Неточные совпадения
—
Слава Богу! — сказал
Максим Максимыч, подошедший
к окну в это время. — Экая чудная коляска! — прибавил он, — верно какой-нибудь чиновник едет на следствие в Тифлис. Видно, не знает наших горок! Нет, шутишь, любезный: они не свой брат, растрясут хоть англинскую!
— Да не зайдет ли он вечером сюда? — сказал
Максим Максимыч, — или ты, любезный, не
пойдешь ли
к нему за чем-нибудь?.. Коли
пойдешь, так скажи, что здесь
Максим Максимыч; так и скажи… уж он знает… Я тебе дам восьмигривенный на водку…
— Нет-с, видите-с, — повернулся
к нему
Максимов, — я про то-с, что эти там паненки… хорошенькие-с… как оттанцуют с нашим уланом мазурку… как оттанцевала она с ним мазурку, так тотчас и вскочит ему на коленки, как кошечка-с… беленькая-с… а пан-ойц и пани-матка видят и позволяют… и позволяют-с… а улан-то назавтра
пойдет и руку предложит… вот-с… и предложит руку, хи-хи! — хихикнул, закончив,
Максимов.
Поселились они с матерью во флигеле, в саду, там и родился ты, как раз в полдень — отец обедать
идет, а ты ему встречу. То-то радовался он, то-то бесновался, а уж мать — замаял просто, дурачок, будто и невесть какое трудное дело ребенка родить! Посадил меня на плечо себе и понес через весь двор
к дедушке докладывать ему, что еще внук явился, — дедушко даже смеяться стал: «Экой, говорит, леший ты,
Максим!»
Мать вела его за руку. Рядом на своих костылях
шел дядя
Максим, и все они направлялись
к береговому холмику, который достаточно уже высушили солнце и ветер. Он зеленел густой муравой, и с него открывался вид на далекое пространство.
— Какая еще девочка? — удивился
Максим и
пошел вслед за мальчиком
к выходной двери.
— Кланяюсь тебе земно, боярин Малюта! — сказал царевич, останавливая коня. — Встретили мы тотчас твою погоню. Видно,
Максиму солоно пришлось, что он от тебя тягу дал. Али ты, может, сам
послал его
к Москве за боярскою шапкой, да потом раздумал?
А
Максим почернел, глядит на Ефима волком и молчит. Накануне того как пропасть, был Вася у неизвестной мне швеи Горюшиной, Ефим прибежал
к ней, изругал её, затолкал и, говорят, зря всё:
Максим её знает, женщина хотя и молодая, а скромная и думать про себя дурно не позволяет, хоть принимала и Васю и
Максима. Но при этом у неё в гостях попадья бывает, а
к распутной женщине попадья не
пошла бы.
Но открыв незапертую калитку, он остановился испуганный, и сердце его упало: по двору встречу ему
шёл Максим в новой синей рубахе, причёсанный и чистенький, точно собравшийся
к венцу. Он взглянул в лицо хозяина, приостановился, приподнял плечи и волком прошёл в дом, показав Кожемякину широкую спину и крепкую шею, стянутую воротом рубахи.
Но главным украшением прощального обеда должен был служить столетний старец
Максим Гаврилыч Крестовоздвиженский, который еще в семьсот восемьдесят девятом году служил в нашей губернии писцом в наместнической канцелярии. Идея пригласить
к участию в празднике эту живую летопись нашего города, этого свидетеля его величия и
славы, была весьма замечательна и, как увидим ниже, имела совершенный и полный успех.
«Не захромала ли? — говорила она: — прошлый раз так-то целые сутки ехал
Максим, всю дорогу пешком
шел!» И Аксютка налаживала свои маятники опять
к дому, а Акулина придумывала причины задержки мужа и старалась успокоить себя, — но не успевала!
—
Максим! — просительно и сконфуженно заговорил он, —
пошел бы ты
к ней и как-нибудь этак сказал ей, почему и отчего… а?
Пойди, брат!
Бородкин. Будьте отец и благодетель! Нынче
Максим Федотыч зайдут
к вам, так уж вы ему поговорите, а уж я вам по гроб жизни буду обязан, то есть вот как-с — скажите: Иван, сделай то, я всей душой-с. Прикажете еще бутылочку
послать?
Максим потихоньку от жены
пошел в кухню, завернул в салфетку кусок кулича и пяток яиц и
пошел в сарай
к работникам.
Идя этим путем, мы неизбежно приходим
к апофатическому определению, что на языке сущего Божество есть «подлинное ничто» [Св.
Максим комментирует понятие αυτό το ουδέν: «Что Бог есть ничто (ουδέν), надо понимать в том смысле, что Он ничто (μηδέν) из существующего, ибо выше всего виновник всего, почему богословы говорят, что Бог везде и нигде.
По малом времени иерусалимский старец и
Максим целую ночь радели на святом кругу, а когда Божьи люди спать разошлись, оба
пошли на Арарат
к Ноеву ковчегу.
В это время за балаганом кто-то спросил меня. Это был
Максимов. А так как за прослушанием разнообразной истории двух завалов мне оставалось еще тринадцать, я рад был придраться
к этому случаю, чтобы
пойти к своему взводу. Тросенко вышел вместе со мной. «Все врет, — сказал он мне, когда мы на несколько шагов отошли от балагана, — его и не было вовсе на завалах», — и Тросенко так добродушно расхохотался, что и мне смешно стало.
— Дед, — обратился он
к Максиму, — вези меня
к Мирону! Скорей!
Идем, садись в коляску!
Пыхтя, ввалился он в гостиную, молча обнял
Максима Ильича, также молча подошел
к руке Прасковьи Михайловны, которая только наклонилась
к щеке его. и, в осторожном расстоянии,
послала ей поцелуй.
Слава его как знахаря укреплялась,
к вящему удовольствию Антиповны, радовавшейся за своего любимца. Она и не подозревала, несмотря на свою хваленую прозорливость, об отношениях Ермака Тимофеевича и Ксении Яковлевны. Не догадывались об этом и другие. В тайну были посвящены только Семен Иоаникиевич,
Максим Яковлевич и Домаша, да Яков, но тот был в отъезде. Ничего не знал даже Никита Григорьевич.
В горницу действительно входили
Максим Яковлевич и Никита Григорьевич Строгановы. Ксения Яковлевна
пошла к ним навстречу, а Домаша выскочила в рукодельную.