Неточные совпадения
Он считал переделку экономических условий вздором, но он всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа и теперь решил про себя, что, для того чтобы чувствовать себя вполне правым, он, хотя прежде
много работал и нероскошно жил, теперь будет еще больше работать и еще меньше будет
позволять себе роскоши.
— То есть,
позвольте, почему ж вы знаете, что вы потеряете время?
Многим статья эта недоступна, то есть выше их. Но я, другое дело, я вижу насквозь его мысли и знаю, почему это слабо.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и не знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель, не
позволял себе уходить всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще
много досуга и умственных сил.
И Степан Аркадьич улыбнулся. Никто бы на месте Степана Аркадьича, имея дело с таким отчаянием, не
позволил себе улыбнуться (улыбка показалась бы грубой), но в его улыбке было так
много доброты и почти женской нежности, что улыбка его не оскорбляла, а смягчала и успокоивала. Его тихие успокоительные речи и улыбки действовали смягчающе успокоительно, как миндальное масло. И Анна скоро почувствовала это.
Со своей стороны Чичиков оглянул также, насколько
позволяло приличие, брата Василия. Он был ростом пониже Платона, волосом темней его и лицом далеко не так красив; но в чертах его лица было
много жизни и одушевленья. Видно было, что он не пребывал в дремоте и спячке.
— Как, губернатор разбойник? — сказал Чичиков и совершенно не мог понять, как губернатор мог попасть в разбойники. — Признаюсь, этого я бы никак не подумал, — продолжал он. — Но
позвольте, однако же, заметить: поступки его совершенно не такие, напротив, скорее даже мягкости в нем
много. — Тут он привел в доказательство даже кошельки, вышитые его собственными руками, и отозвался с похвалою об ласковом выражении лица его.
Паратов. Помилуйте, за кого же вы меня принимаете! Если женщина свободна, ну, тогда другой разговор… Я, Лариса Дмитриевна, человек с правилами, брак для меня дело священное. Я этого вольнодумства терпеть не могу.
Позвольте узнать: ваш будущий супруг, конечно, обладает
многими достоинствами?
Позвольте, расскажу вам весть:
Княгиня Ласова какая-то здесь есть,
Наездница, вдова, но нет примеров,
Чтоб ездило с ней
много кавалеров.
На днях расшиблась в пух, —
Жоке́ не поддержал, считал он, видно, мух. —
И без того она, как слышно, неуклюжа,
Теперь ребра недостает,
Так для поддержки ищет мужа.
— Напоминает мне ваше теперешнее ложе, государи мои, — начал он, — мою военную, бивуачную жизнь, перевязочные пункты, тоже где-нибудь этак возле стога, и то еще слава богу. — Он вздохнул. —
Много,
много испытал я на своем веку. Вот, например, если
позволите, я вам расскажу любопытный эпизод чумы в Бессарабии.
— А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего брата, когда я еще не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о
многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда не заходила о поединках, о дуэли вообще.
Позвольте узнать, какое ваше мнение об этом предмете?
Клим Иванович Самгин видел, что восторги отцов — плотского и духовного — не безразличны девице, румяное лицо ее самодовольно пылает, кругленькие глазки сладостно щурятся. Он не любил людей, которые
много спрашивают. Ему не нравилась эта пышная девица, мягкая, точно пуховая подушка, и он был доволен, что отцы, помешав ему ответить,
позволили Софье забыть ее вопрос, поставить другой...
— А вы мне
позволите с вами чокнуться? — протянул мне через стол свой бокал хорошенький Тришатов. До шампанского он был как-то очень задумчив и молчалив. Dadais же совсем ничего не говорил, но молча и
много ел.
Нехлюдов читал
много, но урывками, и отсутствие ответа приписывал такому поверхностному изучению, надеясь впоследствии найти этот ответ, и потому не
позволял себе еще верить в справедливость того ответа, который в последнее время всё чаще и чаще представлялся ему.
— Хиония Алексеевна, вы иногда, кажется, забываете, что в этом доме хозяин я… А то вы так странно держите себя и
позволяете себе так
много, что в одно прекрасное утро я должен буду принять свои меры.
— Мне мама не
позволяет ездить к ним; у Ляховских всегда собирается большое общество;
много мужчин… Да вон и мама.
— Вы слишком
много себе
позволяете, Александр Павлыч… я… я.
— Меня удивляет ваш тон, Александр Павлыч, — вспыхнув, проговорила Ляховская. — Вы
позволяете себе, кажется, слишком
много…
— Lise, ты слишком
много себе
позволяешь, и уверяю тебя, что я наконец прибегну к мерам строгости. Кто ж над ним смеется, я так рада, что он пришел, он мне нужен, совсем необходим. Ох, Алексей Федорович, я чрезвычайно несчастна!
— Нет, не покажу, Катерина Осиповна, хотя бы и она
позволила, я не покажу. Я завтра приду и, если хотите, я с вами о
многом переговорю, а теперь — прощайте!
— Нет, еще не показал, но покажу непременно. Ты мне, брат,
многое разъяснить сейчас должен, и знай, голубчик, что я с собою играть не
позволю!
Позволила,
многое позволила в темноте.
Теперь, видите сами, часто должно пролетать время так, что Вера Павловна еще не успеет подняться, чтобы взять ванну (это устроено удобно, стоило порядочных хлопот: надобно было провести в ее комнату кран от крана и от котла в кухне; и правду сказать, довольно
много дров выходит на эту роскошь, но что ж, это теперь можно было
позволить себе? да, очень часто Вера Павловна успевает взять ванну и опять прилечь отдохнуть, понежиться после нее до появления Саши, а часто, даже не чаще ли, так задумывается и заполудремлется, что еще не соберется взять ванну, как Саша уж входит.
С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно; несмотря на то, они были ему преданы: они тщеславились богатством и славою своего господина и в свою очередь
позволяли себе
многое в отношении к их соседам, надеясь на его сильное покровительство.
— Очень рада, государыня моя, что имею честь лично доложить вам мое почтение. А вместе с решпектом
позвольте поблагодарить за хлебосольство ваше к племяннику моему Ивану Федоровичу, который
много им хвалится. Прекрасная у вас гречиха, сударыня! я видела ее, подъезжая к селу. А
позвольте узнать, сколько коп вы получаете с десятины?
Дискретность не
позволяет мне говорить о
многом, что играло огромную роль не только во внешней, но и но внутренней моей жизни.
Доктору прощалось
многое, чего не могли
позволить никому другому.
Они
позволяют себе слишком
многое отвергать как неразумное, как противное разуму.
Только в позднюю осень
позволяет он собаке делать над собой стойку, вероятно оттого, что бывает необычайно жирен и утомляется от скорого и
многого беганья, во всякое же другое время он, так же как болотная курица и луговой коростель, бежит, не останавливаясь, и нередко уходит в такие места, что собака отыскать и поднять его не может.
Крестьяне никогда не едят голубей и во
многих деревнях не
позволяют их стрелять.
— Ну, не
много сказали, — подождала секунд пять Аглая. — Хорошо, я согласна оставить ежа; но я очень рада, что могу наконец покончить все накопившиеся недоумения.
Позвольте наконец узнать от вас самого и лично: сватаетесь вы за меня или нет?
— Ты, я вижу, уж слишком
много позволяешь себе, мой милый, с своими догадками, — с досадой остановила его Лизавета Прокофьевна.
Бертольди не умела держать себя постоянно в роли и открывала
много довольно смешных сторон, над которыми и Розанов и даже Лиза изредка
позволяли себе подсмеиваться.
— Я этого более не буду делать, — отвечал, поднимаясь и берясь за шляпу, Розанов. — Но я тоже хотел бы заплатить вам, Лизавета Егоровна, за вашу откровенность откровенностью же. Вы мне наговорили
много о моем эгоизме и равнодушии к ближним;
позвольте же и мне указать вам на маленькое пятнышко в вашей гуманности, пятнышко, которое тоже очень давно заставляет меня сомневаться в этой гуманности.
А умничать над нею
много не
позволяй.
— Конечно, мы уедем, и урок mademoiselle Marguerite пойдет нам в пользу. Время ваше будет оплачено — позаботьтесь, Володя. Однако вы так
много пели для нас, что
позвольте и мне спеть для вас.
Вообще детские игры он совершенно покинул и повел, как бы в подражание Есперу Иванычу, скорее эстетический образ жизни. Он очень
много читал (дядя обыкновенно присылал ему из Новоселок, как только случалась оказия, и романы, и журналы, и путешествия); часто ходил в театр, наконец задумал учиться музыке. Желанию этому немало способствовало то, что на том же верху Александры Григорьевны оказались фортепьяны. Павел стал упрашивать Симонова
позволить ему снести их к нему в комнату.
— Третью. Про добродетель, мой юный питомец (вы мне
позволите назвать вас этим сладким именем: кто знает, может быть, мои поучения пойдут и впрок)… Итак, мой питомец, про добродетель я уж сказал вам: «чем добродетель добродетельнее, тем больше в ней эгоизма». Хочу вам рассказать на эту тему один премиленький анекдот: я любил однажды девушку и любил почти искренно. Она даже
многим для меня пожертвовала…
— Я встречал
много поклонников вашего таланта, — продолжал князь, — и знаю двух самых искренних ваших почитательниц. Им так приятно будет узнать вас лично. Это графиня, мой лучший друг, и ее падчерица, Катерина Федоровна Филимонова.
Позвольте мне надеяться, что вы не откажете мне в удовольствии представить вас этим дамам.
— Амалия Карловна, вы слишком
много себе
позволяете!.. — вскипела наконец Раиса Павловна, бросая на тарелку вилку.
— Нет, уж
позвольте, Альфред Иосифович… Я всегда жила больше в области фантазии, а теперь в особенности. Благодаря Раисе Павловне я знаю слишком
много для моего возраста и поэтому не обманываю себя относительно будущего, а хочу только все видеть, все испытать, все пережить, но в большом размере, а не на гроши и копейки. Разве стоит жить так, как живут все другие?
— О, слишком
много чести — сердиться! Я могу только презирать вас. Но издеваться над собою я не
позволю никому. Почему вы не потрудились ответить на мое письмо?
— Нехорошо-с, — начал командир рычащим басом, раздавшимся точно из глубины его живота, и сделал длинную паузу. — Стыдно-с! — продолжал он, повышая голос. — Служите без году неделю, а начинаете хвостом крутить. Имею
многие основания быть вами недовольным. Помилуйте, что же это такое? Командир полка делает ему замечание, а он, несчастный прапорщик, фендрик,
позволяет себе возражать какую-то ерундистику. Безобразие! — вдруг закричал полковник так оглушительно, что Ромашов вздрогнул. — Немысленно! Разврат!
— Но
позвольте мне заметить, — сказал я, — блаженством, которого вы так добиваетесь, обладают очень
многие…
Литература! наука! а
позволь, брат, узнать,
многому ли мы с тобой выучились?
— Ваши превосходительства!
позвольте вам доложить! Я сам был
много в этом отношении виноват и даже готов за вину свою пострадать, хотя, конечно, не до бесчувствия… Долгое время я думал, что любовь к отечеству выше даже любви к начальственным предписаниям; но с тех пор как прочитал брошюры г. Цитовича 33, то вполне убедился, что это совсем не любовь к отечеству, а фанатизм, и, разумеется, поспешил исправиться от своих заблуждений.
— А если думали, так о чем же вам и беспокоиться? — возразил Петр Михайлыч. —
Позвольте мне, для первого знакомства, предложить мою колесницу. Лошадь у меня прекрасная, дрожки тоже, хоть и не модного фасона, но хорошие. У меня здесь
многие помещики, приезжая в город, берут.
— Я был виноват тогда. Теперь буду говорить иначе, даю вам слово: вы не услышите ни одного упрека. Не отказывайте мне, может быть, в последний раз. Объяснение необходимо: ведь вы мне
позволили просить у маменьки вашей руки. После того случилось
много такого… что… словом — мне надо повторить вопрос. Сядьте и продолжайте играть: маменька лучше не услышит; ведь это не в первый раз…
— Сдаюсь. Мудрость глаголет вашими устами.
Позвольте спросить: вы, должно быть,
много читали?
Она рассказала, что ее отец, известный на Дону педагог, теперь уже живущий на пенсии, еще будучи студентом и учителем в станице,
много работал по собиранию материала о Стеньке Разине, и если я
позволю ей переписать это стихотворение для ее отца, то доставлю ему нескончаемое удовольствие.
«Однако же ты… однако же ты мне эти слова должен выкупить, — подумал про себя Петр Степанович, — и даже сегодня же вечером. Слишком ты
много уж
позволяешь себе».