Неточные совпадения
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился в гимназии, при переходе в седьмой
класс был арестован, сидел несколько месяцев в тюрьме, отец его в это время помер, Кумов прожил некоторое время в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой,
пошел бродить
по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
Попав из сельской школы
по своим выдающимся способностям в гимназию, Набатов, содержа себя всё время уроками, кончил курс с золотой медалью, но не
пошел в университет, потому что еще в VII
классе решил, что
пойдет в народ, из которого вышел, чтобы просвещать своих забытых братьев.
По субботам члены «Русского гимнастического общества» из дома Редлиха на Страстном бульваре после вечерних
классов имели обычай ходить в ближайшие Сандуновские бани, а я всегда
шел в Палашовские, рядом с номерами «Англия», где я жил.
— А! Так ты хочешь ее поскорее обрадовать… Ну, хорошо, хорошо, это можно… — И, сделав
по ведомости перекличку, он развел оставшихся
по классам и потом сказал: — Ну, что ж.
Пойдем, господин Крыштанович. Тетушка дожидается.
Мы остались и прожили около полугода под надзором бабушки и теток. Новой «власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь
пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав учиться, я схватывал предметы на лету, в
классе, на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с братьями отдавали бродяжеству: уходя веселой компанией за реку, бродили
по горам, покрытым орешником, купались под мельничными шлюзами, делали набеги на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею ночью.
— Чем это тут пахнет, а? Кто знает, как сказать
по — немецки «пахнет»? Колубовский! Ты знаешь, как
по — немецки «пахнет»? А как
по — немецки: «портить воздух»? А как сказать: «ленивый ученик»? А как сказать: «ленивый ученик испортил воздух в
классе»? А как
по — немецки «пробка»? А как сказать: «мы заткнем ленивого ученика пробкой»?.. Колубовский, ты понял? Колубовский,
иди сюда, komm her, mein lieber Kolubowski. Hy-y!..
Наутро я
пошел в гимназию, чтобы узнать об участи Кордецкого. У Конахевича — увы! — тоже была переэкзаменовка
по другому предмету. Кордецкий срезался первый. Он вышел из
класса и печально пожал мне руку. Выражение его лица было простое и искренне огорченное. Мы вышли из коридора, и во дворе я все-таки не удержался: вынул конверт.
Это было заведение особенного переходного типа, вскоре исчезнувшего. Реформа Д. А. Толстого, разделившая средние учебные заведения на классические и реальные, еще не была закончена. В Житомире я начал изучать умеренную латынь только в третьем
классе, но за мною она двигалась уже с первого. Ровенская гимназия, наоборот, превращалась в реальную. Латынь уходила
класс за
классом, и третий, в который мне предстояло поступить,
шел уже
по «реальной программе», без латыни, с преобладанием математики.
В продолжение всего месяца он был очень тих, задумчив, старателен, очень молчалив и предмет свой знал прекрасно; но только что получал жалованье, на другой же день являлся в
класс развеселый; с учениками шутит,
пойдет потом гулять
по улице — шляпа набоку, в зубах сигара, попевает, насвистывает, пожалуй, где случай выпадет, готов и драку сочинить; к женскому полу получает сильное стремление и для этого придет к реке, станет на берегу около плотов, на которых прачки моют белье, и любуется…
Только спустя несколько минут он сообразил, что иные, не выдержавши выпускных испытаний, остались в старшем
классе на второй год; другие были забракованы, признанные
по состоянию здоровья негодными к несению военной службы; следующие
пошли: кто побогаче — в Николаевское кавалерийское училище; кто имел родню в Петербурге — в пехотные петербургские училища; первые ученики, сильные
по математике, избрали привилегированные карьеры инженеров или артиллеристов; здесь необходимы были и протекция и строгий дополнительный экзамен.
В 1873 году 4 декабря предостережение «Русские ведомости» получили за то, что они «заключают в себе крайне, в циничной форме, враждебное сопоставление различных
классов населения и, в частности, оскорбительное отношение к дворянскому сословию». И ежегодно
шли кары, иногда
по нескольку раз в год.
Елена встала и
пошла по палубе, стараясь все время держаться руками за борта и за ручки дверей. Так она дошла до палубы третьего
класса. Тут всюду в проходах, на брезенте, покрывавшем люк, на ящиках и тюках, почти навалившись друг на друга, лежали, спутавшись в кучу, мужчины, женщины и дети.
Покойно жил, о паспорте никто не спрашивал. Дети меня любили и прямо вешались на меня. Да созорничать дернула нелегкая. Принес в воскресенье дрова, положил к печи,
иду по коридору — вижу,
класс отворен и на доске написаны мелом две строчки...
Гимнастические
классы тогда у нас были
по вторникам, четвергам и субботам от восьми до десяти вечера. В числе помощников Постникова и Тарасова был великолепный молодой гимнаст П.И. Постников, впоследствии известный хирург. В числе учеников находились два брата Дуровы, Анатолий и Владимир. Уж отсюда они
пошли в цирк и стали входить в
славу с первых дней появления на арене.
Всякий день он вставал в пять часов утра и являлся к нам в шесть часов, когда мы пили сбитень; после этого мы
шли в
классы, а он
по хозяйству.
Вызванным Багговут приказал
идти в фехтовальную залу, которая была так расположена, что мы из
классов могли видеть все там происходившее. И мы видели, что солдаты внесли туда кучу серых шинелей и наших товарищей одели в эти шинели. Затем их вывели на двор, рассадили там с жандармами в заготовленные сани и отправили
по полкам.
В это время подошел пассажирский поезд. Он на минуту остановился; темные фигуры вышли на другом конце платформы и
пошли куда-то в темноту вдоль полотна. Поезд двинулся далее. Свет из окон полз
по платформе полосами. Какие-то китайские тени мелькали в окнах, проносились и исчезали. Из вагонов третьего
класса несся заглушённый шум, обрывки песен, гармония. За поездом осталась полоска отвратительного аммиачного запаха…
Сделался большой шум,
послали за Упадышевским;
по счастию, он был дома и приказал перенесть меня в спальную, где я через четверть часа очувствовался и даже воротился в
класс.
Ученье вокабул, грамматики и разговоров
шло само
по себе в
классе; но дома я ничего не учил наизусть.
С половины двенадцатого до половины первого
шел четвертый утренний урок для старших
классов; а в половине первого снова
по звонку все бежало в общую залу к двойному ряду столов, где всякий за обедом занимал свое обычное место.
Мне случалось заметить, что простые солдаты вообще принимают физические страдания ближе к сердцу, чем солдаты из так называемых привилегированных
классов (говорю только о тех, кто
пошел на войну
по собственному желанию).
Товарищи приняли Павла, как обыкновенно принимают новичков: только что он уселся в
классе, как один довольно высокий ученик подошел к нему и крепко треснул его
по лбу, приговаривая: «Эка, парень, лбина-то!» Потом другой шалун
пошел и нажаловался на него учителю, говоря, что будто бы он толкается и не дает ему заниматься, тогда как Павел сидел, почти не шевелясь.
Петрусь
по своему необыкновенному уму, в чем не только прежде пан Кнышевский, но уже и пан Галушкинский, прошедший риторический
класс, сознавался, равно и Павлуся,
по дару к художествам, мигом выучивали свои уроки; а я, за слабою памятью, не
шел никак вдаль. Да и сам горбунчик Павлуся, выговаривая слова бойко, указывал пальцем совсем на другое слово.
— «Надо прийти ко Христу». Очень рад, — только как это сделать? Или будто я спасен… Почему я это знаю! Или про кровь там и все этакое: ничего по-настоящему нельзя понять. Я сказал, что я этого не понимаю и мне это не нужно. Она стала сердиться: «Оставим, говорит, до деревни, — вы там поймете». Дорогою хотела меня с собой посадить и читать, а потом во второй
класс послала; две девки, я да буфетчик. Мы и поссорились.
Грамматики были еще очень малы;
идя, толкали друг друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; они были все почти в изодранных или запачканных платьях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью; как то: бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в
классе, доставлял своему патрону порядочные пали [Пали — семинарское выражение: удар линейкой
по рукам.] в обе руки, а иногда и вишневые розги.
Так дело
шло до пятого
класса. К этому времени у Иосафа сильно уже пророс подбородок бородою: середину он обыкновенно пробривал, оставляя на щеках довольно густые бакенбарды, единственные между всеми гимназистами. Раз мне случилось, наконец,
идти с ним
по одной дороге.
Вероятно, частая необычайная жажда двух самых отъявленных шалуний навела на некоторое подозрение Пугача. М-lle Арно, однако же, отпустила Бельскую, но, дав ей выйти из
класса, неожиданно встала и
пошла по ее следам. Весь
класс замер от страха.
Утром держали совет всем
классом и после долгих споров решили: 1) изводить всячески Пугача, не боясь наказаний; 2)
идти в случае чего к начальнице и просить не отпускать Fraulein; 3) сделать любимой немочке
по подписке подарок.
В длинном коридоре,
по обе стороны которого
шли классы, было шумно и весело. Гул смеха и говора доносился до лестницы, но лишь только мы появились в конце коридора, как тотчас же воцарилась мертвая тишина.
— И вот возникают вопросы:
идти на два или на десять шагов впереди стихийного движения? В какой степени созрело революционное сознание рабочего
класса? Сами эти вопросы подлы, подлы
по самой сути, они оскорбительны для меня и ставят меня в фальшивое положение: я не могу отрекаться от самой себя. Но то — могучее, стихийное, — оно меня не признаёт, а во мне нет силы, я — ничто, если не захочу признать этого стихийного и его стихийности.
— Возмутительнее всего эти инсинуации, на которых вы выезжаете! Спор тут вовсе не о принципе, а только о факте. Как обстоит дело? По-вашему? Наш рабочий
класс действительно уже горит ярким, сознательным революционным огнем? Действительно, он сознал, кто его классовые и политические враги? Ну, и
слава богу, это — самое лучшее, чего и мы хотим. Но только суть-то в том, что вы ошибаетесь.
Уроки, приготовление их, беготня за Ирочкой на половину старших, схватки с Крошкой и соревнование в учении с самыми лучшими ученицами — «сливками»
класса, — долгие стояния
по праздникам в церкви (которые я особенно любила благодаря торжественной таинственности службы), воскресные дежурства в приемной за отличие в поведении — все это
шло заведенной машиной, однообразно выстукивающей свой правильный ход.
Они оба были уверены, что ни одна душа ничего не видала и не слыхала. В
классе Виттих вел себя осторожно и стал как будто даже мирволить им: спрашивал реже и отметки
пошли щедрее. Как надзиратель в пансионе обходился с Зверевым по-прежнему, балагурил, расспрашивал про его деревню, родных, даже про бильярдную игру.
Он доложил директору и предупредил, по-товарищески, своего соперника. Директор хотел сначала замять дело, но через того же Перновского узнал, что и в
классах и в дортуарах об этом уже
пошли толки.
Я начинал в этой области становиться enfant terrible [Буквально: ужасный ребенок (франц.), употребляется
по отношению к людям, которые бестактной непосредственностью ставят в неловкое положение окружающих.] в нашей семье. Папа все настороженнее приглядывался ко мне. И однажды случилось, наконец, вот что. Я тогда был в восьмом
классе. Сестренки Маня и Лиза перед рождеством говели. К исповеди нельзя
идти, если раньше не получишь прощения у всех, кого ты мог обидеть.
Мама, как узнала, пришла в ужас: да что же это! Ведь этак и убить могут ребенка или изуродовать на всю жизнь! Мне было приказано ходить в гимназию с двоюродным моим братом Генею, который в то время жил у нас. Он был уже во втором
классе гимназии. Если почему-нибудь ему нельзя было
идти со мной, то до Киевской улицы (она врагу моему уже была не
по дороге) меня провожал дворник. Мальчишка издалека следил за мною ненавидящими глазами, — как меня тяготила и удивляла эта ненависть! — но не подходил.
«Сам себе стелет постель!»
Идет по улице гимназист четвертого
класса, — четвертого уже
класса! — и если бы знали прохожие: «Он сам себе сегодня стелил постель!» А уж ночную посуду самому за собою вынести — это был бы такой позор, которого никак нельзя было бы претерпеть.
Раз
шел из гимназии и вдруг представил себе: что, если бы силач нашего
класса, Тимофеев, вдруг ущемил бы мне нос меж пальцев и так стал бы водить
по классу, на потеху товарищам?
Сейчас
идет класс пластики. Белокурый тапер ударяет
по клавишам рояля, и мы переходим на танцкласс. Звуки модного «миньона» оглашают училище. Мой неизменный кавалер
по танцам — Вася Рудольф. Неуклюжий и удивительно забавный Федя Крымов танцует с Лили Тоберг. Ловкий, подвижный Костя Береговой танцует с Шепталовой, Боб — с моей Олей, Саня Орлова чередуется с Марусей, так как у них один кавалер на двоих — Борис Коршунов.