Неточные совпадения
Не позаботясь даже
о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не
думая и не
замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
— И
о Сергее Иваныче и Вареньке. Ты
заметил?… Я очень желаю этого, — продолжала она. — Как ты об этом
думаешь? — И она заглянула ему в лицо.
Она не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и
думала о том, правда ли то, что Вронский не убился.
О нем ли говорили, что он цел, а лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего не отвечала, потому что не слыхала того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить
смело, но, когда он ясно понял то,
о чем он говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.
— Вы ехали в Ергушово, — говорил Левин, чувствуя, что он захлебывается от счастия, которое заливает его душу. «И как я
смел соединять мысль
о чем-нибудь не-невинном с этим трогательным существом! И да, кажется, правда то, что говорила Дарья Александровна»,
думал он.
Только это
заметил Левин и, не
думая о том, кто это может ехать, рассеянно взглянул в карету.
«Неужели будет приданое и всё это?—
подумал Левин с ужасом. — А впрочем, разве может приданое, и благословенье, и всё это — разве это может испортить мое счастье? Ничто не может испортить!» Он взглянул на Кити и
заметил, что ее нисколько, нисколько не оскорбила мысль
о приданом. «Стало быть, это нужно»,
подумал он.
К утру бред прошел; с час она лежала неподвижная, бледная и в такой слабости, что едва можно было
заметить, что она дышит; потом ей стало лучше, и она начала говорить, только как вы
думаете,
о чем?..
Зять еще долго повторял свои извинения, не
замечая, что сам уже давно сидел в бричке, давно выехал за ворота и перед ним давно были одни пустые поля. Должно
думать, что жена не много слышала подробностей
о ярмарке.
«Положим, —
думал я, — я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только
о том и
думает всю жизнь, — прошептал я, — как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не
замечает… противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!»
— Ты не хочешь спать, ты притворялся! — закричал я,
заметив по его блестящим глазам, что он нисколько не
думал о сне, и откинул одеяло.
Раскольников скоро
заметил, что эта женщина не из тех, которые тотчас же падают в обмороки. Мигом под головою несчастного очутилась подушка —
о которой никто еще не
подумал; Катерина Ивановна стала раздевать его, осматривать, суетилась и не терялась, забыв
о себе самой, закусив свои дрожавшие губы и подавляя крики, готовые вырваться из груди.
— Вы много сказали любопытного
о характере брата и… сказали беспристрастно. Это хорошо; я
думала, вы перед ним благоговеете, —
заметила Авдотья Романовна с улыбкой. — Кажется, и то верно, что возле него должна находиться женщина, — прибавила она в раздумье.
Катерина. Вот какую: чтобы не
смела я без тебя ни под каким видом ни говорить ни с кем чужим, ни видеться, чтобы и
думать я не
смела ни
о ком, кроме тебя.
— Из Брянска попал в Тулу. Там есть серьезные ребята. А ну-ко,
думаю, зайду к Толстому? Зашел. Поспорили
о евангельских
мечах. Толстой сражался тем тупым
мечом, который Христос приказал сунуть в ножны. А я — тем,
о котором было сказано: «не мир, но
меч», но против этого
меча Толстой оказался неуязвим, как воздух. По отношению к логике он весьма своенравен. Ну, не понравились мы друг другу.
Ночью, в вагоне, следя в сотый раз, как за окном плывут все те же знакомые огни, качаются те же черные деревья, точно подгоняя поезд, он продолжал
думать о Никоновой, вспоминая, не было ли таких минут, когда женщина хотела откровенно рассказать
о себе, а он не понял, не
заметил ее желания?
Самгин
подумал о том, что года два тому назад эти люди еще не
смели говорить так открыто и на такие темы. Он отметил, что говорят много пошлостей, но это можно объяснить формой, а не смыслом.
— Понимаю-с! — прервал его старик очень строгим восклицанием. — Да-с,
о республике! И даже —
о социализме, на котором сам Иисус Христос голову… то есть который и Христу, сыну бога нашего, не удался, как это доказано. А вы что
думаете об этом,
смею спросить?
Наконец обратился к саду: он решил оставить все старые липовые и дубовые деревья так, как они есть, а яблони и груши уничтожить и на место их посадить акации;
подумал было
о парке, но, сделав в уме примерно
смету издержкам, нашел, что дорого, и, отложив это до другого времени, перешел к цветникам и оранжереям.
Право любоваться мною бескорыстно и не
сметь подумать о взаимности, когда столько других женщин сочли бы себя счастливыми…»
«Что наделал этот Обломов!
О, ему надо дать урок, чтоб этого вперед не было! Попрошу ma tante [тетушку (фр.).] отказать ему от дома: он не должен забываться… Как он
смел!» —
думала она, идя по парку; глаза ее горели…
— Надо Богу больше молиться да не
думать ни
о чем! — строго
заметила хозяйка.
От этого предположения она терялась: вторая любовь — чрез семь, восемь месяцев после первой! Кто ж ей поверит? Как она заикнется
о ней, не вызвав изумления, может быть… презрения! Она и
подумать не
смеет, не имеет права!
Так случилось и теперь: я мигом проврался; без всякого дурного чувства, а чисто из легкомыслия;
заметив, что Лиза ужасно скучна, я вдруг брякнул, даже и не
подумав о том, что говорю...
По крайней мере он из-за своего волнения ни
о чем меня дорогой не расспрашивал. Мне стало даже оскорбительно, что он так уверен во мне и даже не подозревает во мне недоверчивости; мне казалось, что в нем глупая мысль, что он мне
смеет по-прежнему приказывать. «И к тому же он ужасно необразован», —
подумал я, вступая в ресторан.
Замечу, что я ни одного мгновения не
думал в эти часы
о рулетке.
Ему отвечали сначала шуткой, потом
заметили, что они сами не сказали ничего решительного
о том, принимают ли наш салют или нет, оттого мы,
думая, что они примут его, салютовали и себе.
Я намекнул адмиралу
о своем желании воротиться. Но он, озабоченный начатыми успешно и неоконченными переговорами и открытием войны, которая должна была поставить его в неожиданное положение участника в ней,
думал, что я считал конченным самое дело, приведшее нас в Японию. Он
заметил мне, что не совсем потерял надежду продолжать с Японией переговоры, несмотря на войну, и что, следовательно, и мои обязанности секретаря нельзя считать конченными.
— Они встали; пожалуйте, Василий Назарыч, — говорил Нагибин, появляясь в дверях. — Я сказал им, что приведу такого гостя, такого гостя,
о каком они и
думать не
смеют. Сначала не поверили, а потом точно даже немножко испужались…
Даже как бы и не находил,
о чем говорить; и Иван Федорович это очень
заметил: «Надоел же я ему, однако», —
подумал он про себя.
Хотел было я обнять и облобызать его, да не
посмел — искривленно так лицо у него было и смотрел тяжело. Вышел он. «Господи, —
подумал я, — куда пошел человек!» Бросился я тут на колени пред иконой и заплакал
о нем Пресвятой Богородице, скорой заступнице и помощнице. С полчаса прошло, как я в слезах на молитве стоял, а была уже поздняя ночь, часов около двенадцати. Вдруг, смотрю, отворяется дверь, и он входит снова. Я изумился.
—
О нет, нет, я не
смею и
подумать об этом, но будущая жизнь — это такая загадка!
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на идею, припомнил, как в последнем свидании с Митей, вечером, у дерева, по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут, на его груди… «Я
подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил
о своем сердце, — продолжал Алеша, —
о том, что в сердце своем мог бы отыскать силы, чтобы выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и
о котором он даже мне не
смел признаться.
Сегодня я
заметил, что он весь день был как-то особенно рассеян. Иногда он садился в стороне и
о чем-то напряженно
думал. Он опускал руки и смотрел куда-то вдаль. На вопрос, не болен ли он, старик отрицательно качал головой, хватался за топор и, видимо, всячески старался отогнать от себя какие-то тяжелые мысли.
На другой день, когда ехали в оперу в извозничьей карете (это ведь дешевле, чем два извозчика), между другим разговором сказали несколько слов и
о Мерцаловых, у которых были накануне, похвалили их согласную жизнь,
заметили, что это редкость; это говорили все, в том числе Кирсанов сказал: «да, в Мерцалове очень хорошо и то, что жена может свободно раскрывать ему свою душу», только и сказал Кирсанов, каждый из них троих
думал сказать то же самое, но случилось сказать Кирсанову, однако, зачем он сказал это?
Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и следственно была влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию и что родители его любезной,
заметя их взаимную склонность, запретили дочери
о нем и
думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя.
Видеть себя в печати — одна из самых сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком. Но тем не меньше решаться на публичную выставку своих произведений — нелегко без особого случая. Люди, которые не
смели бы
думать о печатании своих статей в «Московских ведомостях», в петербургских журналах, стали печататься у себя дома. А между тем пагубная привычка иметь орган, привычка к гласности укоренилась. Да и совсем готовое орудие иметь недурно. Типографский станок тоже без костей!
С своей стороны, Бурмакин с ужасом
заметил, что взятые им на прожиток в Москве деньги исчезали с изумительной быстротой. А так как по заранее начертанному плану предстояло прожить в Москве еще недели три, то надобно было серьезно
подумать о том, как выйти из затруднения.
«
О мой ненаглядный муж! приникни ко мне головою своею! Зачем ты приголубливаешь к себе такие черные думы», —
подумала Катерина, да не
посмела сказать. Горько ей было, повинной голове, принимать мужние ласки.
От Стабровского Устенька вышла в каком-то тумане. Ее сразу оставила эта выдержка. Она шла и краснела, припоминая то, что говорил Стабровский.
О, только он один понимал ее и с какою вежливостью старался не дать этого
заметить! Но она уже давно научилась читать между строк и понимала больше, чем он
думал. В сущности сегодняшнее свидание с Харитиной было ее экзаменом. Стабровский, наконец, убедился в том, чего боялся и за что жалел сейчас ее. Да, только он один будет знать ее девичью тайну.
Мышников только из страха перед Стабровским не
смел высказывать про Галактиона всего, что
думал о нем про себя.
Мать не знала, в чем дело, и
думала, что ребенка волнуют сны. Она сама укладывала его в постель, заботливо крестила и уходила, когда он начинал дремать, не
замечая при этом ничего особенного. Но на другой день мальчик опять говорил ей
о чем-то приятно тревожившем его с вечера.
Представлялся и еще один неразрешенный вопрос, и до того капитальный, что князь даже
думать о нем боялся, даже допустить его не мог и не
смел, формулировать как, не знал, краснел и трепетал при одной мысли
о нем.
До приезда Бачманова с твоим письмом, любезный друг Матюшкин, то есть до 30 генваря, я знал только, что инструмент будет, но ровно ничего не понимал, почему ты не говоришь
о всей прозе такого дела, — теперь я и не
смею об ней
думать. Вы умели поэтизировать, и опять вам спасибо — но довольно, иначе не будет конца.
— Да, не все, — вздохнув и приняв угнетенный вид, подхватила Ольга Сергеевна. — Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют.
О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не
смели, в том некоторые из нынешних с старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами всё больше других знают и никем и ничем не дорожат.
В это время Володя, проходя через комнату, улыбнулся,
заметив, что я размышлял
о чем-то, и этой улыбки мне достаточно было, чтобы понять, что все то,
о чем я
думал, была ужаснейшая гиль.
Бабушки уже нет, но еще в нашем доме живут воспоминания и различные толки
о ней. Толки эти преимущественно относятся до завещания, которое она сделала перед кончиной и которого никто не знает, исключая ее душеприказчика, князя Ивана Иваныча. Между бабушкиными людьми я
замечаю некоторое волнение, часто слышу толки
о том, кто кому достанется, и, признаюсь, невольно и с радостью
думаю о том, что мы получаем наследство.
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и
подумать ничего грешного не
смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных,
о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
Павел, взглянув в это время мельком в зеркало, с удовольствием
заметил, что лицо его было худо и бледно. «Авось хоть это-то немножко устыдит ее», —
подумал он. Денщик возвратился и просил его в гостиную. Мари в первую минуту, как ей доложили
о Павле, проворно привстала со своего места.
— И Алеша мог
поместить Наталью Николаевну в такой квартире! — сказал он, покачивая головою. — Вот эти-то так называемые мелочии обозначают человека. Я боюсь за него. Он добр, у него благородное сердце, но вот вам пример: любит без памяти, а
помещает ту, которую любит, в такой конуре. Я даже слышал, что иногда хлеба не было, — прибавил он шепотом, отыскивая ручку колокольчика. — У меня голова трещит, когда
подумаю о его будущности, а главное,
о будущности АнныНиколаевны, когда она будет его женой…
— Крестьяне? крестьянину, сударь, дани платить надо, а не
о приобретении
думать. Это не нами заведено, не нами и кончится. Всем он дань несет; не только казне-матушке, а и мне, и тебе, хоть мы и не
замечаем того. Так ему свыше прописано. И по моему слабому разуму, ежели человек бедный, так чем меньше у него, тем даже лучше. Лишней обузы нет.