Неточные совпадения
И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову,
упала под вагон на
руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена.
Ее волосы сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку; раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы
спали на щеке, в тени нежного, выпуклого виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой
руки, бывшей
под головой, пригибался к затылку.
— Долой с квартир! Сейчас! Марш! — и с этими словами начала хватать все, что ни попадалось ей
под руку из вещей Катерины Ивановны, и скидывать на пол. Почти и без того убитая, чуть не в обмороке, задыхавшаяся, бледная, Катерина Ивановна вскочила с постели (на которую
упала было в изнеможении) и бросилась на Амалию Ивановну. Но борьба была слишком неравна; та отпихнула ее, как перышко.
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено.
Попал под колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул
рукой.) Ну, что ж мне вам сказать… я любил вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…
Садясь в тарантас к Базарову, Аркадий крепко стиснул ему
руку и долго ничего не говорил. Казалось, Базаров понял и оценил и это пожатие, и это молчание. Предшествовавшую ночь он всю не
спал и не курил и почти ничего не ел уже несколько дней. Сумрачно и резко выдавался его похудалый профиль из-под нахлобученной фуражки.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее
руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво
падали с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица.
Но люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно поднял
руку к шапке и грузно повалился
под ноги солдатам, рядом с ним
упало еще трое, из толпы тоже, один за другим, вываливались люди.
Самгин выпустил газету из
рук, она
упала на колени ему, тогда он брезгливо сбросил ее
под стол и задумался. Хотя арест Безбедова объяснял причину убийства — все-таки явились какие-то мутные мысли.
Он видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает
под ноги себе мужчин, женщин; они приседали,
падали, ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился к фронту, упираясь в землю одной ногой и
руками; видел, как люди умирали, не веря, не понимая, что их убивают.
— Почему ты не ложишься
спать? — строго спросила Варвара, появляясь в дверях со свечой в
руке и глядя на него из-под ладони. — Иди, пожалуйста! Стыдно сознаться, но я боюсь! Этот мальчик… Сын доктора какого-то… Он так стонал…
Размышляя, Самгин любовался, как ловко рыжий мальчишка увертывается от горничной, бегавшей за ним с мокрой тряпкой в
руке; когда ей удалось загнать его в угол двора, он
упал под ноги ей, пробежал на четвереньках некоторое расстояние, высоко подпрыгнул от земли и выбежал на улицу, а в ворота, с улицы, вошел дворник Захар, похожий на Николая Угодника, и сказал...
Она величественно отошла в угол комнаты, украшенный множеством икон и тремя лампадами, села к столу, на нем буйно кипел самовар, исходя обильным паром, блестела посуда, комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста и меда. Самгин с удовольствием присел к столу, обнял ладонями горячий стакан чая. Со стены, сквозь запотевшее стекло, на него смотрело лицо бородатого царя Александра Третьего, а
под ним картинка: овечье стадо
пасет благообразный Христос, с длинной палкой в
руке.
Через час он тихо вошел в спальню, надеясь, что жена уже
спит. Но Варвара, лежа в постели, курила, подложив одну
руку под голову.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные
руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и
спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему
под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными
руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми
руками и с голыми локтями.
Он простился с ней и так погнал лошадей с крутой горы, что чуть сам не сорвался с обрыва. По временам он, по привычке, хватался за бич, но вместо его
под руку попадали ему обломки в кармане; он разбросал их по дороге. Однако он опоздал переправиться за Волгу, ночевал у приятеля в городе и уехал к себе рано утром.
Она улыбнулась ему, протянула
руку, дала милые права дружбы над собой — и тут же при нем
падала в отчаянии
под тяжестью удара, поразившего ее так быстро и неожиданно, как молния.
— А кто угадал: не говорила ли я? — заключила она. И
под рукой рассказала всем свою сцену обольщения, заменив слово «
упала» словом «
пала».
Она выходила гулять, когда он пришел. Глаза у ней были, казалось, заплаканы, нервы видимо
упали, движения были вялы, походка медленна. Он взял ее
под руку, и так как она направлялась из сада к полю, он думал, что она идет к часовне, повел ее по лугу и по дорожке туда.
«На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе
под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно
руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто
спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Мы шли, шли в темноте, а проклятые улицы не кончались: все заборы да сады. Ликейцы, как тени, неслышно скользили во мраке. Нас провожал тот же самый, который принес нам цветы. Где было грязно или острые кораллы мешали свободно ступать, он вел меня
под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы не туда
попали, и, если б не провожатый, мы проблуждали бы целую ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали в открытое море.
Сейоло
нападал на отряды, отбивал скот, убивал пленных англичан, и, когда увидел, что ему придется плохо, что, рано или поздно, не избежит их
рук, он добровольно сдался начальнику войск, полковнику Меклину, и отдан был
под военный суд.
Но тут, за кустами, была незнакомая ему канавка, заросшая крапивой; он спотыкнулся в нее и, острекав
руки крапивой и омочив их уже павшей
под вечер росой,
упал, но тотчас же, смеясь над собой, справился и выбежал на чистое место.
— Мы и то с тетенькой, касатка, переговаривались, може, сразу ослобонят. Тоже, сказывали, бывает. Еще и денег надают,
под какой час
попадешь, — тотчас же начала своим певучим голосом сторожиха. — Ан, вот оно что. Видно, сгад наш не в
руку. Господь, видно, свое, касатка, — не умолкая вела она свою ласковую и благозвучную речь.
Другой был мальчик лет десяти; он лежал между двумя арестантами и, подложив
руку под щеку,
спал на ноге одного из них.
Они съедали хлеб из-под
рук у посаженных и даже
нападали на самих посаженных, если они переставали шевелиться.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали
под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что
попало к нему
под руку.
«Что бы у ней такое?» — пробормотал Ракитин, вводя Алешу за
руку в гостиную. Грушенька стояла у дивана как бы все еще в испуге. Густая прядь темно-русой косы ее выбилась вдруг из-под наколки и
упала на ее правое плечо, но она не заметила и не поправила, пока не вгляделась в гостей и не узнала их.
Я ему на это и отмочил: «А ты, говорю, без Бога-то, сам еще на говядину цену набьешь, коль
под руку попадет, и наколотишь рубль на копейку».
Около реки мы нашли еще одну пустую юрту. Казаки и Бочкарев устроились в ней, а китайцам пришлось
спать снаружи, около огня. Дерсу сначала хотел было поместиться вместе с ними, но, увидев, что они заготовляли дрова, не разбирая, какие попадались
под руку, решил
спать отдельно.
Рахметов отпер дверь с мрачною широкою улыбкою, и посетитель увидел вещь, от которой и не Аграфена Антоновна могла развести
руками: спина и бока всего белья Рахметова (он был в одном белье) были облиты кровью,
под кроватью была кровь, войлок, на котором он
спал, также в крови; в войлоке были натыканы сотни мелких гвоздей шляпками с — исподи, остриями вверх, они высовывались из войлока чуть не на полвершка...
Я быстро обернулся… Взор мой
упал на красивого молодого человека в фуражке и широкой куртке; он держал
под руку девушку невысокого роста, в соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.
Да я и позабыла… дай примерить очинок, хоть мачехин, как-то он мне придется!» Тут встала она, держа в
руках зеркальце, и, наклонясь к нему головою, трепетно шла по хате, как будто бы опасаясь
упасть, видя
под собою вместо полу потолок с накладенными
под ним досками, с которых низринулся недавно попович, и полки, уставленные горшками.
Бабушка не
спит долго, лежит, закинув
руки под голову, и в тихом возбуждении рассказывает что-нибудь, видимо, нисколько не заботясь о том, слушаю я ее или нет. И всегда она умела выбрать сказку, которая делала ночь еще значительней, еще краше.
И вдруг сердце Максима
упало. Из-под
рук музыканта опять, как и некогда, вырвался стон.
Мы сняли с себя ружья и прислонили их к дереву, затем принялись ломать сухие сучья. Один сучок
упал на землю. Я наклонился и стал искать его у себя
под ногами. Случайно
рукой я нащупал большой кусок древесного корья.
Она побелела, пополнела;
руки у ней
под кисейными рукавами стали «крупичатые», как у купчихи; самовар не сходил со стола; кроме шелку да бархату, она ничего носить не хотела,
спала на пуховых перинах.
Подштейгер Лучок, седой старик, был совсем пьян и
спал где-то за котлами, выбрав тепленькое местечко. Это уж окончательно взбесило Родиона Потапыча, и он начал разносить пьяную команду вдребезги. Проснувшийся Лучок вдобавок забунтовал, что иногда случалось с ним
под пьяную
руку.
Сам Никитич обыкновенно сидел
под домной и даже
спал там, а дома управлялись теперь Федорка да Оленка, девка на возрасте и настоящая красавица на кержацкую
руку.
На другой день поутру, хорошенько выспавшись
под одним пологом с милой моей сестрицей, мы встали бодры и веселы. Мать с удовольствием заметила, что следы вчерашних уязвлений, нанесенных мне злыми комарами, почти прошли; с вечера натерли мне лицо, шею и
руки каким-то составом; опухоль
опала, краснота и жар уменьшились. Сестрицу же комары мало искусали, потому что она рано улеглась
под наш полог.
— Что же, я ограбил кого? украл? — спрашивал он самого себя и нигде не находил обвиняющих ответов. — Если бы украсть — разве я стал бы
руки марать о такие пустяки?.. Уж украсть так украсть, а то… Ах ты, господи, господи!.. Потом да кровью все наживал, а теперь вот
под грозу
попал.
— Да, ничего… скверная, — отвечал Прейн, стараясь
попасть в тон Луши. — Скажите, пожалуйста, мне показалось давеча, что я встретил вас в обществе mademoiselle Эммы, вон в той аллее, направо, и мне показалось, что вы гуляли с ней
под руку и разговаривали о чем-то очень тихо. Конечно, это не мое дело, но мне показалось немного подозрительно: и время такое раннее для уединенных прогулок, и говорили вы тихо, и mademoiselle Эмма все оглядывалась по сторонам…
Он
упал на ходу и теперь, весь в пыли, догонял свою полуроту, низко согнувшись
под тяжестью амуниции, точно бежа на четвереньках, держа в одной
руке ружье за середину, а другой
рукой беспомощно вытирая нос.
Мутный свет прямо
падал на лицо этого человека, и Ромашов узнал левофлангового солдата своей полуроты — Хлебникова. Он шел с обнаженной головой, держа шапку в
руке, со взглядом, безжизненно устремленным вперед. Казалось, он двигался
под влиянием какой-то чужой, внутренней, таинственной силы. Он прошел так близко около офицера, что почти коснулся его полой своей шинели. В зрачках его глаз яркими, острыми точками отражался лунный свет.
Благодаря беготне дело сошло с
рук благополучно; но затем предстояли еще и еще дела. Первое издание азбуки разошлось быстро, надо было готовиться к другому — уже без промахов. «Дивчину» заменили старухой и подписали: Домна; «Пана» заменили мужичком с топором за поясом и подписали: Потап-плотник. Но как
попасть в мысль и намерения «критики»? Пожалуй, будут сравнивать второе издание с первым и скажут: а! догадались! думаете, что надели маску, так вас
под ней и не узнают!
У этого человека все курортное лакейство находится в рабстве; он живет не в конуре, а занимает апартамент;
спит не на дерюге, а на тончайшем белье; обедает не за табльдотом, а особо жрет что-то мудреное; и в довершение всего жена его гуляет на музыке
под руку с сановником.
С отъездом Годневых у Калиновича как камень
спал с души, и когда Полина с княжной, взявшись
под руки, стали ходить по зале, он присоединился к ним.
Начальник бастиона, обходивший в это время свое хозяйство, по его выражению, как он ни привык в 8 месяцев ко всяким родам храбрости, не мог не полюбоваться на этого хорошенького мальчика в расстегнутой шинели, из-под которой видна красная рубашка, обхватывающая белую нежную шею, с разгоревшимся лицом и глазами, похлопывающего
руками и звонким голоском командующего: «первое, второе!» и весело взбегающего на бруствер, чтобы посмотреть, куда
падает его бомба.
Этого уж Лябьев не выдержал и пошатнулся, готовый
упасть, но тот же палач с явным уважением поддержал его и бережно свел потом
под руку с эшафота на землю, где осужденный был принят полицейскими чинами и повезен обратно в острог, в сопровождении, конечно, конвоя, в смоленой фуре, в которой отвозили наказываемых кнутом, а потому она была очень перепачкана кровью.
Зазвенел тугой татарский лук, спела тетива, провизжала стрела, угодила Максиму в белу грудь, угодила каленая
под самое сердце. Закачался Максим на седле, ухватился за конскую гриву; не хочется
пасть добру молодцу, но доспел ему час, на роду написанный, и свалился он на сыру землю, зацепя стремя ногою. Поволок его конь по чисту полю, и летит Максим, лежа навзничь, раскидав белые
руки, и метут его кудри мать сыру-земли, и бежит за ним по полю кровавый след.
Но Афанасий Иванович не имел силы вздеть его на
руку. Ноги
под ним подкосились, и он
упал бы вторично, если б его не подхватили.