Он не просто читает, но и вникает; не только вникает, но и истолковывает каждое слово, пестрит
поля страниц вопросительными знаками и заметками, в которых заранее произносит над писателем суд, сообщает о вынесенных из чтения впечатлениях друзьям, жене, детям, брызжет, по поводу их, слюною в департаментах и канцеляриях, наполняет воплями кабинеты и салоны, убеждает, грозит, доказывает существование вулкана, витийствует на тему о потрясении основ и т. д.
Неточные совпадения
Хранили многие
страницыОтметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их
полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
Одеваясь, он сердито поднял с
пола книгу; стоя, прочитал
страницу и, швырнув книгу на постель, пожал плечами.
От этого так глубоко легла в памяти картина разрезанных нивами
полей, точно разлинованных
страниц, когда ехал я из Портсмута в Лондон.
Я знаю: мой долг перед вами, неведомые друзья, рассказать подробнее об этом странном и неожиданном мире, открывшемся мне вчера. Но пока я не в состоянии вернуться к этому. Все новое и новое, какой-то ливень событий, и меня не хватает, чтобы собрать все: я подставляю
полы, пригоршни — и все-таки целые ведра проливаются мимо, а на эти
страницы попадают только капли…
Это были не всегда хорошие романы, но она читала между строк, и на нее веяло с пожелтевших
страниц особенной поэзией дворянской усадьбы, жизни среди
полей, среди народа, доброго, покорного, любящего, как ее старая няня… среди мечтательного ожидания…
Сидя на
полу, я вижу, как серьезные глаза двумя голубыми огоньками двигаются по
страницам книжки, иногда их овлажняет слеза, голос девочки дрожит, торопливо произнося незнакомые слова в непонятных соединениях.
Когда воротился Посулов и привёз большой короб книг, Кожемякин почувствовал большую радость и тотчас, аккуратно разрезав все новые книги, сложил их на
полу около стола в две высокие стопы, а первый том «Истории» Соловьёва положил на стол, открыв начальную
страницу, и долго ходил мимо стола, оттягивая удовольствие.
— Видишь, как красиво рассеялись семена разума на чистом этом
поле? Ты, начиная записывать, всегда предварительно прочитывай эту заглавную
страницу. Ну, давай я начертаю тебе на память петые мною свадебные стихиры!
Когда Зинаида Федоровна по ночам, поджидая своего Жоржа, неподвижно глядела в книгу, не перелистывая
страниц, или когда вздрагивала и бледнела оттого, что через комнату проходила
Поля, я страдал вместе с нею, и мне приходило в голову — разрезать поскорее этот тяжелый нарыв, сделать поскорее так, чтобы она узнала все то, что говорилось здесь в четверги за ужином, но — как это сделать?
Целый день до обеда он провел в
поле, покушал с большим аппетитом, соснул и, проснувшись, взялся было за счеты земского; но, не окончивши первой
страницы, велел заложить тарантас и отправился в Ипатовку.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать
страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в
поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
Рыжов опять заметал
страницы и указал новое место, которое все заключалось в следующем: «Издан указ о попенном сборе. Отныне хлад бедных хижин усилится. Надо ожидать особенного наказания». И на
поле опять отметка: «Исполнилось, — зри
страницу такую-то», а на той
странице запись о кончине юной дочери императора Александра Первого с отметкою: «Сие последовало за назначение налога на лес».
Человек, конечно, все-таки виден, — ведь и в остове стихотворения можно разобрать до некоторой степени, какого
полета поэт мог написать его; уцелеют, пожалуй, и несколько удачных
страниц, как внезапно сложившийся стих попадает в черновой набросок.
Такою напыщенною, фальшивою чепухою я с наслаждением заполнял
страницы дневника и
поливал их самыми искренними слезами жалости к самому себе. Через несколько месяцев я записал в дневнике...
Бюстики и карточки великих писателей, куча черновых рукописей, том Белинского с загнутой
страницей, затылочная кость вместо пепельницы, газетный лист, сложенный небрежно, но так, чтобы видно было место, очерченное синим карандашом, с крупной надписью на
полях: «Подло!» Тут же с десяток свежеочиненных карандашей и ручек с новыми перьями, очевидно положенных для того, чтобы внешние причины и случайности, вроде порчи пера, не могли прерывать ни на секунду свободного, творческого
полета…
Мы убеждены, что и настоящее отступление русской армии будет занесено на
страницы мировой военной истории, как пример выдающейся тактики в колониальной войне, каковой несомненно является для России война с Японией на
полях Маньчжурии.
Отец Савелий поставил точку, засыпал
страницу песком и, тихо ступая ногами, обутыми в одни белевые носки, начал ходить по
полу, стараясь ни малейшим звуком не потревожить сна протопопицы. Он приподнял шторку у окна и, поглядев за реку, увидел, что небо закрыто черными тучами и капают редкие капли дождя. Постояв у окна, он еще припомнил нечто и вместо того, чтобы лечь в постель, снова сел и начал выводить своим круглым почерком...