Неточные совпадения
В таком
положении были дела, когда мужественных страдальцев повели к раскату. На улице их встретила предводимая Клемантинкою толпа, посреди которой недреманным оком [«Недреманное око», или «недремлющее око» — в дан — ном случае подразумевается жандармское отделение.] бодрствовал неустрашимый штаб-офицер. Пленников немедленно освободили.
Офицер настроен к молодежи очень благожелательно, но говорит: «Войдите в наше
положение, ведь не можем же мы воспитывать революционеров!» И напомнил мне, что в восемьдесят первом году именно революционеры погубили конституцию.
Извольте войти в мое
положение:
офицеры удостоили меня доверенности, и я оправдывал…» Капитан рассмеялся и дал ему шлюпку.
Бывшие на берегу
офицеры с американского судна сказывали, что они ожидали уже услышать ночью с нашего фрегата пушечные выстрелы, извещающие о критическом
положении судна, а английский миссионер говорил, что он молился о нашем спасении.
Полежаева отправили на Кавказ; там он был произведен за отличие в унтер-офицеры. Годы шли и шли; безвыходное, скучное
положение сломило его; сделаться полицейским поэтом и петь доблести Николая он не мог, а это был единственный путь отделаться от ранца.
Офицер ожидал меня во всей форме, с белыми отворотами, с кивером без чехла, с лядункой через плечо, со всякими шнурками. Он сообщил мне, что архиерей разрешил священнику венчать, но велел предварительно показать метрическое свидетельство. Я отдал
офицеру свидетельство, а сам отправился к другому молодому человеку, тоже из Московского университета. Он служил свои два губернских года, по новому
положению, в канцелярии губернатора и пропадал от скуки.
В одно время здесь собралась группа молодежи. Тут был, во — первых, сын капитана, молодой артиллерийский
офицер. Мы помнили его еще кадетом, потом юнкером артиллерийского училища. Года два он не приезжал, а потом явился новоиспеченным поручиком, в свежем с иголочки мундире, в блестящих эполетах и сам весь свежий, радостно сияющий новизной своего
положения, какими-то обещаниями и ожиданиями на пороге новой жизни.
Богатые помещики и гвардейские
офицеры не могли примириться с тяжелым
положением крепостных крестьян и солдат.
На другой день все объяснилось. Ах, какая это адская интрига! И с каким коварством она пущена в ход, чтобы забрызгать грязью одного меня и выгородить все остальное!.. Утром я сидел дома, обдумывая свое
положение, как ко мне приехал один из наших
офицеров. Он назвал себя депутатом и от имени всех товарищей пригласил меня оставить полк.
Офицеры в эту минуту свернули с тропинки на шоссе. До города оставалось еще шагов триста, и так как говорить было больше не о чем, то оба шли рядом, молча и не глядя друг на друга. Ни один не решался — ни остановиться, ни повернуть назад.
Положение становилось с каждой минутой все более фальшивым и натянутым.
Посмотрев роту, генерал удалял из строя всех
офицеров и унтер-офицеров и спрашивал людей, всем ли довольны, получают ли все по
положению, нет ли жалоб и претензий? Но солдаты дружно гаркали, что они «точно так, всем довольны». Когда спрашивали первую роту, Ромашов слышал, как сзади него фельдфебель его роты, Рында, говорил шипящим и угрожающим голосом...
В половине четвертого к Ромашову заехал полковой адъютант, поручик Федоровский. Это был высокий и, как выражались полковые дамы, представительный молодой человек с холодными глазами и с усами, продолженными до плеч густыми подусниками. Он держал себя преувеличенно-вежливого строго-официально с младшими
офицерами, ни с кем не дружил и был высокого мнения о своем служебном
положении. Ротные командиры в нем заискивали.
Младшие
офицеры, по
положению, должны были жить в лагерное время около своих рот в деревянных бараках, но Ромашов остался на городской квартире, потому что офицерское помещение шестой роты пришло в страшную ветхость и грозило разрушением, а на ремонт его не оказывалось нужных сумм.
Вы должны против
положения воротники переменить солдатам, на уголь у вас лишнее выйдет, стол вы держите для
офицеров.
Меньшой Козельцов, в
положении провинившегося школьника, говорил о чем-то с
офицером из П. Когда брат отворил дверь, он совершенно растерялся.
Офицер был, сколько можно было заключить о нем в сидячем
положении, не высок ростом, но чрезвычайно широк, и не столько от плеча до плеча, сколько от груди до спины; он был широк и плотен, шея и затылок были у него очень развиты и напружены, так называемой талии — перехвата в середине туловища — у него не было, но и живота тоже не было, напротив он был скорее худ, особенно в лице, покрытом нездоровым желтоватым загаром.
«Как же мог Дрозд узнать о моей сюите?.. Откуда? Ни один юнкер — все равно будь он фараон или обер-офицер, портупей или даже фельдфебель — никогда не позволит себе донести начальству о личной, частной жизни юнкера, если только его дело не грозило уроном чести и достоинства училища. Эко какое запутанное
положение»…
Я также отлично знаю тяжелое
положение молодых
офицеров.
Пани Вибель очутилась в весьма неприятном
положении, потому что сверх запасов надобно было купить дров, заплатить хозяевам за квартиру; кроме того, много других мелочных расходов предстояло, о которых пани Вибель, ни бывши девушкой, ни выйдя замуж за Вибеля, ни даже убегая с
офицером в Вильну, понятия не имела.
Эти унтер-офицеры оказались большею частью людьми порядочными и смышлеными, понимающими свое
положение.
В таком же
положении отчасти уже находятся и в скором времени вполне будут находиться все эти несчастные правители, министры, члены парламентов, губернаторы, генералы,
офицеры, архиереи, священники, богачи даже.
Так, например, в настоящем случае люди едут на убийство и истязание голодных людей и признают, что в споре крестьян с помещиком — крестьяне правы (это говорили мне все начальствующие), знают, что крестьяне несчастны, бедны, голодны; помещик богат и не внушает сочувствия, и все эти люди все-таки едут убивать крестьян для того, чтобы приобрести этим помещику 3000 рублей, только потому, что эти люди воображают себя в эту минуту не людьми, а — кто губернатором, кто чиновником, кто жандармским генералом, кто
офицером, кто солдатом, и считают для себя обязательными не вечные требования совести человека, а случайные, временные требования своих офицерских, солдатских
положений.
Судья, полицейский, губернатор,
офицер будет занимать свое
положение безразлично при Буланже или республике, при Пугачеве или Екатерине. Потеряет же он свое
положение наверное, если распадется существующий порядок, который обеспечивает ему его выгодное
положение. И потому все эти люди не боятся того, кто станет во главе организации насилия, они подделаются ко всякому, но боятся только уничтожения самой организации и потому всегда, часто даже бессознательно, поддерживают ее.
Офицеру скучно, ему делать нечего; он, бедный, поставлен в такое
положение, в котором ему необходимо распоряжаться.
К тому же в городе у меня была дурная репутация оттого, что я не имел общественного
положения и часто играл в дешевых трактирах на бильярде, и еще оттого, быть может, что меня два раза, без всякого с моей стороны повода, водили к жандармскому
офицеру.
Он имел своим правилом, что если кто поп, тот и будь поп, будь набожен, а если кто
офицер, то будь храбр и не рассуждай, но если выскочил умственно и нравственно из своего
положения, так выходи вон и ищи себе другой деятельности.
Зарядьев, в описанном уже нами
положении, бледный как смерть, кричал отчаянным голосом: «Помогите, помогите!.. горю!»
Офицеры кинулись в избу, выломили дверь, и густой дым столбом повалил им навстречу.
— Тогда я носил мундир, mon cher! А теперь во фраке хочу посибаритничать. Однако ж знаешь ли, мой друг? Хоть я не очень скучаю теперешним моим
положением, а все-таки мне было веселее, когда я служил. Почему знать? Может быть, скоро понадобятся
офицеры; стоит нам поссориться с французами… Признаюсь, люблю я этот милый веселый народ; что и говорить, славная нация! А как подумаешь, так надобно с ними порезаться: зазнались, разбойники! Послушай, Вольдемар: если у нас будет война, я пойду опять в гусары.
Ольге Михайловне припомнился ее двоюродный брат,
офицер, веселый малый, который часто со смехом рассказывал ей, что когда ночью «супружница начинает пилить» его, то он обыкновенно берет подушку и, посвистывая, уходит к себе в кабинет, а жена остается в глупом и смешном
положении.
Вот это плуты, так уж плуты! теперь посудите же, каково было нам,
офицерам, чувствовать, в каком мы были дурацком
положении, и по чьей милости?
Я думал, что он съест Балясникова; но он обратился ко мне и сказал: „Вели сейчас выдать триста рублей этому
офицеру, вели послать записку к Штофрегену [Штофреген Конрад Конрадович (1767–1841) — доктор медицины, лейб-медик Александра I.] (придворный лейб-медик), чтоб он сегодня же осмотрел его рану и донес мне немедленно, в каком находится она
положении.
— Я удивляюсь, Нюточка, как это ты позволяешь ему входить в комнату в шапке. Это же все-таки неуважение к тебе, как к даме и как к хозяйке. И потом — посуди мое
положение: я
офицер в запасе, а он все-таки… нижний чин. Неудобно как-то.
Аннушка (льстиво). Что я вам хотела сказать, милая барышня. На новом вы теперь
положении,
офицеры у вас бывают… Я-то что ж, мое дело, конечно, сторона, но только и белье лишний раз перемени и хлопот всяких достаточно, вы сами понимаете, милая барышня…
— Приходило ли вам когда-нибудь на мысль
положение престарелого
офицера? — продолжал Самбурский.
Дежурные кадеты проводили слухом шаги удалявшегося
офицера и замечали, как за каждым шагом их
положение здесь становилось сиротливее — точно их привели сюда и замуровали с мертвецом за какое-то оскорбление, которого мертвый не позабыл и не простил, а, напротив, встанет и непременно отмстит за него. И отмстит страшно, по-мертвецки… К этому нужен только свой час — удобный час полночи...
И недовольные, раздраженные
офицеры торопливо расходятся после обеда по своим каютам, стараясь заснуть под скрип переборок, заняв возможно более удобное
положение в койке, чтобы не стукнуться лбом в каютную стенку. А эти деревянные стенки продолжают скрипеть. Они точно визжат, точно плачут и стонут. В каюте с задраенным (закрытым) наглухо иллюминатором, то погружающимся, то выходящим из пенистой воды, душно и жарко. Сон бежит от глаз нервного человека и гонит его наверх, на свежий воздух…
Нервным, громким, отрывистым голосом командовал старший
офицер, продолжая начатые Ашаниным распоряжения к маневру, называемому на морском языке «лечь в дрейф», то есть поставить судно почти в неподвижное
положение.
Старший
офицер, человек далеко не злой, но очень вспыльчивый, который и сам, случалось, в минуты служебного гнева давал волю рукам, слушал эти объяснения двух старых, отлично знающих свое дело боцманов, подавляя невольную сочувственную улыбку и отлично понимая затруднительность их
положения.
Флаг-офицер опустил руку и принял более свободное
положение.
Адмирал не отрывал глаз от бинокля, направленного на катер, и нервно вздергивал и быстро двигал плечами.
Положение катера беспокоило его. Ветер крепчал; того и гляди, при малейшей оплошности при повороте катер может перевернуться. Такие же мысли пробежали в голове капитана, и он приказал старшему
офицеру посадить вельботных на вельбот и немедленно идти к катеру, если что-нибудь случится.
Были в то время толки (и до сих пор они не прекратились), будто граф Алексей Орлов, оскорбленный падением кредита, сам вошел в сношения с самозванкой, принял искреннее участие в ее предприятии, хотел возвести ее на престол, чтобы, сделавшись супругом императрицы Елизаветы II, достичь того
положения, к которому тщетно стремился брат его вскоре по воцарении Екатерины [М. Н. Лонгинов в статье своей «Княжна Тараканова», напечатанной в «Русском вестнике», 1859 г., № 24, говорит, будто Алексей Орлов еще в январе 1774 года, то есть за десять месяцев до получения повеления Екатерины захватить самозванку (12 ноября 1774 г.), посылал к ней в Рим
офицера Христенека с приглашением приехать к нему и что таким образом он в 1774 году играл в двойную игру.
Теперь, когда он подсел ко мне и сам подал мне руку, я живо узнал в нем прежнее высокомерное выражение, и мне показалось, что он не совсем честно пользуется выгодой своего
положения нижнего чина перед
офицером, так небрежно расспрашивая меня о том, что я делал все это время и как попал сюда.
То же самое, в свою очередь, испытывал и Канкрин. И ему, разумеется, не было теперь удовольствия ехать с глазу на глаз вдвоем с малознакомым щегольским
офицером, который видел его в смешном
положении.
Но
положение сделалось еще труднее, когда
офицер оглянулся и увидал, что сама Марья Степановна успела возвратиться и стояла тут же, на пороге открытой двери.
Прошли обозы 19 и 20 восточно-сибирских полков. Обозы сопровождал
офицер. Мы спросили его, в каком
положении дела.
По ее красивой, величественной улыбке, которая мгновенно исчезала с лица всякий раз, когда она отворачивалась за чем-нибудь от гостей, видно было, что на своем веку она видела много гг.
офицеров, что ей теперь не до них, а если она пригласила их к себе в дом и извиняется, то только потому, что этого требуют ее воспитание и
положение в свете.
В замке сильно голодали, число больных возрастало, дезертирство развелось до громадных размеров, и в довершение всего составился между солдатами заговор — сдать замок русским. Шуази расстрелял виновных, но этим не избежал острой опасности и
положение дела оставалось по-прежнему в высшей степени критическим. Шуази донес об этом Виоменилю и послал письмо с надежным унтер-офицером.
За несколько дней до своей смерти, покойный император, которому, как мы уже сказали, было известно
положение дел, приказал произвести несколько арестов. Начальнику казачьего полка Николаеву поручено было арестовать Вадковского, отставного
офицера, который оказывал важное влияние на
офицеров — своих прежних товарищей.
— Будьте спокойны, — сказал Паткуль; потом присовокупил по-французски, обратившись к
офицеру, стоявшему в уважительном
положении недалеко от него, и указав ему на солдат, вломившихся было в дом: — Господин полковник Дюмон! рассейте эту сволочь и поставьте у всех входов стражу с крепким наказом, что за малейшую обиду кому бы то ни было из обитателей Гельмета мне будут отвечать головою.
Этой неявкой моей к призыву я поставил-де себя в нелегальное
положение в моем отечестве — Франции — вследствие чего и не мог жить там под своим именем, что и заставило меня для поездки во Францию взять паспорт на имя одного моего приятеля русского
офицера Савина.