Неточные совпадения
— Я, может быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как брат с сестрой, а теперь… я не могу! Впрочем, нет! — поспешно заключила, махнув рукой, — уезжайте! Да окажите дружбу, зайдите
в людскую и скажите Прохору, чтоб
в пять часов готова была бричка, а Марину
пошлите ко мне. На случай, если вы уедете без меня, — прибавила она задумчиво, почти с грустью, — простимтесь теперь! Простите меня за мои странности… (она вздохнула) и примите поцелуй сестры…
Тюфяев был настоящий царский слуга, его оценили, но мало.
В нем византийское рабство необыкновенно хорошо соединялось с канцелярским порядком. Уничтожение себя, отречение от воли и мысли перед властью
шло неразрывно с суровым гнетом подчиненных. Он бы мог быть статский Клейнмихель, его «усердие» точно так же превозмогло бы все, и он точно так же штукатурил бы стены человеческими трупами, сушил бы дворец
людскими легкими, а молодых людей инженерного корпуса сек бы еще больнее за то, что они не доносчики.
Двор был пустынен по-прежнему. Обнесенный кругом частоколом, он придавал усадьбе характер острога. С одного краю,
в некотором отдалении от дома, виднелись хозяйственные постройки: конюшни, скотный двор,
людские и проч., но и там не слышно было никакого движения, потому что скот был
в стаде, а дворовые на барщине. Только вдали, за службами, бежал по направлению к полю во всю прыть мальчишка, которого, вероятно,
послали на сенокос за прислугой.
Господский дом на Низах был построен еще
в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом
шли пристройки: кухня,
людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его
в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
В два этажа с вышкой, он точно оброс какими-то переходами, боковушками и светелками, а дальше
шли громадные амбары, конюшни, подсарайные,
людские и сеновалы.
Тарантас поехал, стуча по мостовинам; господа
пошли сбоку его по левую сторону, а Юстин Помада с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим
в человеке при виде
людского счастия, безотчетно перешел на другую сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко, смотря на мерную выступку усталой пристяжной.
Ехал Серебряный, понуря голову, и среди его мрачных дум, среди самой безнадежности светило ему, как дальняя заря, одно утешительное чувство. То было сознание, что он
в жизни исполнил долг свой, насколько позволило ему умение, что он
шел прямою дорогой и ни разу не уклонился от нее умышленно. Драгоценное чувство, которое, среди скорби и бед, как неотъемлемое сокровище, живет
в сердце честного человека и пред которым все блага мира, все, что составляет цель
людских стремлений, — есть прах и ничто!
Суслов (разваливаясь на сене). «На земле весь род
людской…» (Кашляет.) Все вы — скрытые мерзавцы… «Люди гибнут за металл…» Ерунда… Деньги ничто… когда они есть… (дремлет.), а боязнь чужого мнения — нечто… если человек… трезв… и все вы — скрытые мерзавцы, говорю вам… (Засыпает. Дудаков и Ольга тихо
идут под руку. Она крепко прижалась к его плечу и смотрит
в лицо его.)
Такая любовь, такое чувство не уживется
в стенах кабановского дома с притворством и обманом. Катерина хоть и решилась на тайное свидание, но
в первый же раз,
в восторге любви, говорит Борису, уверяющему, что никто ничего не узнает: «Э, что меня жалеть, никто не виноват, — сама на то
пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю… Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я
людского суда?»
Сильно поразившая его, после чистого нрава матери, вздорная мелочность дядиной жены, развила
в нем тоже своего рода мелочную придирчивость ко всякой
людской мелочи, откуда
пошла постоянно сдерживаемая раздражительность, глубокая скорбь о
людской порочности
в постоянной борьбе с снисходительностью и любовью к человечеству и, наконец, болезненный разлад с самим собою, во всем мучительная нерешительность — безволье.
Я вижу, что преступление, совершенное
в минуту моей смерти, не должно остаться бесследным. Теперь уже
идет дело о другом, более тяжелом преступлении, и кто знает, быть может, невдолге этот самый Андрей… Не потребуется ли устранить и его, как свидетеля и участника совершенных злодеяний? А там Кузьму, Ивана, Петра? Душа моя с негодованием отвращается от этого зрелища и спешит оставить кабинет Прокопа, чтобы направить полет свой
в людскую.
С последним Канарейка никак не могла согласиться, потому что ее люди кормили. Может быть, это Вороне так кажется… Впрочем, Канарейке скоро пришлось самой убедиться
в людской злости. Раз она сидела на заборе, как вдруг над самой головой просвистел тяжелый камень.
Шли по улице школьники, увидели на заборе Ворону — как же не запустить
в нее камнем?
Кулыгин(целует Ирине руку). Прощай. Завтра и послезавтра целый день отдыхать. Всего хорошего! (
Идет.) Чаю очень хочется. Рассчитывал провести вечер
в приятном обществе и — о, fallacem hominum spem! [О, призрачная надежда
людская! (лат.)] Винительный падеж при восклицании…
Давыд (я с замиравшим сердцем
шел за его пятами) — Давыд отправился
в людскую [
Людская — помещение для дворовых слуг
в помещичьем доме; иногда для этой цели служило особое строение, называвшееся
людской избой.] и вызвал оттуда Василия.
Но мы не остались. Нас влекла неведомая тайная сила: нет силы большей
в человеческой жизни. Каждый отдельно ушел бы домой, но вся масса
шла, повинуясь не дисциплине, не сознанию правоты дела, не чувству ненависти к неизвестному врагу, не страху наказания, а тому неведомому и бессознательному, что долго еще будет водить человечество на кровавую бойню — самую крупную причину всевозможных
людских бед и страданий.
Потом — если приглядеться вернее к
людским типам
в толпе — то едва ли не чаще других встречаются эти честные, горячие, иногда желчные личности, которые не прячутся покорно
в сторону от встречной уродливости, а смело
идут навстречу ей и вступают
в борьбу, часто неравную, всегда со вредом себе и без видимой пользы делу.
Да и шалили же мы и проказничали во весь льготный год! Сколько окон
в людских перебили! сколько у кухарок горшков переколотили! сколько жалоб собиралось на нас за разные пакости! Но маменька запрещали людям доносить батеньке на нас."Не долго им уже погулять! — говорили они. —
Пойдут в школу, — перестанут. Пусть будет им чем вспомнить жизнь
в родительском доме".
Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило одно и то же: а) барский дом, b)
людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал
в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и
посылал на праздниках, но он и это прятал. Уж коли задался человек идеей, то ничего не поделаешь.
Очисти от скверны
славы людской, обуревающей меня», — повторил он и вспомнил, сколько раз он молился об этом и как тщетны были до сих пор
в этом отношении его молитвы: молитва его делала чудеса для других, но для себя он не мог выпросить у бога освобождения от этой ничтожной страсти.
Ананий Яковлев. Э, полноте, пожалуйста, хороши уж и вы! Говорить-то только неохота, а, может, не менее ее имели
в голове своей фанаберию, что вот-де экая честь выпала — барин дочку к себе приблизил, — то забываючи, что, коли на экой пакости и мерзости
идет, так барин ли, холоп ли, все один и тот же черт — страм выходит!.. Али и
в самотка век станут ублажать и барыней сделают; может, какой-нибудь еще год дуру пообманывают, а там и прогонят, как овцу паршивую! Ходи по миру на
людском поруганье и посмеянье.
— Я Алеша, твой названый суженой, нас детьми старики на словах повенчали; забыла меня, вспомни-ка, я из вашего места…» — «А что говорят обо мне
в вашем месте?» — «А говорит
людской толк, что ты нечестно
пошла, девичий стыд позабыла, с разбойником, душегубцем спозналась», — говорит мне Алеша смеясь.
Молдаванка хотела было просить Михаила Степановича позволить им остаться, хоть
в людской избе, но, встретив холодные глаза его с рыжеватыми ресницами, она не смела вымолвить ни слова и
пошла укладывать свои пожитки.
Николай Иванович. Главное же, не делай ничего для
славы людской, для того, чтобы одобрили те, чьим мнением ты дорожишь. Про себя я смело говорю тебе, что, если ты сейчас примешь присягу, станешь служить, я буду любить и уважать тебя не меньше, больше, чем прежде, потому что дорого не то, что сделалось
в мире, а то, что сделалось
в душе.
— Да я ее после не глядел. Я из
людской прямо
в Курск
пошел.
Раз вечером приходит Ефим и объявляет
в людской, что хочет
идти к барыне — позволенья просить жениться; потом обращается к купеческой дочке...
— Молись же Богу, чтоб он скорей
послал тебе человека, — сказала Аграфена Петровна. — С ним опять, как
в детстве бывало, и светел и радошен вольный свет тебе покажется, а
людская неправда не станет мутить твою душу.
В том одном человеке вместится весь мир для тебя, и, если будет он жить по добру да по правде, успокоится сердце твое, и больше прежнего возлюбишь ты добро и правду. Молись и ищи человека. Пришла пора твоя.
Но такое доброе настроение скоро миновало. Куда ни
пойдет Алексей, где ни вздумает прислушаться к
людским толкам, везде одни и те же речи: деньги, барыши, выгодные сделки. Всяк хвалится прибылью, пуще смертного греха боится убыли, а неправедной наживы ни един человек
в грех не ставит.
И, круто повернувшись, я
пошел в переднюю, оделся и быстро вышел. Проходя через сад
в людскую кухню, где я хотел приказать запрячь мне лошадь, я был остановлен встречей… Навстречу мне с маленькой чашечкой кофе
шла Надя Калинина. Она тоже была на свадьбе Урбенина, но какой-то неясный страх заставлял меня избегать с ней разговора, и за весь день я ни разу не подошел к ней и не сказал с нею ни одного слова…
Надо приучать себя жить так, чтобы не думать о
людском мнении, чтобы не желать даже любви
людской, а жить только для исполнения закона своей жизни, воли бога. При такой одинокой, с одним богом жизни, правда, нет уж побуждений к добрым поступкам ради
славы людской, но зато устанавливается
в душе такая свобода, такое спокойствие, такое постоянство и такое твердое сознание верности пути, которых никогда не узнает тот, кто живет для
славы людской.
Не удовлетворение похоти, не
людская слава, не спокойная жизнь, а, напротив, воздержание, смирение, труд, борьба, — лишения, страдания, унижения, гонения, то самое, что сказано много раз
в евангелии.
В каждом хорошем поступке есть доля желания одобрения людей. Но беда, если то, что делаешь, делаешь только для
славы людской.
Ни один соблазн не удерживает людей так долго
в своей власти, не отдаляет так людей от понимания смысла человеческой жизни и ее истинного блага, как забота о
славе, об одобрении, уважении, похвале
людской.
В первое время своей жизни,
в детстве, человек живет больше для тела: есть, пить, играть, веселиться. Это первая ступень. Что больше подрастает человек, то всё больше и больше начинает заботиться о суждении людей, среди которых живет, и ради этого суждения забывает о требованиях тела: об еде, питье, играх, увеселениях. Это вторая ступень. Третья ступень, и последняя, это та, когда человек подчиняется больше всего требованиям души и для души пренебрегает и телесными удовольствиями и
славой людской.
И святой сказал: «Ничего из этого не желаю, потому что господу богу подобает избавлять людей от того, что он
посылает им: от нужды и страданий, от болезней и от преждевременной смерти. Любви же от людей я боюсь. Боюсь, как бы любовь
людская не соблазнила меня, не помешала мне
в одном главном моем деле,
в том, чтобы увеличить
в себе любовь к богу и к людям».
Одни люди полагают жизнь
в чревоугодии, другие —
в половой похоти, третьи — во власти, четвертые —
в славе людской, и на всё это тратят свои силы, а нужно всегда и всем людям только одно: растить душу. Только одно это дает людям то истинное благо, такое благо, какого никто отнять не может.
Пустопляс сейчас же этим соблазнился —
пошел к Кромсаю и взял гитару, на которой еще уцелели четыре струны. Павлуша подстроил, как знал, эти четыре струны и заиграл сначала у Кромсая, а потом, проходя мимо нас, зашел
в людскую и там привел всех
в восторг своею игрою и подпеваньями.
Они с величайшим трудом прокладывали себе дорогу. Иногда волна
людской толпы захлестывала их собою, подхватывала и несла вперед своим собственным невольным движением, и
в такие минуты было легче
идти: приходилось только защищать свои бока, но самому продираться было уже не к чему: толпа несла сама собою.
— Да! вот всегда такова-то правда
людская на свете! — печально и горько вздыхал он. — Ты душу за них отдать готов, ты на крест, на плаху
идешь, а они над тобой издеваются, они
в тебя каменьями и грязью швыряют… Люди, люди!.. братьями вы называетесь!.. Что ж, рвите меня по-братски! бейте меня, плюйте, терзайте!..
Управлял Обуховкой приказчик из бывших камердинеров моего деда, потихоня, плутоватый и тайно испивающий. Он жил
в барском"флигеле"на
людской половине. А комнатки на улицу
пошли под меня.
Он надел шубу и через минуту уже
шел по улице. Тут он горько заплакал. Он плакал и думал о
людской неблагодарности… Эта женщина с голыми пятками была когда-то бедной швейкой, и он осчастливил ее, сделав женою ученого мастера, который у Функа и K° получает 750 рублей
в год! Она была ничтожной, ходила
в ситцевых платьях, как горничная, а благодаря ему она ходит теперь
в шляпке и перчатках, и даже Функ и K° говорит ей «вы»…
На дворе из просторной
людской избы несся какой-то неопределенный шум и говор. Там, по приказанию князя Василия, дворня угощала «ратников», как назывались
в то время нижние чины «опричины».
В избе на самом деле
шел дым коромыслом.
Как ни старался князь Василий сохранить от всех
в тайне разговор с Яковом Потаповичем
в день его рождения, когда он передал ему его родовой тельник, не мог он этого скрыть от любопытной челяди, и
пошла эта новость с прикрасами по
людским и девичьим.
Михаил Иванович простил дочь, совсем простил, и ради прощенья победил
в себе весь страх перед
славой людской. Он устроил дочь у сестры Александры Дмитриевны, жившей
в деревне, и видался с дочерью и любил ее не только по-прежнему, но еще больше, чем прежде, и часто приезжал к ней и гостил у нее. Но ребенка он избегал видеть и не мог победить
в себе чувства отвращения, омерзения к нему. И это было источником страданий дочери.
Но люди делают свое положение сами для себя, для других и
в особенности для своих детей, и потому на вопросы: зачем вы собираете и сами собирались
в миллионы войск, которыми вы убиваете и увечите друг друга? зачем вы тратили и тратите страшные силы
людские, выражающиеся миллиардами, на постройку ненужных и вредных вам городов, зачем вы устраиваете свои игрушечные суды и
посылаете людей, которых считаете преступными, из Франции
в Каэну, из России
в Сибирь, из Англии
в Австралию, когда вы сами знаете, что это бессмысленно? зачем вы оставляете любимое вами земледелие и трудитесь на фабриках и заводах, которые вы сами не любите? зачем воспитываете детей так, чтобы они продолжали эту не одобряемую вами жизнь? зачем вы всё это делаете?