Неточные совпадения
Самгин пошел домой, — хотелось есть до колик в желудке. В кухне на
столе горела дешевая, жестяная лампа, у
стола сидел медник, против него — повар, на полу у печи кто-то спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито,
двигая руками
по столу...
В пекарне началось оживление, кудрявый Алеша и остролицый, худенький подросток Фома налаживали в приямке два самовара, выгребали угли из печи, в углу гремели эмалированные кружки, лысый старик резал каравай хлеба равновесными ломтями, вытирали
стол,
двигали скамейки,
по асфальту пола звучно шлепали босые подошвы, с печки слезли два человека в розовых рубахах, без поясов, одинаково растрепанные, одновременно и как будто одними и теми же движениями надели сапоги, полушубки и — ушли в дверь на двор.
Посредине
стола держал банк изящный брюнет, методически
продвигая по зеленому сукну холеной, слегка вздрагивающей рукой без всяких украшений атласную карту.
— Да, я здесь, правда, свой человек, — спокойно продолжал он, медленными кругами
двигая рюмку
по столу.Представьте себе: я в этом самом доме обедал изо дня в день ровно четыре месяца.
Вечером хохол ушел, она зажгла лампу и села к
столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась
по комнате, вышла в кухню, заперла дверь на крюк и, усиленно
двигая бровями, воротилась в комнату. Опустила занавески на окнах и, взяв книгу с полки, снова села к
столу, оглянулась, наклонилась над книгой, губы ее зашевелились. Когда с улицы доносился шум, она, вздрогнув, закрывала книгу ладонью, чутко прислушиваясь… И снова, то закрывая глаза, то открывая их, шептала...
Дальше — в комнате R. Как будто — все точно такое, что и у меня: Скрижаль, стекло кресел,
стола, шкафа, кровати. Но чуть только вошел —
двинул одно кресло, другое — плоскости сместились, все вышло из установленного габарита, стало неэвклидным. R — все тот же, все тот же.
По Тэйлору и математике — он всегда шел в хвосте.
И снова все смотрели на его угреватое лицо, а дядя Марк щёлкал
по столу пальцами, нетерпеливо
двигая густыми бровями.
Обыкновенно он сидел среди комнаты за
столом, положив на него руки, разбрасывал
по столу свои длинные пальцы и всё время тихонько
двигал ими, щупая карандаши, перья, бумагу; на пальцах у него разноцветно сверкали какие-то камни, из-под чёрной бороды выглядывала жёлтая большая медаль; он медленно ворочал короткой шеей, и бездонные, синие стёкла очков поочерёдно присасывались к лицам людей, смирно и молча сидевших у стен.
Запоздалый грузовик прошел
по улице Герцена, колыхнув старые стены института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на
столе. Профессор побледнел и занес руки над микроскопом так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Персиков
двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Он глядит на Михаила Михайловича, партнера, как он бьет
по столу сангвинической рукой и учтиво и снисходительно удерживается от захватывания взяток, а
подвигает их к Ивану Ильичу, чтобы доставить ему удовольствие собирать их, не утруждая себя, не протягивая далеко руку.
Он ворчал, а семья его сидела за
столом и ждала, когда он кончит мыть руки, чтобы начать обедать. Его жена Федосья Семеновна, сын Петр — студент, старшая дочь Варвара и трое маленьких ребят давно уже сидели за
столом и ждали. Ребята — Колька, Ванька и Архипка, курносые, запачканные, с мясистыми лицами и с давно не стриженными, жесткими головами, нетерпеливо
двигали стульями, а взрослые сидели не шевелясь и, по-видимому, для них было всё равно — есть или ждать…
Мне вдруг сделалось так не
по себе, точно я беседовал с самим паном Твардовским, и я захотел себя приободрить. Я еще далее отошел от карточного
стола к закусочному и позамешкался с приятелем, изъяснявшим по-своему слово «мистик», а когда меня через некий час волною снова
подвинуло туда, где играли в карты, то я застал уже талию в руках Августа Матвеича.
— Ах как хорошо! Как славно! — говорил он себе, когда ему
подвигали чисто накрытый
стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. — Ах как хорошо, как славно! — И
по старой привычке он делал себе вопрос: ну а потом чтó? чтó я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах как славно!