Неточные совпадения
Когда Грэй поднялся
на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая рукой голову сзади
на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен
шел в это время по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана.
— Да, Атвуд, — сказал Грэй, — я, точно, звал музыкантов; подите, скажите им, чтобы
шли пока в кубрик. Далее будет видно, как их устроить. Атвуд, скажите им и команде, что я выйду
на палубу через четверть часа. Пусть соберутся; вы и Пантен, разумеется, тоже послушаете меня.
Самгин охотно
пошел; он впервые услыхал, что унылую «Дубинушку» можно петь в таком бойком, задорном темпе. Пела ее артель, выгружавшая из трюма баржи соду «Любимова и Сольвэ».
На палубе в два ряда стояло десять человек, они быстро перебирали в руках две веревки, спущенные в трюм, а из трюма легко, точно пустые, выкатывались бочки; что они были тяжелы, об этом говорило напряжение, с которым двое грузчиков, подхватив бочку и согнувшись, катили ее по
палубе к сходням
на берег.
Грузчики выпустили веревки из рук, несколько человек, по-звериному мягко, свалилось
на палубу, другие
пошли на берег. Высокий, скуластый парень с длинными волосами, подвязанными мочалом, поравнялся с Климом, — непочтительно осмотрел его с головы до ног и спросил...
Я пробовал
пойти наверх или «
на улицу», как я называл верхнюю
палубу, но ходить было нельзя.
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с другими, стал пристально смотреть
на скалы. От берега прямо к нам
шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к борту.
На палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
После смешно было вспоминать, как, при каждом ударе и треске, все мы проворно переходили одни
на место других
на палубе. «Страшновато было!» — как говорил, бывало, я в подобных случаях спутникам. Впрочем, все это продолжалось, может быть, часа два, пока не начался опять прилив, подбавивший воды, и мы снялись и
пошли дальше.
«
На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка
идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения
на них;
на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Пока мы рассуждали в каюте,
на палубе сигнальщик объявил, что трехмачтовое судно
идет. Все
пошли вверх. С правой стороны, из-за острова, показалось большое купеческое судно, мчавшееся под всеми парусами прямо
на риф.
Один малаец взобрался
на палубу и остался ночевать у нас, другие два ночевали в лодке, которая прицепилась за фрегат и
шла за нами.
«
Пошел все наверх!» — скомандует боцман, и четыреста человек бросятся как угорелые, точно спасать кого-нибудь или сами спасаться от гибели, затопают по
палубе, полезут
на ванты: не знающий дела или нервозный человек вздрогнет, подумает, что случилась какая-нибудь беда.
Вот
идут по трапу и ступают
на палубу, один за другим, и старые и молодые японцы, и об одной, и о двух шпагах, в черных и серых кофтах, с особенно тщательно причесанными затылками, с особенно чисто выбритыми лбами и бородой, — словом, молодец к молодцу: длиннолицые и круглолицые, самые смуглые, и изжелта, и посветлее, подслеповатые и с выпученными глазами, то донельзя гладкие, то до невозможности рябые.
Японцы уехали с обещанием вечером привезти ответ губернатора о месте. «Стало быть, о прежнем, то есть об отъезде, уже нет и речи», — сказали они, уезжая, и стали отирать себе рот, как будто стирая прежние слова. А мы начали толковать о предстоящих переменах в нашем плане. Я еще, до отъезда их, не утерпел и вышел
на палубу. Капитан распоряжался привязкой парусов. «Напрасно, — сказал я, — велите опять отвязывать, не
пойдем».
Я
пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней
палубе сидело, в самом деле, человек сорок: иные покрыты были простыней с головы до ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой
на бочонок, служивший ему столом.
Как навастривали они уши, когда раздавался какой-нибудь шум
на палубе: их пугало, когда вдруг люди побегут по вантам или потянут какую-нибудь снасть и затопают. Они ехали с нами, а лодка их с гребцами
шла у нас
на бакштове.
Когда пенистая волна накрывала легкое суденышко с носа, казалось, что вот-вот море поглотит его совсем, но вода скатывалась с
палубы, миноносец всплывал
на поверхность и упрямо
шел вперед.
Не останавливаясь в Соутамтоне, я отправился в Крус.
На пароходе, в отелях все говорило о Гарибальди, о его приеме. Рассказывали отдельные анекдоты, как он вышел
на палубу, опираясь
на дюка Сутерландского, как, сходя в Коусе с парохода, когда матросы выстроились, чтоб проводить его, Гарибальди
пошел было, поклонившись, но вдруг остановился, подошел к матросам и каждому подал руку, вместо того чтоб подать
на водку.
Когда пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загроможденной судами, ощетинившейся сотнями острых мачт, к борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали подниматься
на палубу. Впереди всех быстро
шел небольшой сухонький старичок, в черном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелеными глазками.
Там, стоя
на палубе «Байкала», я видел, как буксирный пароход, тащивший большую баржу с двумя сотнями солдат, утерял свой буксирный канат; баржу понесло течением по рейду, и она
пошла прямо
на якорную цепь парусного судна, стоявшего недалеко от нас.
Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему
на память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады
на поздний осенний путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою
на голову. Очень тепло одели и отвезли Левшу
на корабль, который в Россию
шел. Тут поместили Левшу в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии сидеть не любил и совестился, а уйдет
на палубу, под презент сядет и спросит: «Где наша Россия?»
Палуба медленно-медленно поднималась передним концом кверху, останавливалась
на секунду в колеблющемся равновесии и вдруг, дрогнув, начинала опускаться вниз все быстрее и быстрее, и вот, точно шлепнувшись о воду,
шла опять вверх.
Елена встала и
пошла по
палубе, стараясь все время держаться руками за борта и за ручки дверей. Так она дошла до
палубы третьего класса. Тут всюду в проходах,
на брезенте, покрывавшем люк,
на ящиках и тюках, почти навалившись друг
на друга, лежали, спутавшись в кучу, мужчины, женщины и дети.
На место Максима взяли с берега вятского солдатика, костлявого, с маленькой головкой и рыжими глазами. Помощник повара тотчас
послал его резать кур: солдатик зарезал пару, а остальных распустил по
палубе; пассажиры начали ловить их, — три курицы перелетели за борт. Тогда солдатик сел
на дрова около кухни и горько заплакал.
— Богачи они, Чернозубовы эти, по всему Гнилищенскому уезду первые; плоты гоняют, беляны [Волжское плоскодонное, неуклюжее и самой грубой работы речное, сплавное судно, в ней нет ни одного железного гвоздя, и она даже проконопачена лыками; длиной 20–50 саженей, шириной 5-10; поднимает до 150 000 пудов; беляны развалисты, кверху шире,
палуба настлана помостом, навесом, шире бортов;
шли только по воде, строились по Каме и Ветлуге, и спускались по полноводью с лесом, смолою, лыками, рогожами, лычагами(верёвками);
на них и парус рогожный — Ред.], лесопил у них свой.
Пока я объяснялся с командой шхуны, моя шлюпка была подведена к корме, взята
на тали и поставлена рядом с шлюпкой «Нырка». Мой багаж уже лежал
на палубе, у моих ног. Меж тем паруса взяли ветер, и шхуна
пошла своим путем.
Напутствуемый пожеланиями веселой ночи, вышел
на палубу, где застал Дэзи в новом кисейном платье и кружевном золотисто-сером платке, под руку с Тоббоганом,
на котором мешковато сидел синий костюм с малиновым галстуком; между тем его правильному загорелому лицу так
шел раскрытый ворот просмоленной парусиновой блузы.
Я стоял
на палубе, смотря
на верхушки мачт и вершины лесных великанов-деревьев, бывших выше мачт, над которыми еще выше
шли безучастные, красивые облака.
— Проворне, ребята, проворне! — раздался рядом с ним неприятный, хриплый голос. Фома обернулся. Толстый человек с большим животом, стукая в
палубу пристани палкой, смотрел
на крючников маленькими глазками. Лицо и шея у него были облиты потом; он поминутно вытирал его левой рукой и дышал так тяжело, точно
шел в гору.
К огню подошла пара. Это был Савоська. Он
шел, закрыв широким чекменем востроглазую заводскую бабенку, которая работала у нас
на передней
палубе. Увидев меня, он немного смутился, а потом проговорил...
На задней
палубе толклось несколько башкир. Они держались особняком, не понимая остроумной русской речи. Это были те самые, которые три дня тому назад лакомились «веселой скотинкой». Кравченко попробовал было заговорить с одним, но скоро отстал: башкиры были настолько жалки, что никакая шутка не
шла с языка, глядя
на их бронзовые лица.
Дождь продолжал
идти; вода
шла все
на прибыль. Мимо нас пронесло барку без передних поносных;
на ней оборвалась снасть во время хватки. Гибель была неизбежна. Бурлаки, как стадо баранов, скучились
на задней
палубе; водолив без шапки бегал по коню и отчаянно махал руками. Несколько десятков голосов кричали разом, так что трудно было что-нибудь разобрать.
Установили аппарат
на палубе. Матросы быстрыми привычными движениями сняли
шлем и распаковали футляр. Трама вышел из него в поту, задыхаясь, с лицом почти черным от прилива крови. Видно было, что он хотел улыбнуться, но у него вышла только страдальческая, измученная гримаса. Рыбаки в лодках почтительно молчали и только в знак удивления покачивали головами и, по греческому обычаю, значительно почмокивали языком.
«Нижний Новгород»
шел с «грузом арестантов», назначенных
на Сахалин. Морские уставы вообще очень строги, а
на корабле с подобным грузом они еще строже. Днем арестанты посменно гуляли по
палубе, оцепленные крепким караулом. Остальное время они проводили в своих помещениях под
палубой.
— Ну,
пойди, покажи-ка нам твою конурку, Володя, — говорил маленький адмирал, подходя к Володе после нескольких минут разговора с капитаном. — А ваш корвет в образцовом порядке, — прибавил адмирал, окидывая своим быстрым и знающим морским глазом и
палубу, и рангоут. — Приятно быть
на таком судне.
Слегка балансируя по
палубе корвета, который довольно плавно поднимался и опускался
на относительно спокойной качке, Ашанин торопливо, в несколько возбужденном состоянии юного моряка, идущего
на свою первую серьезную вахту,
шел на бак сменять подвахтенного гардемарина.
В
палубе шел веселый говор, раздавался смех… Соглашались, кто с кем будет
на берегу гулять, кто
пойдет сперва в лавки, а кто прямо пробовать, какой
на «скус» арак.
Володя ушел от капитана, почти влюбленный в него, — эту влюбленность он сохранил потом навсегда — и
пошел разыскивать старшего офицера. Но найти его было не так-то легко. Долго ходил он по корвету, пока, наконец, не увидал
на кубрике [Кубрик — матросское помещение в
палубе, передней части судна.] маленького, широкоплечего и плотного брюнета с несоразмерно большим туловищем
на маленьких ногах, напоминавшего Володе фигурку Черномора в «Руслане», с заросшим волосами лицом и длинными усами.
Все
на корвете торопились, чтобы быть готовыми к уходу к назначенному сроку. Работы по тяге такелажа
шли быстро, и оба боцмана и старший офицер Андрей Николаевич с раннего утра до позднего вечера не оставляли
палубы. Ревизор Первушин все время пропадал
на берегу, закупая провизию и уголь и поторапливая их доставкой. Наконец к концу пятого дня все было готово, и вечером же «Коршун» вышел из Гонконга, направляясь
на далекий Север.
Но разбойники по местам не
пошли, толпа росла, и вскоре почти вся
палуба покрылась рабочими. Гомон поднялся страшный. По всему каравану рабочие других хозяев выбегали
на палубы смотреть да слушать, что деется
на смолокуровских баржах. Плывшие мимо избылецкие лодки с малиной и смородиной остановились
на речном стрежне, а сидевшие в них бабы с любопытством смотрели
на шумевших рабочих.
Робко вступает Дуня
на палубу, дрожащей поступью
идет за отцом в уютную каюту, садится у окна, глядит
на маленький свой городок, что причудливо раскинулся по берегу, полугорьям и
на верху высокой кручи…
И не хотелось, а
пошел Меркулов
на кормовую
палубу.
Меж тем
на пароход бабы да девки дров натаскали. Дали свисток, посторонние спешат долой с парохода, дорожные люди бегом бегут
на палубу… Еще свисток, сходни приняты, и пароход стал заворачивать. Народ с пристани стал расходиться.
Пошли и Никита Федорыч с Володеровым.
Однако ж душно что-то здесь, каково-то ночью будет; впрочем, у меня особая каюта;
пойти бы
на палубу освежиться немного.
Года три назад я был в Греции. Наш пароход отошел от Смирны, обогнул остров Хиос и
шел через Архипелаг к Аттике. Солнце село, над морем лежали тихие, жемчужно-серые сумерки. В теплой дымке медленно вздымались и опускались тяжелые массы воды. Пароход резал волны, в обеденном зале ярко горели электрические огни, в салоне играли Шопена. Я стоял
на палубе и жадно, взволнованно смотрел вдаль.
Поговорив немного с вятским старожилом, я
пошел к берегу. Пароход, казалось, был насыщен электричеством. Ослепительные лучи его вырывались из всех дверей, люков и иллюминаторов и отражались в черной воде. По сходням взад и вперед ходили корейцы, носильщики дров. Я отправился было к себе в каюту с намерением уснуть, но сильный шум
на палубе принудил меня одеться и снова выйти наверх.
У Глафиры слегка сжало сердце, как будто при внезапном колебании
палубы на судне, которое до сих пор
шло не качаясь, хотя по разгуливающемуся ветру и давно уже можно было ожидать качки.
Темно. Нет огней ни
на палубе, ни
на мачтах, ни кругом
на море.
На самом носу стоит неподвижно, как статуя, часовой, но похоже
на то, как будто и он спит. Кажется, что пароход предоставлен собственной воле и
идет, куда хочет.
Иоле прислушивается еще несколько минут, потом, быстро и ловко лавируя между спящей орудийной прислугой, ползет по доскам
палубы туда, где находятся грозные источники смерти. Его руки сами натыкаются
на холодные остовы неприятельских пушек.
Слава Господу и его святым, он, Иоле, y цели сейчас!
— Ну, ладно, — выговорил он и вернулся
на верхнюю
палубу, где посредине
шел двойной ряд скамеек, белых, как и весь пароход.
Все матросы выстроились
на нижней
палубе, — сзади
шла верхняя, над рубкой семейных кают, — в синих рубахах и шляпах, с красными кушаками, обхватывая овал носовой части. И позади их линии в два ряда лежали арбузы ожерельем нежно-зеленого цвета — груз какого-то торговца.