Неточные совпадения
Тяжело за двести рублей всю жизнь в гувернантках по губерниям шляться, но я все-таки знаю, что сестра моя скорее в негры
пойдет к плантатору или в латыши
к остзейскому
немцу, чем оподлит дух свой и нравственное чувство свое связью с человеком, которого не уважает и с которым ей нечего делать, — навеки, из одной своей личной выгоды!
— Вот определился было
к немцу,
к купцу, в передней сидеть; все
шло хорошо, а он меня
послал к буфету служить: мое ли дело?
— Хотите вы зайти
к нам? — сказал мне Гагин, — кажется, довольно мы насмотрелись на
немцев. Наши бы, правда, стекла разбили и поломали стулья, но эти уж больно скромны. Как ты думаешь, Ася,
пойти нам домой?
Мой друг исчез за этой мутью и мглой, а мне предстояло собрать книги и
идти через пустырь с печально белевшими пятнами снега в пансион
к строгому
немцу с невыученным уроком.
Бродский уехал навсегда, а
к немцу идти надо.
Невдалеке от зеркала была прибита лубочная картина: «Русский мороз и
немец», изображающая уродливейшего господина во фраке и с огромнейшим носом, и на него русский мужик в полушубке замахивался дубиной, а внизу было подписано: «
Немец, береги свой нос,
идет русский мороз!» Все сие помещение принадлежало Макару Григорьеву Синькину, московскому оброчному подрядчику,
к которому, как мы знаем, Михаил Поликарпыч препроводил своего сына…
— Глядите, — зудел Тиунов, — вот, несчастие, голод, и — выдвигаются люди, а кто такие? Это — инженерша, это — учитель, это — адвокатова жена и
к тому же — еврейка, ага? Тут жида и
немца — преобладание! А русских — мало; купцов, купчих — вовсе даже нет! Как так? Кому он ближе, голодающий мужик, — этим иноземцам али — купцу? Изволите видеть: одни уступают свое место, а другие — забежали вперёд, ага? Ежели бы не голод, их бы никто и не знал, а теперь —
славу заслужат, как добрые люди…
Немцы бросились вытаскивать своего товарища, и тот, как только очутился на твердой земле, начал слезливо браниться и кричать вслед этим «русским мошенникам», что он жаловаться будет, что он
к самому его превосходительству графу фон Кизериц
пойдет…
Предсказание
послали к Степану Михайлычу, который хотя и сказал «Врет
немец!», но втайне ему поверил; радостное и тревожное ожидание выражалось на его лице и слышалось во всех его речах.
Если что-нибудь будет нужно… пожалуйста: я всегда готов
к вашим услугам… что вы смотрите на моего товарища? — не беспокойтесь, он
немец и ничего не понимает ни по-французски, ни по-русски: я его беру с собою для того только, чтобы не быть одному, потому что, знаете, про наших немножко нехорошая
слава прошла из-за одного человека, но, впрочем, и у них тоже, у господ немцев-то, этот Пихлер…
В России почти нет воспитания, но воспитателей находят очень легко, а в те года, о которых
идет моя речь, получали их, пожалуй, еще легче: небогатые родители брали
к своим детям или плоховатых
немцев, или своих русских из семинаристов, а люди более достаточные держали французов или швейцарцев. Последние более одобрялись, и действительно были несколько лучше.
Мне пришлось за некоторыми объяснениями обратиться
к самому Слава-богу, который принял меня очень вежливо, но, несмотря на самое искреннее желание быть мне полезным, ничего не мог мне объяснить по той простой причине, что сам ровно ничего не знал; сам по себе Слава-богу был совсем пустой
немец, по фамилии Муфель; он в своем фатерлянде пропал бы, вероятно, с голоду, а в России, в которую явился, по собственному признанию, зная только одно русское слово «швин», в России этот нищий духом ухитрился ухватить большой кус, хотя и сделал это из-за какой-то широкой немецкой спины, женившись на какой-то дальней родственнице какого-то значительного
немца.
Слава и хвала!
Подумаешь: как царь Иван Васильич
Оставил Русь Феодору-царю!
Война и мор — в пределах русских ляхи —
Хан под Москвой — на брошенных полях
Ни колоса! А ныне, посмотри-ка!
Все благодать: амбары полны хлеба —
Исправлены пути — в приказах правда —
А
к рубежу попробуй подойти
Лях или
немец!
Как отъехала вольная команда, ребята наши повеселели. Володька даже в пляс пустился, и сейчас мы весь свой страх забыли. Ушли мы в падь, называемая та падь Дикманская, потому что немец-пароходчик Дикман в ней свои пароходы строил… над рекой… Развели огонь, подвесили два котла, в одном чай заварили, в другом уху готовим. А дело-то уж и
к вечеру подошло, глядишь, и совсем стемнело, и дождик
пошел. Да нам в то время дождик, у огня-то за чаем, нипочем показался.
Старик
немец самодовольно показал жильцу своему, что он только что хотел
идти к воротам и снова налепить ярлычок, затем что сегодня аккуратно в копейку вышел задаток его, высчитывая из него каждый день найма.
— Ты, батюшко, сказывали, питерского енарала передовой… Рассуди, кормилец! Волю скрасть хотят у нас! То было волю объявили, а ныне Карла Карлыч, немец-то наш, правляющий, на барщину снова гонит, а мы барщины не желаем, потому не закон… Мы
к тебе от мира; и как ежели что складчину какую, так ты не сумлевайся: удоблетворим твоей милости, — только обстой ты нас… Они все супротив нас
идут…
И все-таки доблестно
шли их завоевания, особенно на галицийском театре военных действий, против соединенных сил Австрии и явившихся
к ней с запада на подмогу
немцев.
К немцам учиться
посылали на свой счет и вывели несколько поколений лесоводов.
Какой-то шутник острил, будто «для этого надо
послать его (т. е. русского)
к немцу, по примеру братьев Аксаковых»; но это еще шутка веселая; а над институтом шести государственных мужей стряслась такая шутка, что вместо «истинно русских» людей из здешних воспитанников были приготовлены люди, которые, вероятно, теперь и не признаются
к своей alma mater. [Мать-кормилица (лат.).]
— Вот, — продолжала молодая вдова, обратясь
к лукавой цели своей, — поведали мне добрые люди: приехал Антон-лекарь от
немцев, лечит, дескать, всякие недуги: и от недоброго глаза, и с ветру, и от своей глупости. Послушала я добрых людей,
пошла к лекарю с толмачом Варфоломеем.
— А помнишь, как ты
шла от немца-лекаря,
к которому
посылал тебя отец, и тебя в поле обидеть хотели два солдата… а я проводил честно до дому, лишь поцеловал тебя, мою разлапушку, в щечку, словно в аленький цветок.
Страстный поклонник всего великого, являлось ли оно в лютеранине или иноверце, в соотечественнике или чужестранце, он питал уже с давнего времени пламенную любовь юноши
к славе царя Алексеевича (так звали его запросто
немцы) и успел напитать этим огнем воображение своих домашних.
И гордый собою англичанин, и этот презираемый на родине ласковоглазый негр, и
немец, и китаец, и индус — все в общих шеренгах, плечом
к плечу,
идут на штурм старого мира.
— Тогда язык мой прильнул бы
к моей гортани! Разве я потерял разум! Верно, говорил я о каком-нибудь другом Антоне-немце, только не о вашем будущем родственнике. О, глаз мой далеко видит!.. Дело в том, что господин Антон бьется на
славу.
— Продай матушку̀, — ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь
к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно
шел широким шагом.
Боже мой! — не случится ли и со мной того же! Недавно ночью, раздумавшись о войне и о
немцах, которые ее начали, я пришел в такое состояние, что действительно мог бы загрызть человека. А Сашеньки нет, она и по ночам дежурит в лазарете, и так мне страшно стало от себя самого, от ее пустой кровати, от мамаши Инны Ивановны, которая больше похожа на мертвеца, нежели на живого человека, от всей этой пустоты и разорения, что не выдержал я: оделся и, благо лазарет тут же в доме,
пошел к Сашеньке.
«
Немец» должен был войти в силу и значение, и «духовные вышнеполитики», конечно, примкнуть
к нему. Москва и все московское
пойдет на убыль, и люди «чухонской столицы», конечно, будут опять находить удовольствие делать все, что можно сделать наперекор Белокаменной.
Семейство, забыв свою староверческую ненависть
к медицине,
послало, против воли умирающей, за лекарем,
немцем.
Страшно подумать, что для них не будет наказания. Не должно быть в жизни того, чтобы подлец торжествовал, это недопустимо, тогда теряется всякое уважение
к добру, тогда нет справедливости, тогда вся жизнь становится ненужной. Вот на кого надо
идти войной, на мерзавцев, а не колотить друг друга без разбору только потому, что один называется
немцем, а другой французом. Человек я кроткий, но объяви такую войну, так и я взял бы ружье и — честное слово! без малейшей жалости и колебания жарил бы прямо в лоб!