Неточные совпадения
Фенечка вся
покраснела от смущения и
от радости. Она боялась Павла Петровича: он почти никогда не говорил с ней.
Милые, твердые,
красные губы ее всё так же морщились, как и прежде при виде его,
от неудержимой
радости.
Английский народ при вести, что человек «
красной рубашки», что раненный итальянской пулей едет к нему в гости, встрепенулся и взмахнул своими крыльями, отвыкнувшими
от полета и потерявшими гибкость
от тяжелой и беспрерывной работы. В этом взмахе была не одна
радость и не одна любовь — в нем была жалоба, был ропот, был стон — в апотеозе одного было порицание другим.
Мы сидели раз вечером с Иваном Евдокимовичем в моей учебной комнате, и Иван Евдокимович, по обыкновению запивая кислыми щами всякое предложение, толковал о «гексаметре», страшно рубя на стопы голосом и рукой каждый стих из Гнедичевой «Илиады», — вдруг на дворе снег завизжал как-то иначе, чем
от городских саней, подвязанный колокольчик позванивал остатком голоса, говор на дворе… я вспыхнул в лице, мне было не до рубленого гнева «Ахиллеса, Пелеева сына», я бросился стремглав в переднюю, а тверская кузина, закутанная в шубах, шалях, шарфах, в капоре и в белых мохнатых сапогах,
красная от морозу, а может, и
от радости, бросилась меня целовать.
— Что такое?.. Кто приехал? — спрашивала та, немного даже
покраснев от такой ласки Клеопатры Петровны, которая не в состоянии была даже,
от слез и
радости, рассказать, а подала письмо Прыхиной.
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и осталась жить там, за Стенами. Голые — они ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую,
красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать
от страха,
от радости,
от бешеного гнева,
от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
Он схватил мои руки, целовал их, прижимал к груди своей, уговаривал, утешал меня; он был сильно тронут; не помню, что он мне говорил, но только я и плакала, и смеялась, и опять плакала,
краснела, не могла слова вымолвить
от радости.
Теперь избавлюсь
от хлопот!»
И шапку старого злодея
Княжна,
от радости краснея,
Надела задом наперед.
Лицо немой
покраснело, и она дико загудела
от радости.
И вот, в час веселья, разгула, гордых воспоминаний о битвах и победах, в шуме музыки и народных игр пред палаткой царя, где прыгали бесчисленные пестрые шуты, боролись силачи, изгибались канатные плясуны, заставляя думать, что в их телах нет костей, состязаясь в ловкости убивать, фехтовали воины и шло представление со слонами, которых окрасили в
красный и зеленый цвета, сделав этим одних — ужасными и смешными — других, — в этот час
радости людей Тимура, пьяных
от страха пред ним,
от гордости славой его,
от усталости побед, и вина, и кумыса, — в этот безумный час, вдруг, сквозь шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета-султана [Баязет-султан — Боязид 1, по прозвищу Йылдырым — «Молния» (1347–1402).
— Позвольте, я напишу ему, папаша? — вздрагивая
от радости и вся
красная, тихо попросила Любовь…
Но дальше повторялось одно и то же, за исключением одного места, где Утка текла в суженном русле и мережку можно было перекинуть с одного берега на другой. Николай Матвеич особенно долго ботал, загоняя рыбу сверху реки и снизу. Вода в реке была светлая, и я все время любовался, как в мережке запутывалась разная рыба. Особенно красивы были окуни с их
красными плавниками и пестрой темно-зеленой чешуей. Я прыгал
от радости, как дикарь.
Он не
краснел ни
от гнева, ни
от радости, а бледнел.
Глаза у ротмистра горели свирепой
радостью, и лицо,
красное от возбуждения, судорожно подергивалось. Он разжег алчность трактирщика и, убедив его действовать возможно скорее, ушел торжествующий и непреклонно свирепый.
Люди, не сопротивляясь, бежали
от него, сами падали под ноги ему, но Вавило не чувствовал ни
радости, ни удовольствия бить их. Его обняла тягостная усталость, он сел на землю и вытянул ноги, оглянулся: сидел за собором, у тротуарной тумбы, против чьих-то
красных запертых ворот.
Феноген Иваныч, еще немного выпивший
от радости, вышел на воздух с целью слегка прохладить свою голову, и в то время, когда он поглаживал руками
красную лысину, на которой снежинки таяли, как на раскаленной плите, он с удивлением увидел Николая.
После обеда, гуляя в саду, я встретился с «утопленницей». Увидев меня, она страшно
покраснела и — странная женщина — засмеялась
от счастья. Стыд на ее лице смешался с
радостью, горе с счастьем. Поглядев на меня искоса, она разбежалась и, не говоря ни слова, повисла мне на шею.
Уляша застенчиво улыбнулась и опустила глаза. Катя, сквозь стыд, сквозь гадливую дрожь душевную, упоенно торжествовала, — торжествовала широкою
радостью освобождения
от душевных запретов,
радостью выхода на открывающуюся дорогу. И меж бараньих шапок и черных свит она опять видела белые спины в
красных полосах, и вздрагивала
от отвращения, и отворачивалась.
Зато иногда, — ох, редко, редко! — судьба бывала ко мне милостива. Я сталкивался с Конопацкими в гуще выходящего потока, увильнуть никуда нельзя было. Екатерина Матвеевна, смеясь черными глазами, заговаривала со мною. Катя,
краснея, протягивала руку. И я шел с ними уж до самого их дома, и они приглашали зайти; я отнекивался, но в конце концов заходил. И уходил поздно вечером, пьяный
от счастья, с запасом
радости и мечтаний на многие недели.
Лелька вспыхнула
от радости: никогда она не ждала, что он скажет ей так. До смешного
покраснела и засияла, как маленькая девочка.
От такой небывалой благодарности Антон
покраснел до белка глаз и смутился… Несвязно, едва внятно изъясняет он свою
радость, что возвратил к жизни такое прекрасное существо. Вспомнив о брате Анастасии, он не удивляется, почему гречанка предпочтена вдове Селиновой.
— Нет,
радость моя, речь-то у нас была об Антоне-лекаре. А куда как жаль, что басурман! такого молодца и между нашими москвичами поискать. Всем взял: и ростом, и пригожеством; взглянет — словно жемчугом окатным дарит, кудри по плечам лежат, словно жар горят, бел, румян, будто
красная девица. Диву даешься, откуда такая красота, с божьего ли изволения или неспросту,
от нечистого наваждения. Так бы и глядела на него, да кабы не грех молвить, и на том свете досыта б не насмотрелась.