Неточные совпадения
Никогда не поймаешь
на лице его следа заботы, мечты, что бы
показывало, что он в эту минуту беседует сам с собою, или никогда тоже не увидишь, чтоб он устремил пытливый взгляд
на какой-нибудь внешний
предмет, который бы хотел усвоить своему ведению.
— Встань! — сказала ласково государыня. — Если так тебе хочется иметь такие башмаки, то это нетрудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом! Право, мне очень нравится это простодушие! Вот вам, — продолжала государыня, устремив глаза
на стоявшего подалее от других средних лет человека с полным, но несколько бледным лицом, которого скромный кафтан с большими перламутровыми пуговицами,
показывал, что он не принадлежал к числу придворных, —
предмет, достойный остроумного пера вашего!
Епиходов. Собственно говоря, не касаясь других
предметов, я должен выразиться о себе, между прочим, что судьба относится ко мне без сожаления, как буря к небольшому кораблю. Если, допустим, я ошибаюсь, тогда зачем же сегодня утром я просыпаюсь, к примеру сказать, гляжу, а у меня
на груди страшной величины паук… Вот такой. (
Показывает обеими руками.) И тоже квасу возьмешь, чтобы напиться, а там, глядишь, что-нибудь в высшей степени неприличное, вроде таракана.
Кулачный господин при слове «бокс» только презрительно и обидчиво улыбался и, с своей стороны, не удостоивая соперника явного прения,
показывал иногда, молча, как бы невзначай, или, лучше сказать, выдвигал иногда
на вид одну совершенно национальную вещь — огромный кулак, жилистый, узловатый, обросший каким-то рыжим пухом, и всем становилось ясно, что если эта глубоко национальная вещь опустится без промаху
на предмет, то действительно только мокренько станет.
Например, у нас с Володей установились, бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание
показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы и сделать особенное ударение
на оба ш) означало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употребленное во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому
предмету и т. д., и т. д.
Хотя он часто думал, что вот накопит денег и купит себе именье, но теперь, глядя
на все, что ему
показывали, он видел только грубые и неопрятные
предметы, не чувствовал их жизни и не понимал их связи и значения в хозяйстве.
— Нет, он все глупости говорит: засматривался там
на хорошеньких мастериц! — перебила с досадой Мерова и снова обратилась к главному
предмету, ее занимающему: — Ты спрашиваешь, отчего тяжело, но зачем такие широкие складки? — сказала она,
показывая на одну из складок
на платье Домны Осиповны.
Что русский народ заглядывается
на Ерусланов Лазаревичей,
на объедал и обпивал,
на Фому и Ерему, это не казалось ему удивительным: изображенные
предметы были очень доступны и понятны народу; но где покупатели этих пестрых, грязных масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые
показывают какое-то притязание
на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось всё глубокое его унижение?
Не мешает это и потому, что изложение взглядов и приемов г. Жеребцова может
показать, какие понятия возможны еще у нас даже между людьми, принадлежащими к образованному классу общества, путешествовавшими по разным странам Европы, читавшими и узнавшими кое-что, — хотя и поверхностно, — и умеющими написать по-французски два толстых тома о
предметах, вызывающих
на размышление.
— Войдите ж, войдите, — примолвил он, наконец, — войдите, драгоценнейший Василий Михайлович, осените прибытием и положите печать…
на все эти обыкновенные
предметы… — проговорил Ярослав Ильич,
показав рукой в один угол комнаты, покраснев, как махровая роза, сбившись, запутавшись в сердцах
на то, что самая благородная фраза завязла и лопнула даром, и с громом подвинул стул
на самую средину комнаты.
Сначала он не хотел верить и начал пристальнее всматриваться в
предметы, наполнявшие комнату; но голые стены и окна без занавес не
показывали никакого присутствия заботливой хозяйки; изношенные лица этих жалких созданий, из которых одна села почти перед его носом и так же спокойно его рассматривала, как пятно
на чужом платье, — всё это уверило его, что он зашел в тот отвратительный приют, где основал свое жилище жалкий разврат, порожденный мишурною образованностью и страшным многолюдством столицы.
Предметы преподавания до того были перепутаны, и совет испытателей смотрел
на это так не строго, что, например, адъюнкт-профессор И. И. Запольский, читавший опытную физику (по Бриссону),
показывал на экзамене наши сочинения, и заставил читать вслух, о
предметах философских, а иногда чисто литературных, и это никому не казалось странным.
Баргамот, заинтригованный странными вопросами Гараськи, машинально выпустил из рук засаленный ворот; Гараська, утратив точку опоры, пошатнулся и упал, не успев
показать Баргамоту
предмета, только что вынутого им из кармана. Приподнявшись одним туловищем, опираясь
на руки, Гараська посмотрел вниз, потом упал лицом
на землю и завыл, как бабы воют по покойнику.
Граф Маржецкий в течение целого вечера служил
предметом внимания, разговоров и замечаний, из которых почти все были в его пользу. Русское общество, видимо, желало
показать ему радушие и привет, и притом так, чтобы он, высланец
на чужбину, почувствовал это. Но главное, всем очень хотелось постоянно заявлять, что они не варвары, а очень цивилизованные люди.
— Это для меня загадка: я не понимаю вас, господин Траутфеттер! Если и один будет несчастлив, так лучше навсегда отложить сделанное вам поручение, — отвечала Луиза с гордостью и более досадой оскорбленной любви, нежели самолюбия, и,
показывая необыкновенное равнодушие, обратила разговор
на другой
предмет.
Кабинет-министр внутренно досадовал; но, желая разобрать смысл намека
на знаменитую книжицу, потребовал ее к себе и присовокупил, что он между тем будет слушать поэта внимательно, с тем, однако ж, уговором, чтобы он обрадовал его секретною весточкой. Василий Кириллович улыбнулся,
показал таинственно
на сердце, мигнул глупо-лукаво
на Зуду, как бы считая его помехою, и поспешил обратиться к своему любезному
предмету.
Ряд опытов и рассуждений
показывает каждому человеку, что он как
предмет наблюдения подлежит известным законам, и человек подчиняется им и никогда не борется с раз узнанным им законом тяготения или непроницаемости. Но тот же ряд опытов и рассуждений
показывает ему, что полная свобода, которую он сознает в себе — невозможна, что всякое действие его зависит от его организации, от его характера и действующих
на него мотивов; но человек никогда не подчиняется выводам этих опытов и рассуждений.