Неточные совпадения
Он закрыл глаза, и, утонув в темных ямах, они сделали лицо его более жутко слепым, чем оно бывает у слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного
дома, кокетливо спрятавшего свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий человек с лицом клоуна, с метлой в руках. Он бросил метлу,
подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
Я еще тройной свисток — и мне сразу откликнулись с двух разных сторон. Послышались торопливые шаги: бежал дворник из соседнего
дома, а со стороны бульвара — городовой, должно быть, из будки… Я спрятался в кусты, чтобы удостовериться, увидят ли человека у решетки. Дворник бежал вдоль тротуара и прямо наткнулся на него и засвистал.
Подбежал городовой… Оба наклонились
к лежавшему. Я хотел выйти
к ним, но опять почувствовал боль в ноге: опять провалился ножик в дырку!
Я, конечно, был очень рад сделать это для Глеба Ивановича, и мы в восьмом часу вечера (это было в октябре) подъехали
к Солянке. Оставив извозчика, пешком пошли по грязной площади, окутанной осенним туманом, сквозь который мерцали тусклые окна трактиров и фонарики торговок-обжорок. Мы остановились на минутку около торговок,
к которым
подбегали полураздетые оборванцы, покупали зловонную пищу, причем непременно ругались из-за копейки или куска прибавки, и, съев, убегали в ночлежные
дома.
Я вскочил и
подбежал к окну. По стеклам струились дождевые капли, мелкий дождь с туманом заволакивал пустырь, дальние
дома едва виднелись неопределенной полосой, и весь свет казался затянутым этой густой слякотной мглою, в которую погрузился мой взрослый друг… Навсегда!
С открытым видом, с обворожительною улыбкой, быстро приблизилась она
к Степану Трофимовичу, протянула ему прелестно гантированную ручку и засыпала его самыми лестными приветствиями, — как будто у ней только и заботы было во всё это утро, что поскорей
подбежать и обласкать Степана Трофимовича за то, что видит его наконец в своем
доме.
Дни пошли крупным шагом, шумно, беспокойно, обещая что-то хорошее. Каждый день больной видел Прачкина, Тиунова, какие-то люди собирались в Палагиной комнате и оживлённо шумели там —
дом стал похож на пчелиный улей, где Люба была маткой: она всех слушала, всем улыбалась, поила чаем, чинила изорванное пальто Прачкина, поддёвку Тиунова и,
подбегая к больному, спрашивала...
За ним, подпрыгивая и вертя шеями, катились по мостовой какие-то тёмные и серые растрёпанные люди, они поднимали головы и руки кверху, глядя в окна
домов, наскакивали на тротуары, сбивали шапки с прохожих, снова
подбегали к Мельникову и кричали, свистели, хватались друг за друга, свиваясь в кучу, а Мельников, размахивая флагом, охал и гудел, точно большой колокол.
Сани остановились около большого странного
дома, похожего на опрокинутый супник. Длинный подъезд этого
дома с тремя стеклянными дверями был освещен дюжиной ярких фонарей. Двери со звоном отворялись и, как рты, глотали людей, которые сновали у подъезда. Людей было много, часто
к подъезду
подбегали и лошади, но собак не было видно.
Что делалось в барском
доме? Там также слышали колокольчик, но этот милый звук не произвел никакого неприятного влияния; Наталья Сергевна
подбежала к окну, а Борис Петрович, который не говорил с женой со вчерашнего вечера, кинулся
к другому. — Они ждали сына в отпуск — верно это он!..
Очень обрадовавшись тому, что все идет хорошо, господин Голядкин поставил зеркало на прежнее место, а сам, несмотря на то что был босиком и сохранял на себе тот костюм, в котором имел обыкновение отходить ко сну,
подбежал к окошку и с большим участием начал что-то отыскивать глазами на дворе
дома, на который выходили окна квартиры его.
Слёткин
подбежал к Квицинскому и начал было жаловаться и хныкать… Тот попросил его «не мешать» и приступил
к исполнению задуманного им плана. Сам он стал впереди
дома и начал, в виде диверсии, объяснять Харлову, что не дворянское он затеял дело…
Таким образом Чернушка спасена была от жестокой и неминуемой смерти. Лишь только кухарка удалилась в
дом, Чернушка слетела с кровли и
подбежала к Алеше. Она как будто знала, что он ее избавитель: кружилась около него, хлопала крыльями и кудахтала веселым голосом. Все утро она ходила за ним по двору, как собачка, и казалось, будто хочет что-то сказать ему, да не может. По крайней мере, он никак не мог разобрать ее кудахтанья.
Раскипятится, бывало, на что, — уйму нет на него, близко не подходи, в
дому все хоронятся, дрожмя дрожат, а она — семилеткой еще была —
подбежит к отцу, вскочит
к нему на колени да ручонками и зачнет у него на лбу морщины разглаживать.
Солдат пошел со мной, да так скоро, что я бегом за ним не поспевал. Вот пришли мы в свой
дом. Солдат помолился богу и говорит: «Здравствуйте!» Потом разделся, сел на конник и стал оглядывать избу и говорит: «Что ж, у вас семьи только-то?» Мать оробела и ничего не говорит, только смотрит на солдата. Он и говорит: «Где ж матушка?» — а сам заплакал. Тут мать
подбежала к отцу и стала его целовать. И я тоже взлез
к нему на колени и стал его обшаривать руками. А он перестал плакать и стал смеяться.
Тася с опущенной головой и сильно бьющимся сердцем последовала позади всех. Она видела, как выбежала на террасу мама, как она с легкостью девочки спрыгнула с крыльца и,
подбежав к Марье Васильевне, несшей Леночку, выхватила из её рук девочку и, громко рыдая, понесла ее в
дом. В один миг появились простыней. Мама свернула одну из них на подобие гамака, положила в нее безжизненную Леночку и при помощи трех гувернанток стала качать ее изо всех сил в обе стороны.
— И вот я посадила Виктора Густавыча,
подбегаю к ней и говорю: «Катя, а теперь если кто приедет, ты должна говорить: я уехала и что меня нет
дома». Кажется, всякая дура может это понять и исполнить!
Юрик вскочил с постели и, как был, босой, в одной ночной рубашонке,
подбежал к окну. Глухой крик ужаса сорвался с губ Юрика, и он едва удержался на ногах от испуга. Находящийся неподалеку от господского
дома домик птичницы Аксиньи пылал, как свеча, со всех сторон охваченный пламенем.