Неточные совпадения
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем
бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих
понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
В
бытии есть уже активация, или мертвящая отвлеченность
понятия, или идеализированная природная необходимость и социальное принуждение.
Человек встречается с Богом не в
бытии, о котором мыслят в
понятиях, а в духе, в духовном опыте.
Наши националисты и наши космополиты находятся во власти довольно низких
понятий о национальности, они одинаково разобщают
бытие национальное с
бытием единого человечества.
Повторяю — Бог не объективное
бытие, к которому применимы рациональные
понятия, Бог есть Дух.
Сначала я себе это формулировал так, что есть первичное
бытие до процесса рационализации и что оно и есть подлинное
бытие, которое познаваемо не через
понятие.
Она направлена против рационализма, который верит в выразимость
бытия в
понятии, в рациональность
бытия.
Бытие есть
понятие, а не существование.
Но
бытие рационально лишь потому и потому лишь выразимо в
понятии, что оно предварительно рационализировано и что само оно есть
понятие.
В связи с этим недопустим также и дуализм между наглядным представлением и
понятием: и наглядные представления и
понятия не отображают действительности, но зато они содержат ее в себе; они одинаково заключают в себе
бытие».
Но в каком же отношении стоят эти
понятия к
бытию вещей, ideae к res» [Идеи ‹к› вещам (лат.).]?
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного
бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в
бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «
понятию».
Вся неисходность противоположения единого и всего, заключенная в
понятии всеединства, сохраняется до тех пор, пока мы не берем во внимание, что
бытие существует в ничто и сопряжено с небытием, относительно по самой своей природе, и идея абсолютного
бытия принадлежит поэтому к числу философских недоразумений, несмотря на всю свою живучесть.
Возможность общих
понятий коренится в умном видении идей, но эти общие понятия-идеи видятся не в их софийной гармонии или целомудрии, но в развернутом «развращенном» виде, как дурная множественность сталкивающихся центров, откуда проистекает и вся пестрота, хаотичность, неорганизованность
бытия.
Свобода есть вообще
понятие относительное, абсолютная свобода есть столь же противоречивое
понятие, как и абсолютное
бытие.
В действительности мы знаем, что эта философская дедукция земли и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического
бытия, которое отнюдь не соглашается быть только
понятием [Совершенно справедливо замечает А. Древе в своих примечаниях к гегелевской философии религии: «Гегель отожествляет сознательное
бытие не с сознательной стороной
бытия (Bewusst-Sein) или идеальным
бытием, но непосредственно с реальным и приходит, таким образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного
бытия продумать процесс абсолютного, вечного, досознательного и сверхсознательного мышления непосредственно как таковой.
Значение веры в этом смысле выдвинуто было в полемике с Кантом уже Якоби, который считал областью веры не только
бытие божественного мира, но и эмпирического, и таким образом профанировал или, так сказать, секуляризировал
понятие веры [«Durch den Glauben wissen wir, dass wir einen Körper haben (!) und dass ausser uns andere Körper und andere denkende Wesen vorhanden sind.
В ней подлинно софийно не это универсальное, логическое, трансцендентальное сознание или мышление, которое есть лишь провизорное средство выразить мир, его ассимилировать мыслью в данном разрезе
бытия, в образах логических
понятий, но именно самая φιλία, эрос [Отождествление «эроса» и «филиа» не вполне правомерно.
Это НЕ не есть даже ничто, поскольку и с ним еще связано отношение к какому-либо что (ибо небытие есть лишь спутник
бытия, и ничто — тень что, а как самостоятельное
понятие вовсе не существует); оно есть Сверх-что.
В истории философии
понятию веры придается иногда расширенное гносеологическое значение, этим именем называется всякая интуиция, установляющая транссубъективное
бытие, — внешнего ли мира или чужого «я».
В материализме, именно в той первоначальной его форме, которая носит название гилозоизма, неправильное философское выражение дается правильному чувствованию материи, как зачинающего и плодоносящего, окачествованного начала, материализм есть смутный лепет о софийной насыщенности земли, и этим живым чувством земли («материи») он выгодно отличается от идеализма, для которого материя есть незаконнорожденное
понятие о ничто, или трансцендентальная χώρα, или убыль
бытия, бытийный минус.
Идеи-имена, которые составляют онтологическую основу общих
понятий, суть первообразы существ в Софии, вне которых ничто не становится причастно
бытия.
Парменид учит нас, что есть только
бытие, небытия же вовсе не существует; правда, он имел при этом в виду свое неподвижное, абсолютное Единое, субстанцию мира, которой только и принадлежит
бытие, вне же ее ничего нет. В применении к такому
понятию абсолютного, очевидно, не имеет никакого значения идея небытия. Однако не так просто обстоит это в применении к действию Абсолютного, к творческому акту, которым оно вызывает к существованию несуществовавшее доселе, т. е. небытие, творит из ничего.
Т. 1. С. 140).], и, чтобы не подвергнуться очистительной и убийственной карме [Карма — букв.: «деяние», «поступок» — одно из главных
понятий индийской философии, обозначающее в самом широком смысле совокупность всех человеческих поступков и их последствия в его последующих существованиях.] дальнейшего диалектического процесса, на который обречено отвлеченное от всякого содержания или окачествования
бытие у Гегеля, надо с самого же начала спасти его от превращения в ничто определенным что.
(Это же он косвенно подтвердил и в «Пармениде», показав, каким образом мысль запутывается в неизбежных диалектических противоречиях при анализе
понятия бытия-небытия, и в этом смысле «Парменид» есть диалектическое prooemium [Введение, предисловие (греч.).] к «Тимею».)
Излюбленным его литературным приемом является гипербола: богословствование всегда определяется как ύμνεΐν [Прославление (греч.).],
понятия постоянно комбинируются с υπέρ, d — privativum, αυτό — (ή ύπερούσιος ΰπαρξις, ή ύπέρθεος θεότης, ή ύπεράγαθος αγαθότης, οίναιτίως αύτοθεότης [Греч, приставки, означающие над-, выше-, сверх-; не-, без-; сам-, само — (сверх-сущностное
бытие; сверхбожественная божественность, сверхблагое благо, пламенеющее самообожение).] и под.).
Общие
понятия столь же интуитивны и непосредственны в основе своей, как и восприятия индивидуального
бытия, и вне интуиции общего, нераздельной с интуицией индивидуального, общие
понятия были бы невозможны.
Очевидно, на поле кантовского опыта мы не встретим Бога, ибо «для науки Бог есть совершенно ненужная гипотеза» (Лаплас), а так наз. доказательства
бытия Божия сводятся лишь к более или менее удачному постулированию Бога или же к раскрытию с разных сторон философского
понятия о Боге.
Для того чтобы схемы
понятий наполнялись жизненным содержанием и в сети разума уловлялась действительная, а не воображаемая рыба, надо, чтобы познание имело орган такого удостоверения действительности, чувство реальности, которая не разлагается на отдельные признаки вещи, но их связывает собой в
бытии.
Таковое же мы можем мыслить лишь в качестве предельного
понятия, края
бытия, «тьмы кромешной», дна адова, метафизического ничто, но невозможно даже в мысли допустить, чтобы этой пустотой продырявлен был созданный Богом в Софии, хотя и извращенный в своем антисофийном состоянии, мир.
Понятий абсолютно антиидейных и внесофийных нет и быть не может, ex nihilo nihil fit [Из ничего не происходит ничего (лат.).], и даже пустейшие и ничтожнейшие или ложные
понятия суть паразиты, вырастающие на живом древе идей; но также не может быть и
понятий вполне и безусловно софийных, ибо
понятия рождаются из дискурсивного мышления, которое соответствует раздробленному состоянию мира, сотканного из
бытия и небытия, и подлинно софийная идея не есть уже
понятие мышления, но выходит за пределы разума (о чем ниже).
Карпов: ч. III, 341, прим.), именно диалектики
понятия единого, το εν, которое в одном смысле является совершенно трансцендентным
бытию и есть в этом смысле ничто, напротив, в другом смысле оно содержит в себе все и принимает в себя все разнообразие форм.
Нет, речь здесь идет о совершенном ничто, которое Бог призвал к
бытию, о той тьме, которая есть просто не-свет, а потому даже и не-тъма, ибо положительное
понятие тьмы полагается лишь светом, так же как положительное начало небытия полагается
бытием.
Правда не на стороне метафизики
понятий, не на стороне онтологии, имеющей дело с
бытием, правда на стороне духовного познания, имеющего дело с конкретной духовной жизнью и выражающего себя символами, а не
понятиями.
Бытие, как его конструирует мысль,
бытие как объект,
бытие как
понятие есть царство детерминации, не материальной, физической, но идеальной детерминации.
Бытие есть
понятие, т. е. что-то прошедшее через объективированную мысль, на нем лежит печать абстракции, и потому оно порабощает человека, как и всякая объективация.
Правда лишь в персоналистической, драматической мистике и философии, и на своей вершине она должна быть символикой жизни и духовного пути, а не системой
понятий и идей, восходящих до верховной идеи
бытия.
Познание не может из себя, из
понятия создать
бытие, как того хотел Гегель.
Согласно принципу апофатической теологии Бог, конечно, не есть добро, а сверх-добро, не совершенство, а сверх-совершснство, как он есть не
бытие, а сверх-бытие, не нечто, а ничто, и к Богу не применимы никакие наши
понятия.
Духовная жизнь начинает определяться отношением к «
бытию», которое есть уже продукт мысли и несет на себе печать символики
понятий.
И она находит
бытие, которое оказывается объективацией
понятия, она познает объективное
бытие, которое есть порождение выработанных ею
понятий.
Если в отношении к
бытию возможно образовывать рациональные
понятия и можно даже сказать, что категория
бытия есть продукт мысли и заключает в себе рационализацию, то это невозможно в отношении к последней Тайне, которая раскрывается не в объективации, а в существовании.
В отличие от мысли греческой германская мысль признает, что в первооснове
бытия лежит иррациональное, не выразимое в
понятиях начало.
Но
понятие о Боге как абсолютном и самодостаточном
бытии не выражает божественной жизни.
Ошибочно было бы сказать, что мистический опыт онтологичен, ибо он находится по ту сторону
бытия, на котором лежит печать
понятия.
У Гегеля раскрывается очень замечательная диалектика
бытия, которое он считает самым отвлеченным и самым пустым
понятием, равным небытию.
Бытие есть остывшая свобода, уже обработанная
понятием мысли, оно есть уже объективация.
Истина мистического опыта встречи человека и Бога в глубине души сталкивается с
понятием о Боге как абсолютном и самодостаточном
бытии.
Есть познание, которое не есть познание объектов через
понятия на основе универсальных начал, которое есть проникновение в существование, в конкретную действительность, которое есть соучастие в
бытии, просветление жизни.
Метафизическая интуиция не есть только более истинное проникновение в реальную действительность, чем научный анализ с его
понятиями, — она есть также активно-творческое противление данному состоянию действительности во имя прорыва к высшему смыслу
бытия.