Неточные совпадения
Не ветры веют буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумит, поет, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и целуется
У праздника народ!
Крестьянам показалося,
Как вышли на пригорочек,
Что все село шатается,
Что даже церковь старую
С высокой колокольнею
Шатнуло раз-другой! —
Тут трезвому, что голому,
Неловко… Наши странники
Прошлись еще по площади
И к вечеру
покинулиБурливое село…
Иленька молчал и, стараясь вырваться,
кидал ногами в разные стороны. Одним из таких отчаянных движений он ударил каблуком по глазу Сережу так больно, что Сережа тотчас же оставил его ноги, схватился за глаз, из которого потекли невольные слезы, и из всех сил толкнул Иленьку. Иленька, не будучи более поддерживаем нами, как что-то безжизненное, грохнулся на
землю и от слез мог только выговорить...
Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи людей
покидают жизнь свою на сей
земле и души их становятся пред Господом — и сколь многие из них расстались с
землею отъединенно, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет.
— И вот теперь, кроме всего, мой друг уходит, первый в мире человек,
землю покидает. Если бы вы знали, если бы вы знали, Lise, как я связан, как я спаян душевно с этим человеком! И вот я останусь один… Я к вам приду, Lise… Впредь будем вместе…
Кинул от себя кухоль на
землю.
Как только
кинул он деньги, все перед ним перемешалось,
земля задрожала, и, как уже, — он и сам рассказать не умел, — попал чуть ли не в самое пекло.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все
кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в
землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
— Слушай, жена моя! — сказал Данило, — не оставляй сына, когда меня не будет. Не будет тебе от Бога счастия, если ты
кинешь его, ни в том, ни в этом свете. Тяжело будет гнить моим костям в сырой
земле; а еще тяжелее будет душе моей.
Похоже, как будто сама администрация не верит в сельскохозяйственную колонию и мало-помалу успокоилась на мысли, что
земля нужна поселенцу ненадолго, всего на шесть лет, так как, получив крестьянские права, он непременно
покинет остров, и что при таких условиях вопрос об участках может иметь одно лишь формальное значение.
В саду было совершенно тихо. Смерзшаяся
земля, покрытая пушистым мягким слоем, совершенно смолкла, не отдавая звуков: зато воздух стал как-то особенно чуток, отчетливо и полно перенося на далекие расстояния и крик вороны, и удар топора, и легкий треск обломавшейся ветки… По временам слышался странный звон, точно от стекла, переходивший на самые высокие ноты и замиравший как будто в огромном удалении. Это мальчишки
кидали камни на деревенском пруду, покрывшемся к утру тонкой пленкой первого льда.
— А такие права, что мы сапожники старинные, извечные. И отцы, и деды наши исстари
землю покинули, и никакого у них, кроме сапога, занятия не было. Стало быть, с голоду нам теперича, по-твоему, помирать?
— Уж так-то, брат, хорошо, что даже вспомнить грустно! Кипело тогда все это,
земля, бывало, под ногами горела! Помнишь ли, например, Катю — ведь что это за прелесть была! а! как цыганские-то песни пела! или вот эту:"Помнишь ли, мой любезный друг"? Ведь душу выплакать можно! уж на что селедка — статский советник Кобыльников из Петербурга приезжал, а и тот двадцатипятирублевую
кинул — камни говорят!
Баба скрылась и через минуту высунула из окна обе руки, придерживая в них горящий уголь, но не вытерпела и
кинула его на
землю.
Плещет волна, ходят туманные облака, летают за кораблем чайки, садятся на мачты, потом как будто отрываются от них ветром и, колыхаясь с боку на бок, как клочки белой бумаги, отстают, отстают и исчезают назади, улетая обратно, к европейской
земле, которую наши лозищане
покинули навеки.
«
Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, —
кинул он радостный взор на свободную
землю и засмеялся гордо. А потом упал и — умер.
Владислав отречется от своей ереси; он
покинет свой родной край: наша
земля будет его
землею; наша вера православная — его верою.
— Глеб Савиныч! — подхватил отец Дуни. — Един бог властен в нашей жизни! Сегодня живы — завтра нет нас… наш путь к
земле близок; скоро, может,
покинешь ты нас… ослободи душу свою от тяжкого помышления! Наказал ты их довольно при жизни… Спаситель прощал в смертный час врагам своим… благослови ты их!..
Он казался мертвым, и только легкое, едва приметное движение рубашки на груди показывало, что дух его не
покинул еще
земли.
Что ж мало гулял ты по свету?
За что нас
покинул, родной?
Одумал ты думушку эту,
Одумал с сырою
землей...
Люди толкались, забегая один вперёд другого, размахивали руками,
кидали в воздух шапки, впереди всех, наклонив голову, точно бык, шёл Мельников с тяжёлою палкой в руках и национальным флагом на ней. Он смотрел в
землю, ноги поднимал высоко и, должно быть, с большой силою топал о
землю, — при каждом ударе тело его вздрагивало и голова качалась. Его рёв густо выделялся из нестройного хаоса жидких, смятённых криков обилием охающих звуков.
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на шум падающих вод, хотя человек, не привыкший к степной жизни, воспитанный на булеварах, не различил бы этот дальний ропот от говора листьев; — тогда,
кинув глаза в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие корни, обмытые дождями весенними, висят над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами
земли, увлекшими за собою различные кусты, которые беспечно принялись на новой почве; на дне оврага, если подойти к самому краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением исчезает в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
На нас не
кинет взгляда:
Он занят небом, не
землей!
Казалось, одни ласточки не
покидали старого барского дома и оживляли его своим временным присутствием, когда темные купы акаций и лип, окружавшие дом, покрывались густою зеленью; в палисаднике перед балконом алели мак, пион, и сквозь глушившую их траву высовывала длинную верхушку свою стройная мальва, бог весть каким-то странным случаем сохранившаяся посреди всеобщего запустения; но теперь даже и ласточек не было; дом глядел печально и уныло из-за черных безлиственных дерев, поблекших кустарников и травы, прибитой последними ливнями к сырой
земле дорожек.
Когда их приписали к коллегии экономии, то оброк, положенный на них по 3 рубля на душу, был сравнительно очень высок, и вследствие того многие крестьяне
покинули поля и обратились к другим, более прибыльным занятиям, так что большая часть
земель вокруг монастырей запустела.
В конце концов, утка все-таки издохла, и мы ее
кинули на дороге, а сами поехали дальше. Несколько дней шел густой пушистый снег, покрывший на три четверти аршина и лед, и
землю. Он массами лежал на деревьях и порой падал с них комьями, рассыпаясь мелкою пылью в светлом воздухе.
Янкель ткнул ему какую-то рвань. Чорт
кинул ее на
землю и ухватился за узел.
— А потому, что вот видите вы: стоит любому, даже и не хитрому, крещеному человеку, хоть бы и вам, например, крикнуть чертяке: «
Кинь! Это мое!» — он тотчас же и выпустит жида. Затрепыхает крылами, закричит жалобно, как подстреленный шуляк [Коршун.], и полетит себе дальше, оставшись на весь год без поживы. А жид упадет на
землю. Хорошо, если не высоко падать или угодит в болото, на мягкое место. А то все равно, пропадет без всякой пользы… Ни себе, ни чорту.
Между тем стрелок, подобрав уток, причалил к берегу, соскочил с плота и торопливо направился к нам, перескакивая через городьбу и шагая через грядки. Подойдя на несколько шагов, он отдал женщине ружье и
кинул на
землю уток.
Григорий. Честное слово могу дать. Она и бумагу принесла и
кинула на стол. Кабы не она, бумагу не подписали бы и мужикам
землю не продали бы.
Блажен, кто посреди нагих степей
Меж дикими воспитан табунами;
Кто приучен был на хребте коней,
Косматых, легких, вольных, как над нами
Златые облака, от ранних дней
Носиться; кто, главой припав на гриву,
Летал, подобно сумрачному Диву,
Через пустыню, чувствовал, считал,
Как мерно конь о
землю ударял
Копытом звучным, и вперед
землеюУпругой был
кидаем с быстротою.
— И неужели возможны такие повторения во вселенной, неужели таков природный закон?.. И если это там
земля, то неужели она такая же
земля, как и наша… совершенно такая же, несчастная, бедная, но дорогая и вечно любимая, и такую же мучительную любовь рождающая к себе в самых неблагодарных даже детях своих, как и наша?.. — вскрикивал я, сотрясаясь от неудержимой, восторженной любви к той родной прежней
земле, которую я
покинул. Образ бедной девочки, которую я обидел, промелькнул передо мною.
Солнце прошло половину пути и
кидало сквозь раскаленный воздух жаркие лучи на сухую
землю.
Пойми и запомни, миленький, что белая одежда обязательна для тех, кто никогда еще не
покидал неба; но для тех, кто был на
земле, такая вот чистенькая одежда, как у тебя — срам и позор!
Говорит Ярило: «Ты не плачь, не тоскуй, Мать-Сыра
Земля,
покидаю тебя ненадолго. Не
покинуть тебя на́время — сгореть тебе дотла под моими поцелуями. Храня тебя и детей наших, убавлю я нáвремя тепла и света, опадут на деревьях листья, завянут травы и злаки, оденешься ты снеговым покровом, будешь спать-почивать до моего приходу… Придет время, пошлю к тебе вестницу — Весну Красну́, следом за Весною я сам приду».
Начал он было подкапываться, да
землю некуда
кидать; увидал хозяин, пригрозил убить.
Вода жидка, легка и уступчива, но если она нападает на твердое, жесткое и неуступчивое, ничто не может устоять против нее: она смывает дома,
кидает огромными кораблями, как щепками, размывает
землю. Воздух еще жиже, мягче и уступчивее, чем вода, и еще сильнее, когда нападает на твердое, жесткое и неуступчивое. Он вырывает с корнями деревья, также разрушает дома, поднимает самую воду в огромные волны и гоняет воду в тучах. Нежное, мягкое, уступчивое побеждает жестокое, суровое, неуступчивое.
— А про то говорила, что в эти минуты люди все забывают,
землю покидают, в небесах пребывают? — еще с большей горячностью в страстном порыве вскликнула Варенька.
Стихли ребятенки и, молча поднявшись с
земли, стали глаза утирать кулачонками. Ватажки своей они не
покинули. Нельзя. И мальцам неохота срама принимать. А хуже того срама, что с боя сбежать, нет и никогда не бывало. Житья после не будет и от чужих, и от своих.
— С первого взгляда похожи они на скачку, на пляску, на языческие хороводы, — ответила Варенька. — И если бы увидал язычник святое «радение» людей Божьих, непременно назвал бы его неистовым скаканьем, богопротивною пляской. Но это «радение» к Богу. Сказано: «Вселюся в них и похожду» — и вот когда вселится он в людей своих, тогда и ходит в них. Божьи люди в восторге тогда пребывают, все забывают,
землю покидают, в небесах пребывают.
И поплыл тут белый царь по Волге реке, поплыл государь по Воложке на камешке, в левой руке держит ведро русской
земли, а правой
кидает ту
землю по берегу…
Кушая грибки и запивая их малагой, княгиня мечтала о том, как ее окончательно разорят и
покинут, как все ее управляющие, приказчики, конторщики и горничные, для которых она так много сделала, изменят ей и начнут говорить грубости, как все люди, сколько их есть на
земле, будут нападать на нее, злословить, смеяться; она откажется от своего княжеского титула, от роскоши и общества, уйдет в монастырь, и никому ни одного слова упрека; она будет молиться за врагов своих, и тогда все вдруг поймут ее, придут к ней просить прощения, но уж будет поздно…
Взял Ермий свою корзиночку с сухими зернами и тыкву и
кинул их вниз на
землю, а затем и сам спустился со столпа по той самой веревочке, по которой таскал себе снизу приносимую пищу.
И, верный своему обету, с мыслью быть полезным матери, науке и человечеству, мечтатель
покинул этот рай. Мать благословила его на далекое путешествие в край неизвестный. Она боялась за него, но видела, что Московия сделалась для него обетованною
землею, и могла ли отказать его желаниям?
Мечты ее обняли его и не хотят более
покинуть: ей уж так мало осталось времени любить его и думать о нем на
земле!..
В глубокой горести, опершись на заступ и качая головой, стоял подле него Владимир: слезы струились по его щекам; взоры его как будто выражали: «Один он только в мире не
покидал меня, и его у меня отняли!» Новобрачные также посыпали
землею на его могилу, — и скоро земляной бугор скрыл навеки останки вдохновенного старца.
— Ты знаешь, брат, — отвечал Оболенский с дрожью в голосе, — я теперь сир и душой и телом, хозяйка давно уже
покинула меня и если бы не сын — одна надежда — пуще бы зарвался я к ней, да уж и так, мнится мне, скоро я разочтусь с
землей. Дни каждого человека сочтены в руке Божьей, а моих уж много, так говори же смело, в самую душу приму я все, в ней и замрет все.
Главная русская армия давно уж
покинула опустошенный ею юго-восточный край Лифляндии и перешла на север к Финскому заливу; разве мелкие наезды понаведывались изредка, не осмелился ли латыш вновь приютиться на родной
земле, как злой ястреб налетом сторожит бедную пташку на гнезде, откуда похитил ее птенцов.
— Ты знаешь, брат, — отвечал Оболенский с дрожью в голосе, — я теперь сир и душой и телом, хозяйка давно уже
покинула меня, и, если бы не сын — одна надежда — пуще бы зарвался я к ней, да уж и так, мнится мне, скоро я разочтусь с
землей. Дни каждого человека сочтены в руце Божией, а моих уже много, так говори же смело, в самую душу приму я все, в ней и замрет все.
Взорван ли он и
покинут без боя шведами, безнадежными удержать его с малым стреженем, который он мог только в себе вмещать, от нападений русских, господствовавших над ними своими полевыми укреплениями, давним правом собственности и чувством силы на родной
земле; разрушен ли этот замок в осаде русскими — история нигде об этом не упоминает.
— Ругай, нá пазанку! — говорил он,
кидая отрезанную лапку с налипшею
землей; — заслужил — чистое дело марш!