Неточные совпадения
— На много ступеней
подвинул меня этим
к себе господь. Что мне теперь здесь осталось? для кого мне жить? кого любить?
Пошлые слова удачно дополнял пошленький мотив: Любаша, захлебываясь, хохотала над Варварой, которая досадливо пыталась и не могла открыть портсигар, тогда как Гогин открывал его легким прикосновением мизинца. Затем он положил портсигар на плечо
себе,
двинул плечом, — портсигар соскользнул в карман пиджака. Тогда взбил волосы, сделал свирепое лицо, подошел
к сестре...
Козлов
подвинул труп осы поближе
к себе, расплющил его метким ударом ложки и, загоняя под решетку самовара, тяжко вздохнул...
Думая о
себе, я прихожу
к тому заключению, что мной
движет восстание против объективации, объективации смысла, объективации жизни и смерти, объективации религий и ценностей.
— А начальства тебе не жалко? Оно ведь тоже беспокоится! — заметил Егор. Он открыл рот и начал так
двигать губами, точно жевал воздух. — Однако шутки прочь! Надо тебя прятать, что нелегко, хотя и приятно. Если бы я мог встать… — Он задохнулся, бросил руки
к себе на грудь и слабыми движениями стал растирать ее.
Шатов
подвинул к столу скамейку, сел и меня посадил с
собой рядом.
Да, я лежал на своей кушетке, считал лихорадочный пульс, обливался холодным потом и думал о смерти. Кажется, Некрасов сказал, что хорошо молодым умереть. Я с этим не мог согласиться и как-то весь затаился, как прячется подстреленная птица. Да и
к кому было идти с своей болью, когда всякому только до
себя! А как страшно сознавать, что каждый день все ближе и ближе
подвигает тебя
к роковой развязке,
к тому огромному неизвестному, о котором здоровые люди думают меньше всего.
Они забрели от подвод шагов на триста; видно было, как они, молча и еле
двигая ногами, стараясь забирать возможно глубже и поближе
к камышу, волокли бредень, как они, чтобы испугать рыбу и загнать ее
к себе в бредень, били кулаками по воде и шуршали в камыше.
Он лёг спать не у
себя в каморке, а в трактире, под столом, на котором Терентий мыл посуду. Горбун уложил племянничка, а сам начал вытирать столы. На стойке горела лампа, освещая бока пузатых чайников и бутылки в шкафу. В трактире было темно, в окна стучал мелкий дождь, толкался ветер… Терентий, похожий на огромного ежа,
двигал столами и вздыхал. Когда он подходил близко
к лампе, от него на пол ложилась густая тень, — Илье казалось, что это ползёт душа дедушки Еремея и шипит на дядю...
Яков обнял девочку и
подвинул её ближе
к себе, а Илья подвинулся
к Пашке, тихо спросив его...
Он исчез. Но Фому не интересовало отношение мужиков
к его подарку: он видел, что черные глаза румяной женщины смотрят на него так странно и приятно. Они благодарили его, лаская, звали
к себе, и, кроме них, он ничего не видал. Эта женщина была одета по-городскому — в башмаки, в ситцевую кофту, и ее черные волосы были повязаны каким-то особенным платочком. Высокая и гибкая, она, сидя на куче дров, чинила мешки, проворно
двигая руками, голыми до локтей, и все улыбалась Фоме.
Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил
себя от них. Сел он не близко
к столу, потом ещё отодвинулся в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно
двигая тонкой, сухой шеей. На голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была большая шишка, маленькое острое ухо плотно прильнуло
к черепу, точно желая спрятаться в короткой бахроме седых волос. Он был серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под очками глаза, но не мог, и это тревожило его.
— Я не угадала, я слышала, — сказала эта скуластая барышня (уже я был готов взреветь от тоски, что она скажет: «Это — я,
к вашим услугам»),
двигая перед
собой руками, как будто ловила паутину, — так вот, что я вам скажу: ее здесь действительно нет, а она теперь в бордингаузе, у своей сестры. Идите, — девица махнула рукой, — туда по берегу. Всего вам одну милю пройти. Вы увидите синюю крышу и флаг на мачте. Варрен только что убежал и уж наверно готовит пакость, поэтому торопитесь.
— Нет, напрасно! У него разум — строгий. Я вначале даже боялся говорить с ним, — и хочется, а — боюсь! А когда отец помер — Тихон очень
подвинул меня
к себе. Ты ведь не так любил отца, как я. Тебя и Алексея не обидела эта несправедливая смерть, а Тихона обидела. Я ведь тогда не на монахиню рассердился за глупость её, а на бога, и Тихон сразу приметил это. «Вот, говорит, комар живёт, а человек…»
— Могут и не хотеть! Подумайте, — люди с великим трудом наладили для
себя какую-то жизнь, привыкли
к ней, а кто-то один — бунтует: не так живете! Не так? Да мы же лучшие силы наши вложили в эту жизнь, дьявол тебя возьми! И — бац его, учителя, праведника. Не мешай! А все же таки живая правда с теми, которые говорят: не так живете! С ними правда. И это они
двигают жизнь
к лучшему.
И он шел в суд, отгоняя от
себя всякие сомнения; вступал в разговоры с товарищами и садился, по старой привычке, рассеянно, задумчивым взглядом окидывая толпу и обеими исхудавшими руками опираясь на ручки дубового кресла, так же, как обыкновенно, перегибаясь
к товарищу,
подвигая дело, перешептываясь, и потом, вдруг вскидывая глаза и прямо усаживаясь, произносил известные слова и начинал дело.
— Я всё сама делаю, — сказала она Петру Ивановичу, отодвигая
к одной стороне альбомы, лежавшие на столе; и, заметив, что пепел угрожал столу, не мешкая
подвинула Петру Ивановичу пепельницу и проговорила: — Я нахожу притворством уверять, что я не могу от горя заниматься практическими делами. Меня, напротив, если может что не утешить… а развлечь, то это заботы о нем же. — Она опять достала платок, как бы собираясь плакать, и вдруг, как бы пересиливая
себя, встряхнулась и стала говорить спокойно.
Он глядит на Михаила Михайловича, партнера, как он бьет по столу сангвинической рукой и учтиво и снисходительно удерживается от захватывания взяток, а
подвигает их
к Ивану Ильичу, чтобы доставить ему удовольствие собирать их, не утруждая
себя, не протягивая далеко руку.
Прелесть их меня поразила, я любовался долго… потом, сам
себя не помня,
подвинул к ней свою руку…
подвинул… и своим пальцем задел за ее пальчик… задел и держу…
— Али я вас разбудила? Сапоги мне надо бы ваши… и брюки, — сонным голосом говорила толстая Фёкла, медленно, как вол, идя
к постели. Вздыхая и
двигая мебель, она забрала его платье и ушла, оставив за
собою запах кухни.
Сестра вложила стебелек ему в руку и помогла
подвинуть ее
к лицу. Он вдыхал в
себя нежный запах и, счастливо улыбаясь, прошептал...
Что вы из солистов, то это почувствуете вы сами при первом прикосновении
к серьезному делу, а засим, вспомните что сказано: «имейте веру с горчичное зерно, и вы будете
двигать горами!» Не верьте в
себя, но твердо веруйте в дело, в его правоту и святость, и вы тоже будете
двигать, если не горами, то массами живых людей, которые для нас теперь поважнее гор!
Они не прикасаются
к нему, и оно не касается Им; они объемлют натуру, а натура не может обнять божества Святой Троицы, понеже сии
двигают себя в своей собственной свободе.
— Так возьми же ты эти деньги
к себе, невестушка, да утре похлопочи, чтобы ребятишкам было молоко, — молвил Герасим,
подвигая к Пелагее кучку медных.
С этим отец Евангел,
подвинув слегка майора
к себе, показал ему через дверь другой комнаты, как Катерина Астафьевна, слышавшая весь их разговор, вдруг упала на колени и, протянув руки
к освященному лампадой образ-пику, плакала радостными и благодарными слезами.
Мне вдруг сделалось так не по
себе, точно я беседовал с самим паном Твардовским, и я захотел
себя приободрить. Я еще далее отошел от карточного стола
к закусочному и позамешкался с приятелем, изъяснявшим по-своему слово «мистик», а когда меня через некий час волною снова
подвинуло туда, где играли в карты, то я застал уже талию в руках Августа Матвеича.
Бабушка, как я уже говорил, была не без предрассудков. Она, видимо, смутилась от вещих слов колдуньи,
подвинула меня
к себе и перекрестила, читая про
себя молитву, потом ласковою, задабривающей речью старалась подкупить ее благосклонность: пожалуй, испортит или обойдет меня. То заговаривала, голубка моя, о ее бедности, о ветхости избушки, обещалась прислать леску на перемену ветхих бревен, плотников, мучки, круп; пригожей внучке ее подарила четвертак на ленту в косу и наказала приходить
к нам.
Накапал ему с полстакана. Поднес Кучерявый
к усам: хлебной слезой так в душу и шибануло. Опрокинул на лоб, корочку черную понюхал, сразу головой будто выше стал. Барыне сам на мозоль наступил, в бок ее локтем
двинул… Песню играть стал, с присвистом ложками
себе по тарелке подщелкивает...
Когда я, закрыв дверь, поспешно
задвигал засов, мне почудилось, что он слабо тянет ручку двери
к себе, но, несомненно, это было только воображение.
Та же фальшь сквозила и в движениях женщины: она передвинулась на стуле и даже протянула вперед шею, точно приготовилась
к долгому и внимательному слушанию: а когда Валя неохотно приступил
к рассказу, она тотчас же ушла в
себя и потемнела, как потайной фонарь, в котором внезапно
задвинули крышку.
— Все-таки последний вечер, — повторил Петр Иваныч. — Завтра уж того не будет… — И он еще подлил
себе рому. И долго он еще сидел за чайным столом с таким видом, как будто многое ему хотелось сказать, да некому было слушать. Он
подвинул было
к себе ром, но дочь потихоньку унесла бутылку.