Неточные совпадения
Отец Андрюши был агроном, технолог, учитель. У отца своего, фермера, он взял практические уроки
в агрономии, на саксонских фабриках изучил технологию, а
в ближайшем
университете, где было около сорока профессоров,
получил призвание к преподаванию того, что кое-как успели ему растолковать сорок мудрецов.
Товарищ прокурора был от природы очень глуп, но сверх того имел несчастье окончить курс
в гимназии с золотой медалью и
в университете получить награду за свое сочинение о сервитутах по римскому праву, и потому был
в высшей степени самоуверен, доволен собой (чему еще способствовал его успех у дам), и вследствие этого был глуп чрезвычайно.
Развитие Грановского не было похоже на наше; воспитанный
в Орле, он попал
в Петербургский
университет.
Получая мало денег от отца, он с весьма молодых лет должен был писать «по подряду» журнальные статьи. Он и друг его Е. Корш, с которым он встретился тогда и остался с тех пор и до кончины
в самых близких отношениях, работали на Сенковского, которому были нужны свежие силы и неопытные юноши для того, чтобы претворять добросовестный труд их
в шипучее цимлянское «Библиотеки для чтения».
В 1863 году
в Москве образовался кружок молодежи, постановившей бороться активно с правительством. Это были студенты
университета и Сельскохозяйственной академии.
В 1865 году, когда число участников увеличилось, кружок
получил название «Организация».
Он
получил изрядное воспитание, учился
в университете, но, рожденный
в сословии бедном, рано понял необходимость проложить себе дорогу и набить деньгу.
Виделся мне становой пристав. Окончил будто бы он курс наук и даже
получил в Геттингенском
университете диплом на доктора философии. Сидит будто этот испытанный психолог и пишет...
На другой же день начались похождения Чудинова. Прежде всего он отправился
в контору газеты и подал объявление об уроке, причем упомянул об основательном знании древних языков, а равно и о том, что не прочь и от переписки. Потом явился
в правление
университета, подал прошение и
получил ответ, что он обязывается держать проверочный экзамен.
Буду каждое воскресенье ходить непременно
в церковь, и еще после целый час читать Евангелие, потом из беленькой, которую я буду
получать каждый месяц, когда поступлю
в университет, непременно два с полтиной (одну десятую) я буду отдавать бедным, и так, чтобы никто не знал: и не нищим, а стану отыскивать таких бедных, сироту или старушку, про которых никто не знает.
— Прощайте, monsieur Irteneff, — сказала мне Ивина, вдруг как-то гордо кивнув головой и так же, как сын, посмотрев мне
в брови. Я поклонился еще раз и ей, и ее мужу, и опять на старого Ивина мой поклон подействовал так же, как ежели бы открыли или закрыли окошко. Студент Ивин проводил меня, однако, до двери и дорогой рассказал, что он переходит
в Петербургский
университет, потому что отец его
получил там место (он назвал мне какое-то очень важное место).
Еще
в 40-х годах он окончил
в Москве математический факультет,
получил место астронома-наблюдателя при обсерватории Московского
университета и написал две работы «О Солнечной системе».
Таким образом все кончилось благополучно, и мы могли с облегченным сердцем отправиться обедать к Фаинушке. Два блестящих дела
получили начало
в этот достопамятный день: во-первых, основан заравшанско-ферганский
университет и, во-вторых, русскому крестьянству оказано существенное воспособление. Все это прекрасно выразил Глумов, который, указывая на Очищенного, сказал...
— Конечно, я небольшое жалованье
получаю, но у меня всегда будет кусок хлебца. Конечно, я
в университете не был, но живу, как дай бог всякому, и ничего худого за собой не знаю, а впрочем, кому как угодно судить. А я, что ж, собою доволен.
— А
в каком
университете Прохоров образование
получил?
Она довольно приветливо для ее геральдического величия протянула мне руку и спросила, давно ли я из-за границы, где жил и чем занимался.
Получив от меня на последний вопрос ответ, что я отставным корнетом пошел доучиваться
в Боннский
университет, она меня за это похвалила и затем прямо спросила...
Прежде, при отце, Иван Дмитрич, проживая
в Петербурге, где он учился
в университете,
получал шестьдесят — семьдесят рублей
в месяц и не имел никакого понятия о нужде, теперь же ему пришлось резко изменить свою жизнь.
Молодой человек,
получив это письмо, долго думал над ним и, наконец решив, что и гениальная женщина может ошибаться, подал прошение об увольнении из
университета и навсегда остался
в деревне.
В театре я образование
получаю — это мой
университет.
Прошло еще три года после этого.
Университет забылся, о продолжении ученья и помину нет — жить стало нечем, пришлось искать места. Эти поиски продолжались около года, во время которого предлагал дальний родственник, исправник, поступить
в урядники, но молодой человек, претендовавший поступить
в университет, отказался, за что, впрочем, от родителей
получил нагоняй.
Слухи стали подтверждаться, и
в декабре 1804 года
получили официальное известие, что устав
университета 5 ноября подписан государем.
Я нашел здоровье моей матери очень расстроенным и узнал, что это была единственная причина, по которой она не приехала ко мне,
получив известие о моем разрыве с Григорьем Иванычем. — Продолжая владеть моей беспредельной доверенностью и узнав все малейшие подробности моей жизни, даже все мои помышления, она успокоилась на мой счет и, несмотря на молодость, отпустила меня
в университет на житье у неизвестного ей профессора с полною надеждою на чистоту моих стремлений и безукоризненность поведения.
В марте
получил я аттестат, поистине не заслуженный мною. Мало вынес я научных сведений из
университета не потому, что он был еще очень молод, не полон и не устроен, а потому, что я был слишком молод и детски увлекался
в разные стороны страстностью моей природы. Во всю мою жизнь чувствовал я недостаточность этих научных сведений, особенно положительных знаний, и это много мешало мне и
в служебных делах и
в литературных занятиях.
«Разорвусь, а аттестат
получу! — подумал Саша, вдруг снова очаровываясь ночью и весной, — там
в университете будет по-другому».
Откладывать поездку было неудобно и по отношению к Матвееву и ко мне, без того потерявшему много лет
в университете. Поэтому,
получивши от отца небольшую сумму денег, я тем же путем вернулся
в Москву к старикам Григорьевым и, доехав
в дилижансе до Петербурга, немедля взял место на отходившем
в Штетин пароходе «Николай». Зная, что платье несравненно дешевле за границей, я сел на корабль
в студенческом сюртуке.
Но вот начались и самые экзамены, и сдавались мною один за другим весьма успешно, хотя и с возрастающим чувством томительного страха перед греческим языком. Мучительное предчувствие меня не обмануло, и
в то время, когда Ап. Григорьев радостный принес из
университета своим старикам известие, что кончил курс первым кандидатом, я,
получив единицу у Гофмана из греческого языка, остался на третьем курсе еще на год.
Я решил так. Обращусь к Бомгарду. Почему именно к нему? Потому, что он не психиатр, потому, что молод и товарищ по
университету. Он здоров, силен, но мягок, если я прав. помню его. Быть может, он над… я
в нем найду участливость. Он что-нибудь придумает. Пусть отвезет меня
в Москву. Я не могу к нему ехать. Отпуск я
получил уже. Лежу.
В больницу не хожу.
В то самое время, как «Морской сборник» поднял вопрос о воспитании и Пирогов произнес великие слова: «Нужно воспитать человека!», —
в то время, как
университеты настежь распахнули двери свои для жаждущих истины,
в то время, как умственное движение
в литературе, преследуя титаническую работу человеческой мысли
в Европе, содействовало развитию здравых понятий и разрешению общественных вопросов: —
в это самое время сеть железных дорог готовилась уже покрыть Россию во всех направлениях и начать новую эру
в истории ее путей сообщения; свободная торговля
получила могущественное развитие с понижением тарифа; потянулась к нам вереница купеческих кораблей и обозов; встрепенулись и зашумели наши фабрики; пришли
в обращение капиталы; тучные нивы и благословенная почва нашей родины нашли лучший сбыт своим богатым произведениям.
…Через несколько дней после назначения приват-доцентом
в один из провинциальных
университетов Ипполит Сергеевич Полканов
получил телеграмму от сестры из её имения
в далёком лесном уезде, на Волге.
В начале 1807 года оставил я Казанский
университет и
получил аттестат с прописанием таких наук, какие я знал только понаслышке и каких
в университете еще не преподавали.
В этом виноват был я сам, а не младенчество
университета,
в котором многие, учась вместе со мной,
получили прочное, даже ученое образование.
Вязовнин, как человек хотя сам не богатый, но происходивший от богатых родителей,
получил хорошее воспитание, учился
в университете, знал разные языки, любил заниматься чтением книг и вообще мог считаться человеком образованным.
Получаю я от нее преотчаянное письмо: пишет, что Митенька учиться больше не желает, потому что ходил
в университет вольным слушателем и что все уж узнал, чему там учат, а что теперь намерен поступить
в военную службу,
в гусары.
Нет, наши благородные юноши обыкновенно
получают свои возвышенные стремления довольно просто и без больших хлопот: они учатся
в университете и наслушиваются прекрасных профессоров, или
в гимназии еще попадают на молодого, пылкого учителя, или входят
в кружок прекрасных молодых людей, одушевленных благороднейшими стремлениями, свято чтущих Грановского и восхищающихся Мочаловым, или, наконец, читают хорошие книжки, то есть «Отечественные записки» сороковых годов.
Толковали между студентами и
в обществе, что все офицеры артиллерийской академии подали по начальству рапорт,
в котором просят удерживать пять процентов из их жалованья на уплату за бедных студентов; с негодованием передавали также, что стипендии бедным студентам будут отныне выдаваться не
в университете, а чрез полицию,
в полицейских камерах; толковали, что профессора просили о смягчении новых правил, потом просили еще, чтобы им было поручено исследовать все дело, и
получили отказ и
в том, и
в другом, просили о смягчении участи арестованных студентов — и новый отказ.
К семнадцатому году своего возраста Павел Николаевич освободился от всех своих родных, как истинных, так и нареченных: старший Бодростин умер; супруги Гордановы, фамилию которых носил Павел Николаевич, также переселились
в вечность, и герой наш пред отправлением своим
в университет получил из рук Михаила Андреевича Бодростина копию с протокола дворянского собрания об утверждении его, Павла Николаевича Горданова,
в дворянстве и документ на принадлежность ему деревни
в восемьдесят душ, завещанной ему усопшим Петром Бодростиным.
Точно так же — более, чем
в других журналах, старался я о статьях и обозрениях по иностранной литературе и едва ли не первый тогда имел для этого специального сотрудника и
в Петербурге, и
в Париже — П.Л.Лаврова и Евгению Тур (графиню Е.
В.Салиас). Это показывало несомненную склонность к редакторской инициативе и отвечало разносторонности образования, какое мне удалось
получить в трех
университетах за целых семь с лишком лет.
Мне представлялся очень удачный случай побывать еще раз
в Праге —
в первый раз я был там также, и я, перед возвращением
в Париж, поехал на эти празднества и писал о них
в те газеты, куда продолжал корреспондировать. Туда же отправлялся и П.И.Вейнберг. Я его не видал с Петербурга, с 1865 года. Он уже успел тем временем опять"всплыть"и
получить место профессора русской литературы
в Варшавском
университете.
А этот скорый выбор сослужил мне службу, и немалую. Благодаря энциклопедической программе камерального разряда, где преподавали, кроме чисто юридических наук, химию, ботанику, технологию, сельское хозяйство, я
получил вкус к естествознанию и незаметно прошел
в течение восьми лет,
в двух и даже трех
университетах, полный цикл университетского знания по целым трем факультетам с их разрядами.
Но прежде всего надо было бы еще раз повернее узнать:
получим ли мы с моим Неофитом Калининым кандидатские баллы. Разброд
в университете был полнейший. Фактически он не существовал. Отметки были у нас, несомненно, кандидатские. Диссертацию я быстро изготовил, уже переселившись с Васильевского острова
в квартиру, где опять поместился с моими прошлогодними сожителями,
в том самом квартале, где произошла студенческая манифестация, на Колокольной, также близ Владимирской церкви,
в одном из переулков Стремянной.
Когда мы к 1 сентября собрались после молебна, перед тем как расходиться по классам, нам, четвероклассникам,объявил инспектор, чтобы мы, поговорив дома с кем нужно, решили, как мы желаем учиться дальше: хотим ли продолжать учиться латинскому языку (нас ему учили с первого класса) для поступления
в университет, или новому предмету, «законоведению», или же ни тому, ни другому. «Законоведы» будут
получать чин четырнадцатого класса; университетские — право поступить без экзамена, при высших баллах; а остальные — те останутся без латыни и знания русских законов и ничего не
получат; зато будут гораздо меньше учиться.
И вот такие-то (или вроде того) матрикулы и подняли всю академическую бурю. Мы на радостях с Неофитом Калининым вкушали сладкий отдых от зубренья и несколько дней не заглядывали
в университет. Мне захотелось узнать —
получил ли я действительно средний балл, дающий кандидатскую степень, и пошел, еще ничего не зная, что
в это утро творилось
в университете, и попал на двор, привлеченный чем-то необычайным.
Окончив Бестужевские курсы, она впоследствии уехала за границу,
получила в Женевском
университете степень доктора химии, читала на Петербургских высших женских курсах стереохимию.
Когда я
получил отказ от академии, прием прошений
в университеты был уже закончен,
в Московский
университет я попасть не мог. Узнал, что
в Дерптский
университет принимают легко, не считаясь с формальностями о сроке и прочем.
Университет был немецкий. Но немецкий язык я знал, и предстояла хорошая практика
в нем.
Последний, четвертый, год студенческой моей жизни
в Петербурге помнится мною как-то смутно. Совсем стало тихо и мертво. Почти все живое и свежее было выброшено из
университета. Кажется мне, я больше стал заниматься наукою. Стихи писать совсем перестал, но много писал повестей и рассказов, посылал их
в журналы, но неизменно
получал отказы. Приходил
в отчаяние, говорил себе: «Больше писать не буду!» Однако проходил месяц-другой, отчаяние улегалось, и я опять начинал писать.
В ней жило всегда особое, почтительное чувство к
университету, к студентам, к тем, кто
получил высшее образование,"настоящее", как она выражалась, а не
в привилегированных, сословных заведениях.
Карнеев, между тем, поступил
в университет, окончил курс первым кандидатом по физико-математическому факультету,
получил за сочинение золотую медаль и был оставлен при
университете.
Этот чудак воспитывался
в Упсальском
университете и
получил в нем кафедру по смерти отца.
Виталина. Молодой Мухоморов непротивной наружности, не глуп,
получил сначала воспитание у меня
в доме, потом
в университете, вступил на службу с прекрасными надеждами: чего ж было лучше для моей воспитанницы! По рождению он не мог гнушаться происхождением своей невесты; это еще более укрепило меня
в моем намерении. Я выздоровела… и напоминая о заемных письмах Парфенычу,
получила их назад. Вы, конечно, оцените этот благородный поступок.
Имя Бартенева гремело
в университете: на последнем акте он
получил за сочинение золотую медаль. Знакомство завязалось. Через несколько времени Стоцкий робко обратился к нему.