Неточные совпадения
И вдруг гигант подымается во весь рост, а в высоте бурно проносится ураган крика. По большей части Рущевич выкрикивал при этом две — три незначащих фразы, весь эффект которых был в этом подавляющем росте и громовых раскатах. Всего страшнее было это первое мгновение: ощущение было такое, как будто стоишь под разваливающейся скалой. Хотелось невольно —
поднять руки
над головой, исчезнуть, стушеваться, провалиться сквозь
землю. В карцер после этого мы устремлялись с радостью, как в приют избавления…
Но при этом казалось, что слепой придавал еще какие-то особенные свойства каждому звуку: когда из-под его руки вылетала веселая и яркая нота высокого регистра, он
подымал оживленное лицо, будто провожая кверху эту звонкую летучую ноту. Наоборот, при густом, чуть слышном и глухом дрожании баса он наклонял ухо; ему казалось, что этот тяжелый тон должен непременно низко раскатиться
над землею, рассыпаясь по полу и теряясь в дальних углах.
На
земле, черной от копоти, огромным темно-красным пауком раскинулась фабрика,
подняв высоко в небо свои трубы. К ней прижимались одноэтажные домики рабочих. Серые, приплюснутые, они толпились тесной кучкой на краю болота и жалобно смотрели друг на друга маленькими тусклыми окнами.
Над ними поднималась церковь, тоже темно-красная, под цвет фабрики, колокольня ее была ниже фабричных труб.
Полисмен тотчас же взял обоих мальчишек за шивороты,
поднял их высоко
над землей и стал встряхивать, точно две мокрые тряпицы.
В узкой полоске тени лежала лохматая собака с репьями в шерсти и возилась, стараясь спрятать в тень всю себя, но или голова её, или зад оказывались на солнце.
Над нею жадно кружились мухи, а она, ленясь
поднять голову, угрожающе щёлкала зубами, ловя тени мух, мелькавшие на пыльной
земле. Правый глаз её был залит бельмом, и, когда солнце освещало его, он казался медным.
Над ним наклонилась Палага, но он не понимал её речи, с ужасом глядя, как бьют Савку: лёжа у забора вниз лицом, парень дёргал руками и ногами, точно плывя по
земле; весёлый, большой мужик Михайло, высоко
поднимая ногу, тяжёлыми ударами пятки, чёрной, точно лошадиное копыто, бухал в его спину, а коренастый, добродушный Иван, стоя на коленях, истово ударял по шее Савки, точно стараясь отрубить голову его тупым, красным кулаком.
Шалимов. Любовь! Я смотрю на нее серьезно… Когда я люблю женщину, я хочу
поднять ее выше
над землей… Я хочу украсить ее жизнь всеми цветами чувства и мысли моей…
Но однажды, в глухом углу, около городской стеньг, она увидала другую женщину: стоя на коленях около трупа, неподвижная, точно кусок
земли, она молилась,
подняв скорбное лицо к звездам, а на стене,
над головой ее, тихо переговаривались сторожевые и скрежетало оружие, задевая камни зубцов.
Издали, как удары огромного тамбурина, доносятся глухие вздохи моря. Играют бабочки
над цветами, — Пепе
поднял голову и следит за ними, щурясь от солнца, улыбаясь немножко завистливой и грустной, но все-таки доброй улыбкой старшего на
земле.
Илья шёл,
подняв голову кверху, и смотрел в небо, в даль, где красноватые облака, неподвижно стоя
над землей, пылали в солнечных лучах.
И,
подняв стакан против луны, посмотрел на мутную влагу в нём. Луна спряталась за колокольней, окутав её серебряным туманным светом и этим странно выдвинув из тёплого сумрака ночи.
Над колокольней стояли облака, точно грязные заплаты, неумело вшитые в синий бархат. Нюхая
землю, по двору задумчиво ходил любимец Алексея, мордастый пёс Кучум; ходил, нюхал
землю и вдруг,
подняв голову в небо, негромко вопросительно взвизгивал.
Итак, охотник выходит в поле, имея в вачике непременно вабило; собака приискивает перепелку, останавливается
над ней, охотник подходит как ближе,
поднимает ястреба на руке как выше, кричит пиль, собака кидается к перепелке, она взлетает, ястреб бросается, догоняет, схватывает на воздухе и опускается с ней на
землю.
Погас пожар, стало тихо и темно, но во тьме ещё сверкают языки огня, — точно ребёнок, устав плакать, тихо всхлипывает. Ночь была облачная, блестела река, как нож кривой, среди поля потерянный, и хотелось мне
поднять тот нож, размахнуться им, чтобы свистнуло
над землёй.
Сгустились люди вокруг меня, точно обняли, растит их внимание силу слова моего, даёт ему звук и красоту, тону я в своей речи и — всё забыл; чувствую только, что укрепляюсь на
земле и в людях, —
поднимают они меня
над собой, молча внушая...
Сторожка лесника, как успел заметить Николай Николаевич, была поставлена на сваях, так что между ее полом и
землею оставалось свободное пространство, аршина в два высотою. Раскосая, крутая лестница вела на крыльцо, Степан светил,
подняв фонарь
над головой, и, проходя мимо него, студент заметил, что лесник весь дрожит мелкой, ознобной дрожью, ежась в своем сером форменном кафтане и пряча голову в плечи.
Что может удержать от разрыва тоненькую пленку, застилающую глаза людей, такую тоненькую, что ее как будто нет совсем? Вдруг — они поймут? Вдруг всею своею грозною массой мужчин, женщин и детей они двинутся вперед, молча, без крика, сотрут солдат, зальют их по уши своею кровью, вырвут из
земли проклятый крест и руками оставшихся в живых высоко
над теменем
земли поднимут свободного Иисуса! Осанна! Осанна!
«Да! Целованием любви предаем мы тебя. Целованием любви предаем мы тебя на поругание, на истязания, на смерть! Голосом любви скликаем мы палачей из темных нор и ставим крест — и высоко
над теменем
земли мы
поднимаем на кресте любовью распятую любовь».
Кунцевич, в каком-то соображающем размышлении, многозначительно
поднял брови
над опущенными в
землю глазами.
Но вот перед глазами расстилается широкое озеро. Это затопленные луга. Ветер гуляет по нем, шумит и
поднимает зыбь. То там, то сям видны островки и еще не залитые полоски
земли. Направление дороги указывают мосты и гати, которые размокли, раскисли и почти все сдвинуты с места. Вдали за озером тянется высокий берег Иртыша, бурый и угрюмый, а
над ним нависли тяжелые, серые облака; кое-где по берегу белеет снег.
И вот в одно из таких мгновений она ясно почувствовала, что отделяется от
земли. Чьи-то сильные руки
поднимают ее с сена… Ее отяжелевшая голова опускается на чье-то плечо… Сквозь полусознание мелькают лица спящих австрийцев перед глазами… Бледный свет фонаря слабо мигает, борясь с серым рассветом раннего утра… Вдруг, свежая, холодная струя воздуха врывается ей в легкие, приятно холодит голову, будит сознание, бодрит тело, и Милица приподнимает с трудом веки, сделав невероятное усилие
над собой.
И так глубоко задумалась Тася
над этим, что не заметила, как прямо против окна остановился тот самый мальчуган, которому она передала две недели тому назад Милку. Он долго стоял перед окошком, всячески стараясь обратить на себя внимание девочки, но, видя, что та так погружена в свои мысли, что не видит его,
поднял кусок обмерзлой
земли с улицы и бросил его в окно.
Но что за мука! Надевши сюртук, доктор опять ложится. Нелли
поднимает его и тащит в переднюю… В передней долгая, мучительная возня с калошами, шубой… Пропала шапка… Но вот, наконец, Нелли сидит в экипаже. Возле нее доктор. Теперь остается только проехать сорок верст, и у ее мужа будет медицинская помощь.
Над землей висит тьма: зги не видно… Дует холодный зимний ветер. Под колесами мерзлые кочки. Кучер то и дело останавливается и раздумывает, какой дорогой ехать…
Когда гроб с останками несчастной молодой женщины опустили в могилу, засыпали ее
землей и
над ней вырос буквально целый холм живых цветов в венках и букетах, Анжель все еще без слезинки в остановившихся глазах, с одним и тем же, как бы застывшим выражением лица,
подняла рыдавшую, распростертую перед могилой Ядвигу под руку, довела ее до кареты и, распростившись с Петром Николаевичем молчаливым крепким пожатием руки, отправилась домой.