Неточные совпадения
Сама лисица хитрая,
По любопытству бабьему,
Подкралась к мужикам,
Послушала, послушала
И прочь пошла, подумавши:
«И черт их не
поймет!»
И вправду: сами спорщики
Едва
ли знали, помнили —
О чем они шумят…
Эх! эх! придет
ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут
понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали
ли когда-нибудь
Вы эти имена?
То имена великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить в ваших горенках,
Их книги прочитать…
«Ну, яблочко так яблочко!
Согласен! Благо,
понялиВы дело наконец.
Теперь — вы сами знаете —
Чем дерево дворянское
Древней, тем именитее,
Почетней дворянин.
Не так
ли, благодетели...
Они сами не
понимали, что делают, и даже не вопрошали друг друга, точно
ли это наяву происходит.
Он
понял, что час триумфа уже наступил и что триумф едва
ли не будет полнее, если в результате не окажется ни расквашенных носов, ни свороченных на сторону скул.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко
понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно
ли его за эту правду не посекут.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и не обещались
ли они другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая
понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
Вронский
понял по ее взгляду, что она не знала, в каких отношениях он хочет быть с Голенищевым, и что она боится, так
ли она вела себя, как он бы хотел.
Казалось, ему надо бы
понимать, что свет закрыт для него с Анной; но теперь в голове его родились какие-то неясные соображения, что так было только в старину, а что теперь, при быстром прогрессе (он незаметно для себя теперь был сторонником всякого прогресса), что теперь взгляд общества изменился и что вопрос о том, будут
ли они приняты в общество, еще не решен.
Вследствие этого в высших сферах и даже в обществе всё спуталось, и, несмотря на то, что всех это крайне интересовало, никто не мог
понять, действительно
ли бедствуют и погибают инородцы или процветают.
Мать отстранила его от себя, чтобы
понять, то
ли он думает, что говорит, и в испуганном выражении его лица она прочла, что он не только говорил об отце, но как бы спрашивал ее, как ему надо об отце думать.
Он, как доживший, не глупый и не больной человек, не верил в медицину и в душе злился на всю эту комедию, тем более, что едва
ли не он один вполне
понимал причину болезни Кити.
Только когда Анна уже уехала из его дома и Англичанка прислала спросить его, должна
ли она обедать с ним или отдельно, он в первый раз
понял ясно свое положение и ужаснулся ему.
— Да, но ты не забудь, чтò ты и чтò я… И кроме того, — прибавила Анна, несмотря на богатство своих доводов и на бедность доводов Долли, как будто всё-таки сознаваясь, что это нехорошо, — ты не забудь главное, что я теперь нахожусь не в том положении, как ты. Для тебя вопрос: желаешь
ли ты не иметь более детей, а для меня: желаю
ли иметь я их. И это большая разница.
Понимаешь, что я не могу этого желать в моем положении.
Так что, кроме главного вопроса, Левина мучали еще другие вопросы: искренни
ли эти люди? не притворяются
ли они? или не иначе
ли как-нибудь, яснее, чем он,
понимают они те ответы, которые дает наука на занимающие его вопросы?
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не знал только, почему это было не понято: потому
ли, что он не умел сказать ясно то, что хотел, потому
ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его
понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем деле.
— У меня нет никакого горя, — говорила она успокоившись, — но ты можешь
ли понять, что мне всё стало гадко, противно, грубо, и прежде всего я сама. Ты не можешь себе представить, какие у меня гадкие мысли обо всем.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты
поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать
ли молоко? не послать
ли за другим поваром?
— Та перемена, которая произошла в нем, не может ослабить его чувства любви к ближним; напротив, перемена, которая произошла в нем, должна увеличить любовь. Но я боюсь, что вы не
понимаете меня. Не хотите
ли чаю? — сказала она, указывая глазами на лакея, подавшего на подносе чай.
— Я
понимаю и хотел предложить вам свои услуги, — сказал Сергей Иванович, вглядываясь в очевидно страдающее лицо Вронского. — Не нужно
ли вам письмо к Ристичу, к Милану?
— Если вы приехали к нам, вы, единственная женщина из прежних друзей Анны — я не считаю княжну Варвару, — то я
понимаю, что вы сделали это не потому, что вы считаете наше положение нормальным, но потому, что вы,
понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее и хотите помочь ей. Так
ли я вас
понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
— Он? — нет. Но надо иметь ту простоту, ясность, доброту, как твой отец, а у меня есть
ли это? Я не делаю и мучаюсь. Всё это ты наделала. Когда тебя не было и не было еще этого, — сказал он со взглядом на ее живот, который она
поняла, — я все свои силы клал на дело; а теперь не могу, и мне совестно; я делаю именно как заданный урок, я притворяюсь…
Она не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и думала о том, правда
ли то, что Вронский не убился. О нем
ли говорили, что он цел, а лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего не отвечала, потому что не слыхала того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить смело, но, когда он ясно
понял то, о чем он говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.
Он
понимал все роды и мог вдохновляться и тем и другим; но он не мог себе представить того, чтобы можно было вовсе не знать, какие есть роды живописи, и вдохновляться непосредственно тем, что есть в душе, не заботясь, будет
ли то, что он напишет, принадлежать к какому-нибудь известному роду.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика
ли будет честь, если он сделает предложение, и не
понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
— Так что ж? Я не
понимаю. Дело в том, любите
ли вы его теперь или нет, — сказала Варенька, называя всё по имени.
Ревность его в эти несколько минут, особенно по тому румянцу, который покрыл ее щеки, когда она говорила с Весловским, уже далеко ушла. Теперь, слушая ее слова, он их
понимал уже по-своему. Как ни странно было ему потом вспоминать об этом, теперь ему казалось ясно, что если она спрашивает его, едет
ли он на охоту, то это интересует ее только потому, чтобы знать, доставит
ли он это удовольствие Васеньке Весловскому, в которого она, по его понятиям, уже была влюблена.
Он сел и написал длинную фразу. Она всё
поняла и, не спрашивая его: так
ли?, взяла мел и тотчас же ответила.
— Я не
понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не
понимаю, как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с ним ami cochon [запанибрата] и просишь его баллотироваться. А граф Вронский… я друга себе из него не сделаю; он звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет
ли он баллотироваться. Это не делается.
— Ах, можно
ли так подкрадываться? Как вы меня испугали, — отвечала она. — Не говорите, пожалуйста, со мной про оперу, вы ничего не
понимаете в музыке. Лучше я спущусь до вас и буду говорить с вами про ваши майолики и гравюры. Ну, какое там сокровище купили вы недавно на толкучке?
— Я не стану тебя учить тому, что ты там пишешь в присутствии, — сказал он, — а если нужно, то спрошу у тебя. А ты так уверен, что
понимаешь всю эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел
ли ты деревья?
Это были те самые доводы, которые Дарья Александровна приводила самой себе; но теперь она слушала и не
понимала их. «Как быть виноватою пред существами не существующими?» думала она. И вдруг ей пришла мысль: могло
ли быть в каком-нибудь случае лучше для ее любимца Гриши, если б он никогда не существовал? И это ей показалось так дико, так странно, что она помотала головой, чтобы рассеять эту путаницу кружащихся сумасшедших мыслей.
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы
поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит
ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Когда ночная роса и горный ветер освежили мою горячую голову и мысли пришли в обычный порядок, то я
понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Чего мне еще надобно? — ее видеть? — зачем? не все
ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.
— Извините, я не очень
понимаю… что ж это выходит, историю какого-нибудь времени, или отдельные биографии, и притом всех
ли, или только участвовавших в двенадцатом году?
И начинает понемногу
Моя Татьяна
пониматьТеперь яснее — слава Богу —
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной:
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия
ли он?
«Куда? Уж эти мне поэты!»
— Прощай, Онегин, мне пора.
«Я не держу тебя; но где ты
Свои проводишь вечера?»
— У Лариных. — «Вот это чудно.
Помилуй! и тебе не трудно
Там каждый вечер убивать?»
— Нимало. — «Не могу
понять.
Отселе вижу, что такое:
Во-первых (слушай, прав
ли я?),
Простая, русская семья,
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор
Про дождь, про лён, про скотный двор...
Должно быть, заметив, что я прочел то, чего мне знать не нужно, папа положил мне руку на плечо и легким движением показал направление прочь от стола. Я не
понял, ласка
ли это или замечание, на всякий же случай поцеловал большую жилистую руку, которая лежала на моем плече.
—
Понимаю (вы, впрочем, не утруждайте себя: если хотите, то много и не говорите);
понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные, что
ли? вопросы гражданина и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь-то? Хе, хе! Затем, что все еще и гражданин и человек? А коли так, так и соваться не надо было; нечего не за свое дело браться. Ну, застрелитесь; что, аль не хочется?
— Это-то я и без вас
понимаю, что нездоров, хотя, право, не знаю чем; по-моему, я, наверно, здоровее вас впятеро. Я вас не про то спросил, — верите вы или нет, что привидения являются? Я вас спросил: верите
ли вы, что есть привидения?
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела узнать… как вообще… он глядит теперь на предметы, то есть,
поймите меня, как бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда
ли он такой раздражительный? Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
Умирающий вряд
ли хорошо
понимал что-нибудь; произносить же мог только отрывистые, неясные звуки.
Все
ли слова между ними были прямо произнесены или обе
поняли, что у той и у другой одно в сердце и в мыслях, так уж нечего вслух-то всего выговаривать да напрасно проговариваться.
Но так
ли, однако же, так
ли он это все теперь
понимает?
— Позвольте, позвольте; конечно, Катерине Ивановне довольно трудно
понять; но известно
ли вам, что в Париже уже происходили серьезные опыты относительно возможности излечивать сумасшедших, действуя одним только логическим убеждением?
У Сони промелькнула было мысль: «Не сумасшедший
ли?» Но тотчас же она ее оставила: нет, тут другое. Ничего, ничего она тут не
понимала!
— Нельзя
ли как-нибудь обойти всякий вопрос о моей сестре и не упоминать ее имени. Я даже не
понимаю, как вы смеете при мне выговаривать ее имя, если только вы действительно Свидригайлов?
А насчет Миколки угодно
ли вам знать, что это за сюжет, в том виде, как то есть я его
понимаю?
— Я вам не про то, собственно, говорила, Петр Петрович, — немного с нетерпением перебила Дуня, —
поймите хорошенько, что все наше будущее зависит теперь от того, разъяснится
ли и уладится
ли все это как можно скорей, или нет? Я прямо, с первого слова говорю, что иначе не могу смотреть, и если вы хоть сколько-нибудь мною дорожите, то хоть и трудно, а вся эта история должна сегодня же кончиться. Повторяю вам, если брат виноват, он будет просить прощения.
Затем она еще раз гордо и с достоинством осмотрела своих гостей и вдруг с особенною заботливостью осведомилась громко и через стол у глухого старичка: «Не хочет
ли он еще жаркого и давали
ли ему лиссабонского?» Старичок не ответил и долго не мог
понять, о чем его спрашивают, хотя соседи для смеху даже стали его расталкивать. Он только озирался кругом разиня рот, чем еще больше поджег общую веселость.