Неточные совпадения
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не
поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у
кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
— Ну вот, пускай папа посмотрит, — сказала Лизавета Петровна,
поднимая и поднося что-то красное, странное и колеблющееся. — Постойте, мы прежде уберемся, — и Лизавета Петровна положила это колеблющееся и красное на
кровать, стала развертывать и завертывать ребенка, одним пальцем
поднимая и переворачивая его и чем-то посыпая.
Оставшись в одном белье, он тихо опустился на
кровать, окрестил ее со всех сторон и, как видно было, с усилием — потому что он поморщился — поправил под рубашкой вериги. Посидев немного и заботливо осмотрев прорванное в некоторых местах белье, он встал, с молитвой
поднял свечу в уровень с кивотом, в котором стояло несколько образов, перекрестился на них и перевернул свечу огнем вниз. Она с треском потухла.
— Ваша фамилия? — спросил его жандармский офицер и, отступив от
кровати на шаг, встал рядом с человеком в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой солдат,
подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
Его
подняли и посадили на
кровать.
— Боже! — вскричал я,
подымая его и сажая на
кровать, — да вы и мне, наконец, не верите; вы думаете, что и я в заговоре? Да я вас здесь никому тронуть пальцем не дам!
В комнате, в которой лежал Федор Павлович, никакого особенного беспорядка не заметили, но за ширмами, у
кровати его,
подняли на полу большой, из толстой бумаги, канцелярских размеров конверт с надписью: «Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», а внизу было приписано, вероятно уже потом, самим Федором Павловичем: «и цыпленочку».
Жена рыдала на коленях у
кровати возле покойника; добрый, милый молодой человек из университетских товарищей, ходивший последнее время за ним, суетился, отодвигал стол с лекарствами,
поднимал сторы… я вышел вон, на дворе было морозно и светло, восходящее солнце ярко светило на снег, точно будто сделалось что-нибудь хорошее; я отправился заказывать гроб.
Во всех трудных случаях обыкновенно появлялась мастерица Таисья, как было и теперь. Она уже была в сарайной, когда
поднимали туда на руках Васю. Откуда взялась Таисья, как она проскользнула в сарайную раньше всех, осталось неизвестным, да никто про это и не спрашивал. Таисья своими руками уложила Васю на
кровать Сидора Карпыча, раздела, всего ощупала и сразу решила, что на молодом теле и не это износится.
Ночь. Зеленое, оранжевое, синее; красный королевский инструмент; желтое, как апельсин, платье. Потом — медный Будда; вдруг
поднял медные веки — и полился сок: из Будды. И из желтого платья — сок, и по зеркалу капли сока, и сочится большая
кровать, и детские кроватки, и сейчас я сам — и какой-то смертельно-сладостный ужас…
Он
поднял голову и, хотя она удерживала его за шею рукой, выпрямился на
кровати.
— Полноте-с, я совсем не стою-с, — лепетала она, стараясь
поднять его на
кровать.
Комната была просторная. В ней было несколько
кроватей, очень широких, с белыми подушками. В одном только месте стоял небольшой столик у
кровати, и в разных местах — несколько стульев. На одной стене висела большая картина, на которой фигура «Свободы»
подымала свой факел, а рядом — литографии, на которых были изображены пятисвечники и еврейские скрижали. Такие картины Матвей видел у себя на Волыни и подумал, что это Борк привез в Америку с собою.
Когда старик
поднимает голову — на страницы тетради ложится тёмное, круглое пятно, он гладит его пухлой ладонью отёкшей руки и, прислушиваясь к неровному биению усталого сердца, прищуренными глазами смотрит на белые изразцы печи в ногах
кровати и на большой, во всю стену, шкаф, тесно набитый чёрными книгами.
Маня тихо
подняла голову, прищурила свои глазки, взвизгнула и, не касаясь ногами пола, перелетела с
кровати на грудь Истомина.
Наташу
подняли, понесли в ее светлицу и положили на
кровать.
Часа два спустя, однако ж, когда в доме все огни были погашены и все окончательно угомонилось, тетя Соня накинула на плечи кофту, зажгла свечку и снова прошла в детскую. Едва переводя дух, бережно ступая на цыпочках, приблизилась она к
кровати Верочки и
подняла кисейный полог.
Подкрепились — дьякон и начал сниза «во блаженном успении вечный покой» и пошел все
поднимать вверх и все с густым подвоем всем «усопшим владыкам орловским и севским, Аполлосу же и Досифею, Ионе же и Гавриилу, Никодиму же и Иннокентию», и как дошел до «с-о-т-т-в-о-о-р-р-и им» так даже весь кадык клубком в горле выпятил и такую завойку взвыл, что ужас стал нападать, и дяденька начал креститься и под
кровать ноги подсовывать, и я за ним то же самое.
Ордынов, весь потрясенный страхом,
поднял ее и донес до своей
кровати; он стоял над нею, не помня себя.
Ему отвели над кухней каморку; он устроил ее себе сам, по своему вкусу, соорудил в ней
кровать из дубовых досок на четырех чурбанах — истинно богатырскую
кровать; сто пудов можно было положить на нее — не погнулась бы; под
кроватью находился дюжий сундук; в уголку стоял столик такого же крепкого свойства, а возле столика — стул на трех ножках, да такой прочный и приземистый, что сам Герасим бывало
поднимет его, уронит и ухмыльнется.
Не тут-то было. Он ураганом ворвался ко мне в номер, облобызал меня со стремительной радостью,
поднял на руках с
кровати, как ребенка, еще раз облобызал и принялся тормошить. На него невозможно было сердиться. С мороза от него так вкусно пахло яблоками и еще чем-то здоровым, крепким, усы и борода были мокры, лицо горело свежим румянцем, глаза блестели.
— Здорово она у меня храпит. Когда ляжет в
кровать, так ты ее хоть оглоблей бей — не
подымешь. Храпит, да и все тут. Молодец, ей-богу!
— У нее жар… Это бесспорно… Бедное дитя! Павла Артемьевна, Фаина Михайловна, помогите мне
поднять девочку и отнести ее на
кровать!
Стульчик проломился, и она упала на пол. Она встала,
подняла стульчик и пошла в другую горницу. Там стояли три
кровати: одна большая — Михайлы Иванычева, другая средняя — Настасьи Петровнина, третья маленькая — Мишенькина. Девочка легла в большую, ей было слишком просторно; легла в среднюю — было слишком высоко; легла в маленькую — кроватка пришлась ей как раз впору, и она заснула.
Часы шли. Токарев непрерывно курил. Иногда ему казалось, что Сергей заснул, — из соседней комнаты доносилось мерное, спокойное дыхание. Но вскоре Сергей опять начинал ворочаться, и
кровать под ним скрипела. Токарева сильно клонило ко сну. Голова опустилась, мысли стали мешаться. Вдруг он вздрогнул и быстро
поднял голову, — он ясно как будто почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд… Кругом все было по-прежнему. Из соседней комнаты доносилось храпение Сергея. На дворе светало.
Доктор долго щупал пульс Андрея Ивановича и в колебании глядел в окно. Пульс был очень малый и частый. Такие больные с водянкою опасны: откажешь, а он, не доехав до дому, умрет на извозчике; газеты
поднимут шум, и могут выйти неприятности. Больница была переполнена,
кровати стояли даже в коридорах, но волей-неволей приходилось принять Андрея Ивановича. Доктор написал листок, и Андрея Ивановича вывели.
— Нет! — громко крикнула Серафима, вся потянулась,
подняла стан и села в
кровати.
Внука подскочила к
кровати и поцеловала старуху в лоб. Свет настолько падал на молодую девушку, что выставлял ее маленькую изящную фигуру в сером платье, с косынкой на шее. Талия перетянута у ней кожаным кушаком. Каблуки ботинок производят легкий стук. Она
подняла голову, обернулась и спросила Фифину...
Лай мгновенно перешел в отчаяннейший визг, огласивший сонную тишину дома. Жужу
поднял лапку, метнулся в сторону и юркнул под диван, оставив на месте происшествия изгрызенную туфлю и высокий сапог с черной шнуровкой, — орудие наказания обиженной собачонки. Почти одновременно с этим на одной из
кроватей отделилась круглая головенка, утыканная разноцветными бумажками-папильотками и заспанный голосок произнес...
Он застал Марью Петровну лежащую без чувств,
поднял ее и положил на
кровать, стараясь водой и одеколоном привести в чувство.
Обе женщины бережно
подняли молодую девушку и донесли до близ стоящей
кровати. Мать Досифея стала мочить ей виски водой и дала понюхать нашатырного спирту.
Степа вошел сконфуженный, точно не смея
поднять на меня глаза. Он присел к
кровати, и мы несколько минут промолчали.
Он
поднял ее с полу и на руках донес до
кровати.
Она пересела еще раз, и еще; потом прилегла впоперек
кровати и снова привстала и, улыбнувшись на две лежащие на полу подушки, вспрыгнула и тихо в ту же минуту насупила брови. На верхней подушке, по самой середине была небольшая ложбинка, как будто бы здесь кто лежал головою. В самом верху над этой запавшей ложбинкой, в том месте, где на мертвецком венце нарисован спаситель, сидел серый ночной мотылек. Он сидел, высоко приподнявшись на тоненьких ножках, и то
поднимал, то опускал свои крылышки.
Он не задумался, а он медлил пред предстоявшим ему трудом
поднять эти ноги и передвинуться на
кровати.
О, если бы этот самодовольный щенок знал, какую бурю гнева
поднял он в моей душе, — он завизжал бы от страха и спрятался под
кровать.
Из оцинкованного корыта шел теплый пар. Алевтина Петровна раскладывала на столике мыло, кокосовую мочалу, коробочку с присыпкой. Распеленали ребенка. Стали мерить градусником воду. Голый мальчишка лежал поперек
кровати, дергал ногами и заливался старчески-шамкающим плачем. Мать, с засученными рукавами,
подняла его, голенького, положила над корытом так, что все тельце лежало на ее белой мягкой ладони, и погрузила в воду.
Танечка соскочила со стула, зацепила ложку, уронила,
подняла, положила на край стола, она опять упала, опять
подняла и с хохотом, семеня своими обтянутыми чулками сытыми ножками, полетела в коридор и в детскую, позади которой была нянина комната. Она было пробежала в детскую, но вдруг позади себя услыхала всхлипывание. Она оглянулась, Вока стоял подле своей
кровати и, глядя на игрушечную лошадь, держал в руке тарелку и горько плакал. На тарелке ничего не было.