетная машина, однажды пущенная в ход, работает все бойчее и бойчее. Без
идеи, без убеждения, без ясного понятия о добре и зле, Непомнящий стоит на страже руководительства, не веря ни во что, кроме тех пятнадцати рублей, которые приносит подписчик, и тех грошей, которые один за другим вытаскивает из кошеля кухарка. Он даже щеголяет отсутствием убеждений, называя
последние абракадаброю и во всеуслышание объявляя, что ни завтра, ни послезавтра он не намерен стеснять себя никакими узами.
Генечка решил в
последнем смысле: и короче, да и вполне справедливо. Дело не залежится, а между тем
идея государственности будет соблюдена. Затем он составил свод мнений, включил справку о недостаточности средств казны и неприкосновенности калмыцкого капитала, разлиновал штаты, закруглил — и подал.
Идея общего блага равно чужда и глупому человеку, и тупоумцу, но
последний уже дошел до понимания личного блага и, следовательно, получил определенную цель для существования.
В
последние два дня он имел с ним два таинственных и экстренных разговора, весьма, впрочем, сбивчивых, но из которых Илья Ильич все-таки усмотрел, что начальство крепко уперлось на
идее о прокламациях и о подговоре шпигулинских кем-то к социальному бунту, и до того уперлось, что, пожалуй, само пожалело бы, если бы подговор оказался вздором.
Иногда, впрочем, он и не махал на меня руками. Иногда тоже казалось мне, что принятая таинственная решимость как бы оставляла его и что он начинал бороться с каким-то новым соблазнительным наплывом
идей. Это было мгновениями, но я отмечаю их. Я подозревал, что ему очень бы хотелось опять заявить себя, выйдя из уединения, предложить борьбу, задать
последнюю битву.
Супруга его да и все дамы были самых
последних убеждений, но всё это выходило у них несколько грубовато, именно — тут была «
идея, попавшая на улицу», как выразился когда-то Степан Трофимович по другому поводу.
Желание образованных классов как-нибудь удержать свои излюбленные
идеи и основанную на них жизнь дошло до
последних пределов. Они лгут, обманывают себя и других в самых утонченных формах, только чтобы как-нибудь затемнить, заглушить сознание.
Но здравые
идеи восторжествовали; Франция подписала унизительный мир, а затем пала и Парижская коммуна. Феденька, который с минуты на минуту ждал взрыва, как-то опешил. Ни земская управа, ни окружной суд даже не шевельнулись. Это до того сконфузило его, что он бродил по улицам и придирался ко всякому встречному, испытывая, обладает ли он надлежащею теплотою чувств. Однако чувства были у всех не только в исправности, но, по-видимому,
последние события даже поддали им жару…
Во-первых, я скажу: зачем же ты не учился? а во-вторых, не то что у Мейербера, а у
последнего немецкого флейтщика, скромно высвистывающего свою партию в
последнем немецком оркестре, в двадцать раз больше
идей, чем у всех наших самородков; только флейтщик хранит про себя эти
идеи и не суется с ними вперед в отечестве Моцартов и Гайднов; а наш брат самородок"трень-брень"вальсик или романсик, и смотришь — уже руки в панталоны и рот презрительно скривлен: я, мол, гений.
Не с тем туда приходят, чтоб подчинить темные силы заветной
идее, а с тем, чтобы подчинить
идею темным силам и потом исподволь вызвать у
последних благосклонное согласие хоть на какую-нибудь крохотную сделку.
Вот что я тебе советую в
последний раз: укроти немного свой характер, брось завиральные
идеи, брось, глупо ведь, служи, как служат все порядочные люди, то есть гляди на жизнь и на службу практически.
Но если под прекрасным понимать то, что понимается в этом определении, — полное согласие
идеи и формы, то из стремления к прекрасному надобно выводить не искусство в частности, а вообще всю деятельность человека, основное начало которой — полное осуществление известной мысли; стремление к единству
идеи и образа — формальное начало всякой техники, стремление к созданию и усовершенствованию всякого произведения или изделия; выводя из стремления к прекрасному искусство, мы смешиваем два значения этого слова: 1) изящное искусство (поэзия, музыкант, д.) и 2) уменье или старанье хорошо сделать что-нибудь; только
последнее выводится из стремления к единству
идеи и формы.
Итак, (непосредственным образом оно связано с двумя системами
идей — начала нынешнего века, с одной стороны,
последних десятилетий — с другой.
Наконец —
последнее замечание о Чацком. Делают упрек Грибоедову в том, что будто Чацкий — не облечен так художественно, как другие лица комедии, в плоть и кровь, что в нем мало жизненности. Иные даже говорят, что это не живой человек, а абстракт,
идея, ходячая мораль комедии, а не такое полное и законченное создание, как, например, фигура Онегина и других выхваченных из жизни типов.
Их
последняя цель — не совершенная, рабская верность отвлеченным высшим
идеям, а принесение возможно большей пользы человечеству; в их суждениях люди возвышаются не по тому, сколько было в них сокрыто великих сил и талантов, а по тому, сколько они желали и умели сделать пользы человечеству; не те события обращают на себя особое внимание, которые имеют характер грандиозный или патетический, а те, которые сколько-нибудь подвинули благосостояние масс человечества.
— Припомнив это, мы представляем читателю следующий вывод, который он может уже прямо приложить к русской литературе
последнего времени: «Когда какое-нибудь литературное явление мгновенно приобретает чрезвычайное сочувствие массы публики, это значит, что публика уже прежде того приняла и сознала
идеи, выражение которых является теперь в литературе; тут уже большинство читателей обращается с любопытством к литературе, потому что ожидает от нее обстоятельного разъяснения и дальнейшей разработки вопросов, давно поставленных самой жизнью.
В
последние годы своей жизни Овэн ограничился почти исключительно теоретической пропагандой своих
идей.
Мне вдруг, смотря на нее, влетела тогда в голову
идея, что весь этот
последний месяц, или, лучше, две
последние перед сим недели, она была совсем не в своем характере, можно даже сказать — в обратном характере: являлось существо буйное, нападающее, не могу сказать бесстыдное, но беспорядочное и само ищущее смятения.
А отчего г. Голядкин в мучительных и бесплодных попытках «быть в своем праве» и «идти своей дорогой» — съеживается до
последних уступок своего настоящего права и наконец, не выдержав в слабой голове своей
идеи, что под его право все подкапываются, мешается в рассудке?
Рассудите-ка: при теперешних отношениях всех членов общества мне войти в первом часу ночи на свадьбу своего подчиненного, регистратора, на десяти рублях, да ведь это замешательство, это — коловращенье
идей,
последний день Помпеи, сумбур!
Положительная основа бытия есть, прежде всего, мир божественных
идей, Бог в творении; эти
идеи всеменены в ничто, в беспредельность; и
последняя становится основой самостоятельного бытия в его независимости и свободе: все существует чрез Бога и от Бога, но именно тем самым оно получает силу быть в себе и для себя, вне Бога, как не-Бог или мир.
Христос есть человек, как таковой, вся
идея человека, и в этом смысле род в человеке; но
последний осуществляется в бытии как неопределенная множественность индивидуальностей, в которых раскрывается род.
Правда, эта
последняя ступень, установляющая иерархическое соотношение Творца, Софии и мира, далеко не достаточно проявлена в ранних и средних диалогах Платона, где может скорее получиться такое впечатление, что мир
идей, София, и есть самое высшее начало мира, почти сливается с Божеством.
Последний аргумент против
идеи свободного творения мира, как мы видим, непосредственно приводит и Беме.
Даже непримиримость к «звериному» началу государственности у Л. Н. Толстого, у которого все положительные
идеи облекаются в отрицания, принимают форму «нетовщины», говорит о том же, как и мистическая революционность интеллигенции с ее исканиями невидимого грядущего града [К этому стану в
последние годы литературно примкнул и Д. С. Мережковский.
И когда «natura naturans»,
идея, просвечивает через окаменевшую «natura naturata»,
последняя дышит зноем желания, волнуется волнением любви.
Другими словами, установлена сопричастность понятий
идеям, их обоснованность в этих
последних, причем эта сопричастность может иметь различную степень, с различием удаления от первообразов и погружением в тени полубытия.
В системе Шеллинга (я разумею, конечно, его
последнюю, наиболее совершенную и договоренную систему «Philosophie der Offenbarung») с ее учением о самораскрытии троичного Божества через мировой процесс
идея отрицательного богословия о трансцендентности Божества соответствует лишь определенному моменту бо-. жественной и космической диалектики.
Тут мы сталкиваемся с
последним парадоксом этики — парадоксом соотношения личного и общего, индивидуального и универсального, жизни личности и
идеи.
После того как он сделал из газеты"Presse"самый бойкий орган (еще в то время, как его сотрудницей была его первая жена Дельфина), он в
последние годы империи создал газету"Liberte"и в ней каждый день выступал с короткой передовой статьей, где была непременно какая-нибудь новая или якобы новая
идея.
В
последнее восстание они мечтали о вмешательстве Наполеона III. И вообще у них был культ"наполеоновской
идеи". Они все еще верили, что"крулевство"будет восстановлено племянником того героя, под знаменем которого они когда-то дрались в Испании, в Германии, в России в 1812 году.
Как это часто бывает, в Герцене человек, быть может, в некоторых смыслах стоял не на одной высоте с талантом, умом и
идеями. Ведь то же можно сказать о таком его современнике, как Виктор Гюго и в полной мере о Тургеневе. И в эти
последние месяцы его жизни у него не было и никакой подходящей среды, того «ambiente», как говорят итальянцы, которая выставляла бы его, как фигуру во весь рост, ставила его в полное, яркое освещение.
Но в
последние три года, к 1858 году, меня, дерптского студента, стало все сильнее забирать стремление не к научной, а к литературной работе. Пробуждение нашего общества, новые журналы, приподнятый интерес к художественному изображению русской жизни, наплыв освобождающих
идей во всех смыслах пробудили нечто более трепетное и теплое, чем чистая или прикладная наука.