Неточные совпадения
Рассказывая, она смотрела в угол сада, где, между зеленью, был виден кусок крыши флигеля с закоптевшей
трубой;
из трубы поднимался голубоватый дымок, такой легкий и прозрачный, как будто это и не дым, а гретый воздух. Следя за взглядом Варвары, Самгин тоже наблюдал, как струится этот дымок, и чувствовал потребность говорить о чем-нибудь очень простом, житейском, но не находил о чем; говорила Варвара...
Сейчас за плотиной громадными железными коробками стояли три доменных печи, выметывавшие вместе с клубами дыма широкие огненные языки; из-за них
поднималось несколько дымившихся высоких железных
труб. На заднем плане смешались в сплошную кучу корпуса разных фабрик, магазины и еще какие-то здания без окон и
труб. Река Шатровка, повернув множество колес и шестерен, шла дальше широким, плавным разливом. По обоим ее берегам плотно рассажались дома заводских служащих и мастеровых.
Утро было морозное. Вся деревня курилась;
из труб столбами
поднимался белый дым. Он расстилался по воздуху и принимал золотисто-розовую окраску.
В то время, когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал
из трубы и потом снова в
трубу, висевшая у него на перевязи при боку ладунка, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась и месяц, пользуясь этим случаем, вылетел через
трубу Солохиной хаты и плавно
поднялся по небу.
Из закоптевшей
трубы столбом валил дым и,
поднявшись высоко, так, что посмотреть — шапка валилась, рассыпался горячими угольями по всей степи, и черт, — нечего бы и вспоминать его, собачьего сына, — так всхлипывал жалобно в своей конуре, что испуганные гайвороны [Гайвороны — грачи.] стаями подымались
из ближнего дубового леса и с диким криком метались по небу.
Вечерами над заводом колебалось мутно-красное зарево, освещая концы
труб, и было похоже, что
трубы не от земли к небу
поднялись, а опускаются к земле
из этого дымного облака, — опускаются, дышат красным и воют, гудят.
А рассвет был чист, безоблачен и ласков, город сделался мил и глазам и душе, когда стоял, будто розовым снегом осеян, и дым
из труб поднимался, словно
из кадил многих.
Из глиняной
трубы избушки скоро
поднимается дым кизяка, молоко переделывается в каймак; девка разжигает огонь, а старуха выходит к воротам.
Хозяйка была в своей избушке,
из трубы которой
поднимался черный густой дым растапливавшейся печи; девка в клети доила буйволицу.
С горки отлично можно было рассмотреть старый брагинский дом, который стоял на углу;
из одной
трубы винтом
поднимался синий дым, значит старуха затеяла какую-нибудь стряпню.
Наконец показался поезд.
Из трубы валил и
поднимался над рощей совершенно розовый пар, и два окна в последнем вагоне вдруг блеснули от солнца так ярко, что было больно смотреть.
Вася так чихнул, что над головой его
поднялась облаком пыль и густыми клубами, как бы
из трубы, поползла по лучу. А Вася все чихал и ругался...
Самое место выхода воды
из труб при известном освещении представляет прелестную картину: вода
поднимается прозрачным столбом и концентрическим водопадом падает в ящик, выложенный свинцом. Вторая
труба артезианского колодца, идущая вверх, служит вентилятором.
Из высокой дымовой
трубы на фабрике изобретателя качающихся паровых цилиндров, доктора Альбана, уже третий день не вылетает ни одной струи дыма; пронзительный фабричный свисток не раздается на покрытых снегом полях; на дворе сумерки; густая серая луна из-за горы
поднимается тускло; деревья индевеют.
На месте нашей избы тлела золотая груда углей, в середине ее стояла печь,
из уцелевшей
трубы поднимался в горячий воздух голубой дымок. Торчали докрасна раскаленные прутья койки, точно ноги паука. Обугленные вереи ворот стояли у костра черными сторожами, одна верея в красной шапке углей и в огоньках, похожих на перья петуха.
Двора у Спирькиной избы не было, а отдельно стоял завалившийся сеновал. Даже сеней и крыльца не полагалось, а просто с улицы бревно с зарубинами было приставлено ко входной двери — и вся недолга. Изба было высокая, как все старинные постройки, с подклетью, где у Спирьки металась на цепи голодная собака. Мы по бревну кое-как
поднялись в избу, которая даже не имела
трубы, а дым
из печи шел прямо в широкую дыру в потолке. Стены и потолок были покрыты настоящим ковром
из сажи.
Мороз все крепчал. Здание станции, которое наполовину состояло
из юрты и только наполовину
из русского сруба, сияло огнями.
Из трубы над юртой целый веник искр торопливо мотался в воздухе, а белый густой дым
поднимался сначала кверху, потом отгибался к реке и тянулся далеко, до самой ее середины… Льдины, вставленные в окна, казалось, горели сами, переливаясь радужными оттенками пламени…
В огороде, около бани, под старой высокой сосной, на столе, врытом в землю, буянил большой самовар, из-под крышки, свистя, вырывались кудрявые струйки пара,
из трубы лениво
поднимался зеленоватый едкий дым.
Стало солнышко закатываться. Стали снеговые горы
из белых — алые; в черных горах потемнело;
из лощин пар
поднялся, и самая та долина, где крепость наша должна быть, как в огне загорелась от заката. Стал Жилин вглядываться, — маячит что-то в долине, точно дым
из труб. И так и думается ему, что это самое — крепость русская.
Малиновые переливы вечерней зари, сливаясь с ясным темно-синим небосклоном, с каждой минутой темнели. Ярко сверкают в высоте поднебесной звезды, и дрожат они на плесу, отражаясь в тихой воде; почернел нагорный берег, стеной
поднимаясь над водою; ярчей разгорелись костры коноводов и пламенные столбы
из труб стального завода, а вдали виднеется ярманка, вся залитая огнями. То и дело над нею вспыхивает то белое, то алое, то зеленое зарево потешных огней, что жгут на лугах, где гулянья устроены.
Длинным серебристым столбом отражается луна в речных дрожащих струях и на золотых главах соседнего монастыря, великанами
поднимаются темные горы правого берега, там и сям мерцают сигнальные фонари пароходов, пышут к небу пламенные столбы
из труб стальных заводов…
Под конец обеда, бывало, станут заздравную пить. Пили ее в столовой шампанским, в галерее — вишневым медом… Начнут князя с ангелом поздравлять, «ура» ему закричат, певчие «многие лета» запоют, музыка грянет,
трубы затрубят, на угоре
из пушек палить зачнут, шуты вкруг князя кувыркаются, карлики пищат, немые мычат по-своему, большие господа за столом пойдут на счастье имениннику посуду бить, а медведь ревет, на задние лапы
поднявшись.
Стояло чудное утро половины мая 1887 года. В торговой гавани «южной Пальмиры» — Одессе — шла лихорадочная деятельность и господствовало необычное оживление: грузили и разгружали суда. Множество всевозможных форм пароходов, в металлической обшивке которых играло яркое смеющееся солнце,
из труб там и сям
поднимался легкий дымок к безоблачному небу, стояло правильными рядами на зеркальной поверхности Черного моря.