Неточные совпадения
В течение всего его градоначальничества глуповцы не только не садились
за стол без горчицы, но даже развели у себя довольно обширные горчичные плантации для удовлетворения требованиям внешней торговли."И процвела оная весь, яко крин сельный, [Крин се́льный (церковно-славянск.) — полевой
цветок.]
посылая сей горький продукт в отдаленнейшие места державы Российской и получая взамен оного драгоценные металлы и меха".
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел
за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками,
пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими
цветами и треща звонкими, веселыми голосами,
шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
Пошли в угол террасы; там
за трельяжем
цветов, под лавровым деревом сидел у стола большой, грузный человек. Близорукость Самгина позволила ему узнать Бердникова, только когда он подошел вплоть к толстяку. Сидел Бердников, положив локти на стол и высунув голову вперед, насколько это позволяла толстая шея. В этой позе он очень напоминал жабу. Самгину показалось, что птичьи глазки Бердникова блестят испытующе, точно спрашивая...
Он вскочил из-за стола, точно собираясь
идти куда-то, остановился у окна в
цветах, вытер салфеткой пот с лица, швырнул ее на пол и, широко размахнув руками, просипел...
Самгин смотрел на плотную, празднично одетую массу обывателей, — она заполняла украшенную молодыми березками улицу так же плотно, густо, как в Москве,
идя под красными флагами,
за гробом Баумана, не видным под лентами и
цветами.
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая в черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она
шла по двору или гуляла в саду с книгой в руках, тень ее казалась тяжелей и гуще, чем тени всех других людей, тень влеклась
за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала
цветы, травы.
Ближе к Таврическому саду люди
шли негустой, но почти сплошной толпою, на Литейном, где-то около моста, а может быть,
за мостом, на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали на воздух, точно бабочки или
цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
Вот, наконец, десятки тысяч москвичей
идут под красными флагами
за красным, в
цветах, гробом революционера Николая Баумана, после чего их расстреливают.
Он нюхал
цветок и
шел за ней.
Она
пошла. Он глядел ей вслед; она неслышными шагами неслась по траве, почти не касаясь ее, только линия плеч и стана, с каждым шагом ее, делала волнующееся движение; локти плотно прижаты к талии, голова мелькала между
цветов, кустов, наконец, явление мелькнуло еще
за решеткою сада и исчезло в дверях старого дома.
Он, держась
за сердце, как будто унимая, чтоб оно не билось,
шел на цыпочках. Ему все снились разбросанные
цветы, поднятый занавес, дерзкие лучи, играющие на хрустале. Он тихо подкрался и увидел Софью.
— Вот эти суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило водой? Там бурлаки живут. А вон,
за этими двумя горками, дорога
идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо, на берегу! В июле мы будем ездить на остров, чай пить. Там бездна
цветов.
Я
пошел берегом к баркасу, который ушел
за мыс, почти к морю, так что пришлось
идти версты три. Вскоре ко мне присоединились барон Шлипенбах и Гошкевич, у которого в сумке шевелилось что-то живое: уж он успел набрать всякой всячины; в руках он нес пучок
цветов и травы.
По лестнице величественно поднимались две группы: впереди всех
шла легкими шажками Алла в бальном платье
цвета чайной розы, с голыми руками и пикантным декольте.
За ней Иван Яковлич с улыбкой счастливого отца семейства вел Агриппину Филипьевну, которая была сегодня необыкновенно величественна. Шествие замыкали Хиония Алексеевна и Виктор Николаич.
— Цветет-то она
цветет, да кабы не отцвела скоро, — с подавленным вздохом проговорила старуха, — сам знаешь, девичья краса до поры до время, а Надя уж в годах,
за двадцать перевалило. Мудрят с отцом-то, а вот счастья господь и не
посылает… Долго ли до греха — гляди, и завянет в девках. А Сережа-то прост, ох как прост, Данилушка. И в кого уродился, подумаешь… Я так полагаю, што он в мать, в Варвару Павловну
пошел.
Я поднял его, посадил и стал расспрашивать, как могло случиться, что он оказался между мной и кабанами. Оказалось, что кабанов он заметил со мной одновременно. Прирожденная охотничья страсть тотчас в нем заговорила. Он вскочил и бросился
за животными. А так как я двигался по круговой тропе, а дикие свиньи
шли прямо, то, следуя
за ними, Дерсу скоро обогнал меня. Куртка его по
цвету удивительно подходила к
цвету шерсти кабана. Дерсу в это время пробирался по чаще согнувшись. Я принял его
за зверя и выстрелил.
Она поехала в Англию. Блестящая, избалованная придворной жизнью и снедаемая жаждой большого поприща, она является львицей первой величины в Лондоне и играет значительную роль в замкнутом и недоступном обществе английской аристократии. Принц Валлийский, то есть будущий король Георг IV, у ее ног, вскоре более… Пышно и шумно
шли годы ее заграничного житья, но
шли и срывали
цветок за цветком.
Вскоре они переехали в другую часть города. Первый раз, когда я пришел к ним, я застал соседку одну в едва меблированной зале; она сидела
за фортепьяно, глаза у нее были сильно заплаканы. Я просил ее продолжать; но музыка не
шла, она ошибалась, руки дрожали,
цвет лица менялся.
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры дом в узком, темном переулке, трудно представить себе, сколько в продолжение ста лет сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы молодых парней с котомкой
за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных
цветов в котомке, благословляемых на путь слезами матери и сестер… и
пошли в мир, оставленные на одни свои силы, и сделались известными мужами науки, знаменитыми докторами, натуралистами, литераторами.
Вот вьючный мул
идет шажком,
В бубенчиках, в
цветах,
За мулом — женщина с венком,
С корзиною в руках.
День
шел за днем с томительным однообразием, особенно зимой, а летом было тяжелее, потому что скитницы изнывали в своем одиночестве, когда все кругом зеленело,
цвело и ликовало.
— Вы подарили эти
цветы? Ваши они, наконец, или общие? Надеюсь, общие, если вы записали их в отчет? Да? Ну, говорите же… Ах, как вы жалки, смешны и… гадки, Белоярцев, — произнесла с неописуемым презрением Лиза и, встав из-за стола,
пошла к двери.
— Ванька-Встанька только что пришел сюда… Отдал Маньке конфеты, а потом стал нам загадывать армянские загадки… «Синего
цвета, висит в гостиной и свистит…» Мы никак не могли угадать, а он говорит: «Селедка»… Вдруг засмеялся, закашлялся и начал валиться на бок, а потом хлоп на землю и не движется…
Послали за полицией… Господи, вот страсть-то какая!.. Ужасно я боюсь упокойников!..
— Здесь вас ожидают ваши старые знакомые, — говорил Захаревский,
идя вслед
за ним. — Вот они!.. — прибавил он, показывая на двух мужчин, выделившихся из толпы и подходящих к Вихрову. Один из них был в черной широкой и нескладной фрачной паре, а другой, напротив, в узеньком коричневого
цвета и со светлыми пуговицами фраке, в серых в обтяжку брюках, с завитым хохолком и с нафабренными усиками.
Однажды Николаев был приглашен к командиру полка на винт. Ромашов знал это. Ночью,
идя по улице, он услышал
за чьим-то забором, из палисадника, пряный и страстный запах нарциссов. Он перепрыгнул через забор и в темноте нарвал с грядки, перепачкав руки в сырой земле, целую охапку этих белых, нежных, мокрых
цветов.
Прибыв в пустой дом, она обошла комнаты в сопровождении верного и старинного Алексея Егоровича и Фомушки, человека, видавшего виды и специалиста по декоративному делу. Начались советы и соображения: что из мебели перенести из городского дома; какие вещи, картины; где их расставить; как всего удобнее распорядиться оранжереей и
цветами; где сделать новые драпри, где устроить буфет, и один или два? и пр., и пр. И вот, среди самых горячих хлопот, ей вдруг вздумалось
послать карету
за Степаном Трофимовичем.
— Да не то что
за меня, говорит, я так сделаю, что и ни
за кого Акулька ваша теперь не
пойдет, никто не возьмет, и Микита Григорьич теперь не возьмет, потому она теперь бесчестная. Мы еще с осени с ней на житье схватились. А я теперь
за сто раков […
за сто раков. — Рак — в просторечии десять рублей (десятирублевая ассигнация была красного
цвета).] не соглашусь. Вот на пробу давай сейчас сто раков — не соглашусь…
Людмила
шла впереди. Она приподняла юбку. Открылись маленькие башмачки и чулки тельного
цвета. Саша смотрел вниз, чтобы ему не запнуться
за корни, и увидел чулки. Ему показалось, что башмаки надеты без чулок. Стыдливое и страстное чувство поднялось в нем. Он зарделся. Голова закружилась. «Упасть бы, словно невзначай, к ее ногам, — мечтал он, — стащить бы ее башмак, поцеловать бы нежную ногу».
На другой день она снова явилась, а
за нею, точно на верёвке, опустив голову, согнувшись,
шёл чахоточный певчий. Смуглая кожа его лица, перерезанная уродливым глубоким шрамом, дрожала, губы искривились, тёмные, слепо прикрытые глаза бегали по комнате, минуя хозяина, он встал, не доходя до окна, как межевой столб в поле, и завертел фуражку в руках так быстро, что нельзя было разобрать ни
цвета, ни формы её.
Я спал в комнате, о которой упоминал, что ее стена, обращенная к морю, была по существу огромным окном. Оно
шло от потолочного карниза до рамы в полу, а по сторонам на фут не достигало стен. Его створки можно было раздвинуть так, что стекла скрывались.
За окном, внизу, был узкий выступ, засаженный
цветами.
Она впадала в задумчивую мечтательность: то воображению ее представлялось, как, лет
за пятнадцать, она в завтрашний день нашла всю чайную комнату убранною
цветами; как Володя не пускал ее туда, обманывал; как она догадывалась, но скрыла от Володи; как мсье Жозеф усердно помогал Володе делать гирлянды; потом ей представлялся Володя на Монпелье, больной, на руках жадного трактирщика, и тут она боялась дать волю воображению
идти далее и торопилась утешить себя тем, что, может быть, мсье Жозеф с ним встретился там и остался при нем.
— Друг, я погибаю… — трагически прошептал Пепко, порываясь
идти за ней. — О ты, которая
цветка весеннего свежей и которой черных глаз глубина превратила меня в чернила… «Гафиз убит, а что его сгубило? Дитя, свой черный глаз бы ты спросила»… Я теперь в положении священной римской империи, которая мало-помалу, не вдруг, постепенно, шаг
за шагом падала, падала и, наконец, совсем разрушилась. О, моя юность, о, мое неопытное сердце…
Идет женщина в бледно-голубом платье, на ее черных волосах золотистый кружевной шарф, четко стучат высокие каблуки коричневых ботинок. Она ведет
за руку маленькую кудрявую девочку; размахивая правой рукой с двумя
цветками алой гвоздики в ней, девочка качается на ходу, распевая...
Свободно вздохнула Александра Павловна, очутившись на свежем воздухе. Она раскрыла зонтик и хотела было
идти домой, как вдруг из-за угла избушки выехал, на низеньких беговых дрожках, человек лет тридцати, в старом пальто из серой коломянки и такой же фуражке. Увидев Александру Павловну, он тотчас остановил лошадь и обернулся к ней лицом. Широкое, без румянца, с небольшими бледно-серыми глазками и белесоватыми усами, оно подходило под
цвет его одежды.
Иногда я замечал огромный венок мраморного камина, воздушную даль картины или драгоценную мебель в тени китайских чудовищ. Видя все, я не улавливал почти ничего. Я не помнил, как мы поворачивали, где
шли. Взглянув под ноги, я увидел мраморную резьбу лент и
цветов. Наконец Паркер остановился, расправил плечи и, подав грудь вперед, ввел меня
за пределы огромной двери. Он сказал...
— Вам поздно думать о любви, — начала, медленно приподнимаясь с кресла, Ида… — Мы вас простили, но
за вами, как Авелева тень
за Каином,
пойдет повсюду тень моей сестры. Каждый
цветок, которым она невинно радовалась; птичка,
за которой она при вас следила по небу глазами, само небо, под которым мы ее лелеяли для того, чтобы вы отняли ее у нас, — все это
за нее заступится.
Увлекательна была красивая храбрость передовых, задорно прыгавших на молчаливый берег, и хорошо было смотреть, как вслед
за ними спокойно и дружно
идёт всё море, могучее море, уже окрашенное солнцем во все
цвета радуги и полное сознания своей красоты и силы…
После чаю все
пошли в детскую. Отец и девочки сели
за стол и занялись работой, которая была прервана приездом мальчиков. Они делали из разноцветной бумаги
цветы и бахрому для елки. Это была увлекательная и шумная работа. Каждый вновь сделанный
цветок девочки встречали восторженными криками, даже криками ужаса, точно этот
цветок падал с неба; папаша тоже восхищался и изредка бросал ножницы на пол, сердясь на них
за то, что они тупы. Мамаша вбегала в детскую с очень озабоченным лицом и спрашивала...
Он дождался, когда проснулась Таня, и вместе с нею напился кофе, погулял, потом
пошел к себе в комнату и сел
за работу. Он внимательно читал, делал заметки и изредка поднимал глаза, чтобы взглянуть на открытые окна или на свежие, еще мокрые от росы
цветы, стоявшие в вазах на столе, и опять опускал глаза в книгу, и ему казалось, что в нем каждая жилочка дрожит и играет от удовольствия.
Кстати же он вспомнил, как однажды он рвал на мелкие клочки свою диссертацию и все статьи, написанные
за время болезни, и как бросал в окно, и клочки, летая по ветру, цеплялись
за деревья и
цветы; в каждой строчке видел он странные, ни на чем не основанные претензии, легкомысленный задор, дерзость, манию величия, и это производило на него такое впечатление, как будто он читал описание своих пороков; но когда последняя тетрадка была разорвана и полетела в окно, ему почему-то вдруг стало досадно и горько, он
пошел к жене и наговорил ей много неприятното.
Капочка. Ах! одна минута — и навек все кончено!
Шла я вечером откуда-то с Маланьей, вдруг нам навстречу молодой человек, в голубом галстуке; посмотрел на меня с такой душой в глазах, даже уму непостижимо! А потом взял опустил глаза довольно гордо. Я вдруг почувствовала, но никакого виду не подала. Он
пошел за нами до дому и раза три прошел мимо окон. Голубой
цвет так
идет к нему, что я уж и не знаю, что со мной было!
Бирюзовый
цвет воды, какого она раньше никогда не видала, небо, берега, черные тени и безотчетная радость, наполнявшая ее душу, говорили ей, что из нее выйдет великая художница и что где-то там
за далью,
за лунной ночью, в бесконечном пространстве ожидают ее успех,
слава, любовь народа…
Старческая беседа уже не в первый раз заканчивалась таким решением: допросить верного раба Мишку. Они
пошли по Среднему проспекту, свернули направо, потом налево и остановились перед трехэтажным каменным домиком, только что окрашенным в дикий серый
цвет. Злобин
шел с трудом, потому что разбитая параличом нога плохо его слушалась, и генерал в критических местах поддерживал его
за руку.
Сконфузив городового, она уехала, а через несколько минут о событии уже знали на базаре, праздное любопытство было возбуждено, и торговцы, один
за другим,
пошли смотреть на почту. Они останавливались посреди улицы, задрав головы рассматривали уставленные
цветами окна квартиры почтмейстера и до того надоели Капендюхииу расспросами о событии, что он рассердился, изругался, вынул записную книжку и, несколько раз облизав карандаш, написал в ней...
— Лиза отдала
цветы, взяла пять копеек, поклонилась и хотела
идти, но незнакомец остановил ее
за руку.
Идем, бывало, с места на место, на новую работу степями, Лука Кирилов впереди всех нарезным сажнем вместо палочки помахивает,
за ним на возу Михайлица с богородичною иконой, а
за ними мы все артелью выступаем, а тут в поле травы,
цветы по лугам, инде стада пасутся, и свирец на свирели играет… то есть просто сердцу и уму восхищение!
Без дум, со смутной и тяжёлой грустью в сердце
иду по дороге — предо мною в пасмурном небе тихо развёртывается серое, холодное утро. Всё вокруг устало
за ночь, растрепалось, побледнело, зелёные ковры озимей покрыты пухом инея, деревья протягивают друг к другу голые сучья, они не достигают один другого и печально дрожат. Снега просит раздетая, озябшая земля, просит пышного белого покрова себе. Сошлись над нею тучи,
цвета пепла и золы, и стоят неподвижно, томя её.
Нижние крылья овально-кругловаты, по краям вырезаны городками или фестончиками, отороченными черною каймою, с шестью желтыми полукружочками, более крупными, чем на верхних крыльях; непосредственно
за ними следуют черные, широкие дугообразные полосы, также с шестью, но уже синими кружками, не ясно отделяющимися; седьмой кружок, самый нижний, красно-бурого
цвета, с белым оттенком кверху; после второго желтого полукружочка снизу или как будто из него
идут длинные черные хвостики, называемые шпорами, на которые они очень похожи.
Помолился Алексей, поклонился хозяину, потом Насте и
пошел из подклета. Отдавая поклон, Настя зарделась как маков
цвет.
Идя в верхние горницы, она, перебирая передник и потупив глаза, вполголоса спросила отца, что это
за человек такой был у него?
Страшно подходить к чудесному
цвету, редко кто решится
идти за ним в Иванову ночь.