Неточные совпадения
Я приготовил письмо в полк командиру и
товарищам, с
полным сознанием во лжи моей, восстановляя честь Степанова.
Он шагнул через порог и снова кликнул своего коня, на этот раз
полным именем: «Малек-Адель!» Но не отозвался верный
товарищ, только мышь прошуршала по соломе.
Чтоб полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем
полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище. Между нами как-то это скоро и незаметно устроилось.
Пора обнять вас, почтенный Гаврило Степанович, в первый раз в нынешнем году и пожелать вместо всех обыкновенных при этом случае желаний продолжения старого терпения и бодрости: этот запас не лишний для нас, зауральских обитателей без права гражданства в Сибири. Пишу к вам с малолетним Колошиным, сыном моего доброго
товарища в Москве. Сережа, который теперь
полный Сергей Павлович, как вы видите, при мне был на руках у кормилицы.
Матери почему-то казалось, что они все говорят о теле ее сына и
товарищей его, о мускулах и членах юношей,
полных горячей крови, живой силы.
— Совершенно, и еще раз обязуюсь сохранить вашу тайну в
полной неприкосновенности; но
товарищем вашим в этом деле я быть не могу, о чем и считаю долгом объявить вам немедленно.
Узнав, что красавица принимает всех чиновников, приезжающих к ее отцу, Алексей Степаныч (станем звать его
полным именем), как чиновник, служивший в Верхнем земском суде, стал постоянно являться с поздравлениями по праздничным и табельным дням в приемной
товарища наместника...
В то время издан был список (еще не весьма
полный) жертвам Пугачева и его
товарищей; помещаем его здесь: [Далее следовало опускаемое в настоящем издании «Описание, собранное поныне из ведомостей разных городов, сколько самозванцем и бунтовщиком Емелькою Пугачевым и его злодейскими сообщниками осквернено и разграблено божиих храмов, также побито дворянства, духовенства, мещанства и прочих званий людей, с показанием, кто именно и в которых местах».]
Ему казалось, что ежели бы он попытался сделать то, что делали его
товарищи, то он бы променял свое
полное наслаждений созерцание на бездну мучений, разочарований и раскаяний.
— Впрочем, они имеют
полное право меня презирать и не отвечать на мой поклон, — резонировал он, — гусь свинье не
товарищ… да. Посмотрим, что они скажут, когда я сам поеду в собственном ландо.
Захар принимал такое живое участие в успехах своего
товарища, что, даже вопреки
полному сознанию собственного своего превосходства, проводил целые часы, покачиваясь в челноке, между тем как Гришка рыскал в окрестностях озера.
Вот он, убрав коней, идет в жаркую, набитую народом избу, крестится, садится за
полную деревянную чашку, ведя веселую речь с хозяйкой и
товарищами.
И философ сделал такую гримасу, точно обжёгся чем-то горячим. Лунёв смотрел на
товарища как на чудака, как на юродивого. Порою Яков казался ему слепым и всегда — несчастным, негодным для жизни. В доме говорили, — и вся улица знала это, — что Петруха Филимонов хочет венчаться со своей любовницей, содержавшей в городе один из дорогих домов терпимости, но Яков относился к этому с
полным равнодушием. И, когда Лунёв спросил его, скоро ли свадьба, Яков тоже спросил...
На той же липе, в которой Яков устроил часовню, — Пашка вешал западни на чижей и синиц. Ему жилось тяжело, он похудел, осунулся. Бегать по двору ему было некогда: он целые дни работал у Перфишки, и только по праздникам, когда сапожник был пьян,
товарищи видели его. Пашка спрашивал их о том, что они учат в школе, и завистливо хмурился, слушая их рассказы,
полные сознанием превосходства над ним.
Он ручался за чистоту моих нравственных стремлений и уверял, что я могу безопасно жить один или с хорошим приятелем, как, например, Александр Панаев, или с кем-нибудь из профессоров, без всякой подчиненности, как младший
товарищ; он уверял, что мне даже нужно пожить года полтора на
полной свободе, перед вступлением в службу, для того, чтоб не прямо попасть из-под ферулы строгого воспитателя в самобытную жизнь, на поприще света и служебной деятельности.
Стены гимназии и университета,
товарищи — вот что составляло
полный мир для меня.
Катя писала мне, что ее
товарищи не посещают репетиций и никогда не знают ролей; в постановке нелепых пьес и в манере держать себя на сцене видно у каждого из них
полное неуважение к публике; в интересах сбора, о котором только и говорят, драматические актрисы унижаются до пения шансонеток, а трагики поют куплеты, в которых смеются над рогатыми мужьями и над беременностью неверных жен и т. д.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой
товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу,
полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь летит, рассекает упорный воздух; волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся на улице в праздничных кафтанах… кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
Таким образом, фискал считался навсегда исключенным из общества, и только какая-нибудь особенно дерзкая выходка, направленная к спасению «попавшегося»
товарища или ко вреду нелюбимого воспитателя, могла заслужить ему
полное прощение.
Антон принадлежал, должно быть, к последней категории; он постоял, покачал головою и готовился уже кликнуть своего
товарища; но в эту самую минуту из толпы выскочил
полный кудрявый детина в синем кафтане и с радостным восклицанием бросился обнимать его.
Приходил маленький, рыженький, с длинным носом и с еврейским акцентом, потом высокий, сутулый, лохматый, похожий на протодьякона; потом молодой, очень
полный, с красным лицом и в очках. Это врачи приходили дежурить около своего
товарища. Коростелев, отдежурив свое время, не уходил домой, а оставался и, как тень, бродил по всем комнатам. Горничная подавала дежурившим докторам чай и часто бегала в аптеку, и некому было убрать комнат. Было тихо и уныло.
Небо однообразно серое. Там, вверху, сгустился сырой и холодный сумрак, погасил солнце и, скрыв собою голубую беспредельность, изливал на землю уныние. Тяпа перекрестился и привстал на локте, чтобы посмотреть, не осталось ли где водки. Бутылка была пустая. Перелезая через
товарищей, Тяпа стал осматривать чашки. Одну из них он нашел почти
полной, выпил, вытер губы рукавом и стал трясти за плечо ротмистра.
Приехав, я встретил в зале молодого человека,
товарища Леонида — некоего Гарновского, которого видел у него несколько раз и которого, как я заметил, он держал в
полном у себя подчинении. Я догадался, что это был секундант.
— Николай Николаевич! Да прошу же я вас наконец! — воскликнул он плачущим, бабьим голосом. — Так вы много разговариваете, что терпение мое лопнуло. Не могу я больше, не желаю!.. Кажется, интеллигентный человек, а не понимаете такой простой вещи. Ну, говорили бы дома или с
товарищем своим. А какой же я вам
товарищ, спрашивается? Вы сами по себе, я сам по себе, и… и не желаю я этих разговоров. Имею
полное право…
Раз меня чуть не выкинули в окно
товарищи: один учитель сказал целому классу: «Свиньи вы!»; все пришли в азарт по окончании класса, а я принялся защищать учителя и доказывать, что он имел
полное право сказать это.
Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму, но оттого ли, что рядом с ним был живой и хитрый
товарищ, не верилось в его
полную слепоту.
Соберется с духом, наберется смелости, скажет словечко про птичку ль, в стороне порхнувшую, про цветы ли, дивно распустившие яркие лепестки свои, про белоствольную ли высокую березу, широко развесившую свои ветви, иль про зеленую стройную елочку, но только и слышит от Параши: «да» да «нет». Рдеют
полные свежие ланиты девушки, не может поднять она светлых очей, не может взглянуть на путевого
товарища… А у него глаза горят полымем, блещут искрами.
— Господа!
Товарищи! — раздался на дровах звучный и
полный увлечения женский голосок.
— Что вы не шпион, то в этом безусловно убежден каждый честный и порядочный человек, кто хоть сколько-нибудь знает вас, — с
полным спокойствием и весьма веско продолжал он; — что на каждого честного человека это слово, это нарекание производит такое же действие, как и на вас сию минуту — это вполне естественно, иначе и быть не может; но что ваш арест вместе с
товарищами ровно ни в чем не разубедил бы близоруких болванов, то это также не подлежит ни малейшему сомнению.
Винт забурлил быстрей, и «Коршун» понесся
полным ходом среди непроницаемой мглы, спеша на помощь бедствующему
товарищу.
И подарки и карточки (несколько штук их назначалось
товарищам в морском корпусе) были отправлены вместе с громадным письмом в Петербург, а за два дня до ухода из Гревзенда и Володя получил толстый конверт с знакомым почерком родной материнской руки и,
полный радости и умиления, перечитывал эти строки длинного письма, которое перенесло его в маленькую квартиру на Офицерской и заставило на время жить жизнью своих близких.
Лежа в койке, он долго еще думал о том, как бы оправдать доверие Василия Федоровича, быть безукоризненным служакой и вообще быть похожим на него. И он чувствовал, что серьезно любит и море, и службу, и «Коршуна», и капитана, и
товарищей, и матросов. За этот год он привязался к матросам и многому у них научился, главное — той простоте отношений и той своеобразной гуманной морали,
полной прощения и любви, которая поражала его в людях, жизнь которых была не из легких.
Они спустились в каюту, и там произошла трогательная сцена. Когда командир «Забияки» узнал, что «Коршун» в тумане
полным ходом шел к нему на помощь, он с какой-то благодарной порывистостью бросился целовать
товарища и проговорил со слезами на глазах...
И, зная это, все понимали, что все-таки нужно было идти
полным ходом, чтобы выручать
товарища в беде, и вполне сочувствовали отважному решению капитана.
— A тебе беспременно, чтобы помирать наевшись до отвала, с
полным брюхом! — захохотали его ротные
товарищи.
Он так быстро пошел к своей квартире, что попал совсем не в тот переулок, прежде чем выйти на площадь, где стоял собор. Сцена с этим „Петькой“ еще не улеглась в нем. Вышло что-то некрасивое, мальчишеское,
полное грубого и малодушного задора перед человеком, который „как-никак“, а доверился ему, признался в грехах. Ну, он не хотел его „спасти“, поддержать бывшего
товарища, но все это можно было сделать иначе…
— Ведь мы
товарищи! — Зверев взглядывал на него красными глазами, уже
полными слез. — Вместе из гимназии выгнаны…
Третье лицо, капитан Тросенко, был старый кавказец в
полном значении этого слова, то есть человек, для которого рота, которою он командовал, сделалась семейством, крепость, где был штаб, — родиной, а песенники — единственными удовольствиями жизни, — человек, для которого все, что не было Кавказ, было достойно презрения, да и почти недостойно вероятия; все же, что было Кавказ, разделялось на две половины: нашу и не нашу; первую он любил, вторую ненавидел всеми силами своей души, и главное — он был человек закаленной, спокойной храбрости, редкой доброты в отношении к своим
товарищам и подчиненным и отчаянной прямоты и даже дерзости в отношении к ненавистным для него почему-то адъютантам и бонжурам.
Вместе со многими моими товарищами-дворянами, детьми местных помещиков и крупных чиновников, я был, в
полном смысле, питомец министерства «народного просвещения», за ученье которого заплатили те же тридцать пять рублей за семилетний курс, как и за сына какой-нибудь торговки на Нижнем базаре или мелкого портного.
— Я чувствую, что бледнею, — рассказывал Андреев. — Однако сдержался. Спрашиваю: «Вы куда едете,
товарищи?» Они угрюмо смотрят в сторону: «Мы вам не
товарищи». Меня взорвало. «Послушайте! Знакомы вы хоть сколько-нибудь с современной русской литературой?» — «Ну, знакомы». — «Слыхали про Леонида Андреева?» — «Конечно». — «Это я». — «Мы вам не верим». Тогда я достал свой паспорт и показал им.
Полная перемена, овации, и пароход отошел с кликами: «Да здравствует Леонид Андреев!»
Та веска была великолепная, — яркая, жаркая и пышная. Я вставал рано, часов в пять, и шел в росистый сад,
полный стрекотания птиц и аромата цветущей черемухи, а потом — сирени. Закутавшись в шинель, я зубрил тригонометрические формулы, правила употребления энклитики и порядок наследования друг другу средневековых германских императоров. А после сдачи экзамена с
товарищем Башкировым приходили мы в тот же наш сад и часа два болтали, пили чай и курили, передыхая от сданного экзамена.
Погоди,
товарищ! Снова
Время прежнее вернется,
И опять волной широкой
Песня вольная польется.
Вновь широкой,
полной грудью
Ты на родине задышишь.
Вновь чарующие звуки,
Звуки страсти ты услышишь.
Вновь звездою лучезарной
Пред тобой любовь заблещет.
Сердце, счастье предвкушая,
Сладко бьется и трепещет.
Сгинет байронова дума
На челе твоем суровом,
И заря здоровой жизни
Загорится в блеске новом.
По одному, по два, по три собирались
товарищи и подходили шумно, с разговорами, с шуткой,
полные веселого ожидания, но скоро умолкали, избегая смотреть друг на друга, ибо что-то странное было в этом сборище уцелевших людей.
Товарищ прокурора,
полный, упитанный брюнет, в золотых очках и с красивой, выхоленной бородой, сидел неподвижно, как статуя, и, подперев щеку кулаком, читал байроновского «Каина».
Когда граф Гендриков приблизился к возвышению, внесены были на него царская грамота и гетманские клейноды и положены были на два стола. Государственное знамя держал Гамалей с двумя
товарищами около стола, на котором лежала грамота. За ними поместилось духовенство в
полном облачении. Около стола, где лежали клейноды, стояли генеральные старшины и бунчуковые
товарищи, а вокруг возвышения все шляхетство. Посреди возвышения стал граф Гендриков.
Счастлива! При этом снова за последнее время почему-то вспомнилось ей лицо юноши с устремленными на нее,
полными восторженного обожания, прекрасными глазами. Этот юноша был армейский офицер Николай Петрович Лопухин, сын небогатого дворянина,
товарищ ее детских игр, хотя он был моложе ее лет на пять.
Большой, незнакомый город. Гимназия, куда он был помещен на
полный пансион, окруженная для него какою-то таинственностью, мундирчик, в который его облекли,
товарищи, учителя, новые лица, новые порядки — вся эта масса нахлынувших на ум мальчика свежих сильных впечатлений смягчили грусть разлуки с родимым гнездышком.
Так проводил он время, состоя на службе, в
полном сознании, что живет, как следует жить образованному человеку. Это сознание тем более укоренялось в нем, что и все почти его
товарищи жили точно так же.
Тогда выставлялись ломаными чертами то изувеченное в боях лицо ветерана, изображавшее охуждение и грусть, то улыбка молодого его
товарища, искосившего сладострастный взгляд на обольстительную девушку, то на
полном, глупом лице рекрута страх видеть своего начальника, а впереди гигантская пьяная фигура капитана, поставившего над глазами щитом огромную, налитую спиртом руку, чтобы видеть лучше пред собою, и, наконец, посреди всех бледное, но привлекательное лицо швейцарки, резко выходившее изо всех предметов своими полуизмятыми прелестями, страхом и нетерпением, толпившимися в ее огненных глазах, и одеждою, чуждою стране, в которой происходила сцена.
Ухаживаний Павел Петрович за Марфой Силантьевной, увенчавшихся
полным успехом, и нежных сцен со стороны последней на мотив вопросов: «И за что ты меня дуру-бабу любишь?» Я описывать не стану. Скажу лишь, что со свадьбой поспешили. Она совершилась более чем скромно в присутствии лишь необходимых свидетелей-товарищей Маслобойникова, немало подтрунивших над приятелем и немало подивившихся его странному выбору.