Неточные совпадения
Катавасов очень любил говорить о
философии, имея о ней
понятие от естественников, никогда не занимавшихся
философией; и в Москве Левин в последнее время много спорил с ним.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части
философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого
понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
Пусть бы пришли сюда знатоки и толкователи так называемых тайн сердца и страстей и выложили бы тут свои
понятия и
философию, добытую с досок Михайловского театра.
Вопрос этот редко ставится — в чистоте и изначальности, он слишком сросся с мертвящей схоластикой, с вербальной
философией, с игрой
понятиями.
Познание Истины, к которому стремится
философия, невозможно через отвлеченный разум, оперирующий
понятиями, оно возможно только через духовно целостный разум, через дух и духовный опыт.
Чтоб дать
понятие о хозяйственной
философии его, я расскажу следующий анекдот.
Это чрезвычайно важно; наша молодежь, вступающая в университет, совершенно лишена философского приготовления, одни семинаристы имеют
понятие об
философии, зато совершенно превратное.
— Га! — сказал он решительно. — Я давно говорю, что пора бросить эти бабьи сказки.
Философия и наука что-нибудь значат… А священное писание? Его писали люди, не имевшие
понятия о науке. Вот, например, Иисус Навин… «Стой, солнце, и не движись, луна»…
Философия, искусство, наука, самая жизнь — все это для нас были одни слова, пожалуй, даже
понятия, заманчивые, прекрасные, но разбросанные, разъединенные.
Живое и неподдельное
понятие о судьбе было у старинных греков (т. е. у греков до появления у них
философии) и до сих пор живет у многих восточных народов; оно господствует в рассказах Геродота, в греческих мифах, в индийских поэмах, сказках «Тысячи и одной ночи» и проч.
[В гегелевской
философии понятие прекрасного развивается таким образом...
Эти застылые мысли составляют массу аксиом и теорем, которая вперед идет, когда приступают к
философии; с их помощию составляются готовые
понятия, определения, бог весть на чем основанные, без всякой связи между собою.
В
философии права Гегель говорит: «Между самопознанием и действительностию всего чаще становится отвлеченность, не освободившаяся в
понятие».
Притязание неокантианцев на всецелое порождение мышлением объекта мысли (reiner Ursprung [Чистое первоначало (или первоисточник) (нем.) — одно из основных
понятий в
философии Г. Когена, обозначающее тот или иной исходный элемент, на основе которого формируется все достояние мышления.
Свет — основной образ
философии Плотина, соответствующий основным ее
понятиям.
С. 306–309.] западного типа, религиозно-соотносительное, а до известной степени и эквивалентное в тоносе [Тонос — букв.: напряжение, в переносном смысле «сила»;
понятие стоической
философии, означающее напряжение, интенсивность космического духа (пневмы).] своем нашему русскому хлыстовству.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с
философией, соответствующей «
понятию».
В действительности мы знаем, что эта философская дедукция земли и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического бытия, которое отнюдь не соглашается быть только
понятием [Совершенно справедливо замечает А. Древе в своих примечаниях к гегелевской
философии религии: «Гегель отожествляет сознательное бытие не с сознательной стороной бытия (Bewusst-Sein) или идеальным бытием, но непосредственно с реальным и приходит, таким образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного бытия продумать процесс абсолютного, вечного, досознательного и сверхсознательного мышления непосредственно как таковой.
Точная трансцендентально-логическая формулировка отношения идей к
понятиям, одновременно объединяющая реалистическое и номиналистическое понимание, представляет исключительные трудности для
философии, как это достаточно обнаружилось уже в средневековом споре реалистов и идеалистов, а равно и в новейшей
философии, в частности в современном неокантианстве.
По своей интуитивной основе
философия сближается с искусством, интуитивная природа которого не вызывает оспаривания,
философия есть искусство
понятий.
Они будут правы в своем упреке, если только и сами не будут забывать, что в этих
понятиях и для них самих не содержится никакого определенного смысла, — он вкладывается только данной философемой; другими словами, проблема трансцендентного (и соотносительного с ним имманентного) представляет собой последнюю и наиболее обобщающую проблему
философии и, следовательно, уже включает в себя всю систему.
Если перевести этот основной и элементарный факт религиозного сознания на язык религиозной
философии, мы тотчас же увидим, что перед нами явно противоречивое сочетание
понятий, приводящее к антиномии [Проблема антиномизма в мышлении наиболее радикально поставлена в книге свящ.
В истории
философии понятию веры придается иногда расширенное гносеологическое значение, этим именем называется всякая интуиция, установляющая транссубъективное бытие, — внешнего ли мира или чужого «я».
Догмат нарушает, вернее, не считается с основным требованием логической дискурсии (с такой отчетливостью формулированным Г. Когеном), именно с непрерывностью в мышлении (Kontinuität des Denkens), которая опирается на порождении им своего объекта (reiner Ursprung [Чистое первоначало (или первоисточник) (нем.) — одно из основных
понятий в
философии Г. Когена, обозначающее тот или иной исходный элемент, на основе которого формируется все достояние мышления.
Напротив, в
философии Канта, именно в его учении об «идеях» как предельных
понятиях, а равно и в учении о различении суждений практического разума от теоретического разума и «силы суждения» заключается implicite [Неявно, в скрытом состоянии (нем.).] целая теория мифотворчества, хотя и отрицательного или агностического содержания.
Здесь все сообразно
понятию: нет ничего тайного в Боге» [Мысль о том, что в Боге нет тайны, что Он вполне познаваем, встречается не раз на страницах гегелевой
философии религии: стр.334, 335–336.] (48) [Ср. там же.
Т. 1. С. 140).], и, чтобы не подвергнуться очистительной и убийственной карме [Карма — букв.: «деяние», «поступок» — одно из главных
понятий индийской
философии, обозначающее в самом широком смысле совокупность всех человеческих поступков и их последствия в его последующих существованиях.] дальнейшего диалектического процесса, на который обречено отвлеченное от всякого содержания или окачествования бытие у Гегеля, надо с самого же начала спасти его от превращения в ничто определенным что.
Проблематичность — такова природа всякого объекта
философии; любовь выражается здесь в философском сомнении и рефлексии, в вопросительном знаке, поставленном над данным
понятием и превращающем его в проблему.
Философия, как уже было указано, есть искусство
понятий, которое имеет и своих художников, и в этом искусстве призванному ее служителю невозможно художественно лгать, что было бы неизбежно при преднамеренном, нефилософском догматизме в философствовании, — это было бы, прежде всего, проявлением дурного вкуса, эстетическим грехом.
Для тех, кто всего более дорожит стройностью системы и верит в возможность адекватного выражения сущего в
понятиях дискурсивного мышления, кто в большей или меньшей степени одержим mania Hegeliana [Гегельянская мания (лат.) — одержимость философа «пафосом системы», о которой Булгаков писал в «Трагедии
философии».
Понятие Jungfrau Sophia резко отличается внеполовым, точнее, полувраждебным характером: вообще вся система Беме отмечена отсутствием эротизма и типической для германства безженностью (которая дошла до апогея в гроссмейстере германской
философии Канте). «Die Bildniss ist in Gott eine ewige Jungfrau in der Weisheit Gottes gewesen, nicht eine Frau, auch kein Mann, aber sie ist beides gewesen; wie auch Adam beides war vor seiner Herren, welche bedeitet den irdischen Menschen, darzu tierisch» [Образы Божий, которые принимает вечная Дева в качестве мудрости Бога, не есть ни мужчина, ни женщина, но и то и другое; как и Адам был и тем и другим перед своим Господом, чем отличался смертный человек от животного (нем.).] [Ib., Cap.
Тот же спор относительно софийной природы
понятий вспыхнул и в средневековой
философии под именем номинализма и реализма, и в нем обозначились те же оба полюса.
Интуиция тварности, имеющая столь первостепенное значение в религии, вообще с трудом переводится на язык религиозной
философии, ибо последней здесь приходится не «дедуцировать»
понятия, но давать лишь философский пересказ религиозного переживания.
Можно, конечно, для обозначения этого чувства сочинить новый термин, но, нам кажется, в этом нет никакой нужды, ибо в своем предварительном и формальном определении трансцендентное религии пока еще не отличается от трансцендентного
философии: это больше логический жест, чем
понятие (каковым, впрочем, и неизбежно будет всякое логическое
понятие трансцендентного, т. е. того, что находится выше
понятий).], не принадлежит имманентному, — «миру» и «я», хотя его касается.
Если иметь в виду эту аксиоматическую или мифическую основу философствования, то
философию можно назвать критической или идеологической мифологией, и излагать историю
философии надо не как историю саморазвития
понятия (по Гегелю), но как историю религиозного самосознания, поскольку оно отражается в критической идеологии.
Религиозные образы, реализующие и выражающие религиозное содержание, представляют собою то, что обычно называют мифом. Мифу в религии принадлежит роль, аналогичная той, какая свойственна
понятию или суждению в теоретической
философии: от его понимания зависит оценка религиозно-догматического сознания.
Эта проблема вполне аналогична проблеме Эккегарта (знакомство с которым определенно чувствуется в соответствующих учениях Беме) [Schwarz (1. с., 553) даже называет Беме, конечно, преувеличенно, «ein Neuschöpfer und geistiger Vollender der Gedanken Eckeharts»127.], именно о возникновении в первоначальном, чистом Ничто одновременно и Бога и мира, или о теологическом «reiner Ursprung» [Чистое первоначало (или первоисточник) (нем.) — одно из основных
понятий в
философии Г. Когена, обозначающее тот или иной исходный элемент, на основе которого формируется все достояние мышления.
Новая рационалистическая
философия превратила окончательно греческие родовые идеи в
понятия.
Философия, которая кладет в свою основу
понятие бытия, есть натуралистическая метафизика.
Понятие бытия потому уже нельзя класть в основу
философии, что это
понятие двусмысленное.
Правда лишь в персоналистической, драматической мистике и
философии, и на своей вершине она должна быть символикой жизни и духовного пути, а не системой
понятий и идей, восходящих до верховной идеи бытия.
Вся старая терминология очень сбивчива и связана с объективированной
философией понятий, а не с
философией экзистенциальной.
Реализм объектов гораздо более связан с реализмом
понятий, чем это обычно утверждается в истории
философии.
Экзистенциальная
философия Ясперса пытается преодолеть онтологию, основанную на объективации
понятий, продуктов мысли.
К этому приходит и Бергсон и потому должен был бы окончательно порвать с
философией как наукой, окончательно признать, что на художественных прозрениях
философия ориентируется более, чем на научных
понятиях.
Когда я говорю, что
философия есть искусство, я не хочу сказать, что она есть «поэзия
понятий», как у Ланге, ни для кого не обязательная, индивидуально произвольная.
Для разрешения вопроса о том, как соединяются свобода и необходимость, и что составляет сущность этих двух
понятий,
философия истории может и должна итти путем противным тому, по которому шли другие науки.