Неточные совпадения
Голос городничего. Так, по крайней мере, чем-нибудь застлать, хотя бы ковриком. Не прикажете ли, я
велю подать коврик?
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо,
велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
― Но не будем говорить. Позвони, я
велю подать чаю. Да подожди, теперь не долго я…
— Отправлены, — отвечал Левин и
велел Кузьме
подавать одеваться.
Возвращаясь усталый и голодный с охоты, Левин так определенно мечтал о пирожках, что, подходя к квартире, он уже слышал запах и вкус их во рту, как Ласка чуяла дичь, и тотчас
велел Филиппу
подать себе.
Обед стоял на столе; она подошла, понюхала хлеб и сыр и, убедившись, что запах всего съестного ей противен,
велела подавать коляску и вышла. Дом уже бросал тень чрез всю улицу, и был ясный, еще теплый на солнце вечер. И провожавшая ее с вещами Аннушка, и Петр, клавший вещи в коляску, и кучер, очевидно недовольный, — все были противны ей и раздражали ее своими словами и движениями.
Старания Агафьи Михайловны и повара, чтоб обед был особенно хорош, имели своим последствием только то, что оба проголодавшиеся приятеля, подсев к закуске, наелись хлеба с маслом, полотка и соленых грибов, и еще то, что Левин
велел подавать суп без пирожков, которыми повар хотел особенна удивить гостя.
Сейчас же, еще за ухой, Гагину
подали шампанского, и он
велел наливать в четыре стакана. Левин не отказался от предлагаемого вина и спросил другую бутылку. Он проголодался и ел и пил с большим удовольствием и еще с большим удовольствием принимал участие в веселых и простых разговорах собеседников. Гагин, понизив голос, рассказывал новый петербургский анекдот, и анекдот, хотя неприличный и глупый, был так смешон, что Левин расхохотался так громко, что на него оглянулись соседи.
После чая он вышел в переднюю
велеть подавать лошадей и, когда вернулся, застал Дарыо Александровну взволнованную, с расстроенным лицом и слезами на глазах.
Но на второй день после отъезда, когда Корней
подал ему счет из модного магазина, который забыла заплатить Анна, и доложил, что приказчик сам тут, Алексей Александрович
велел позвать приказчика.
Нахмуренный вернулся он в свой номер и, подсев к Яшвину, вытянувшему свои длинные ноги на стул и пившему коньяк с сельтерской водой,
велел себе
подать того же.
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы
велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
«Впрочем, это дело кончено, нечего думать об этом», сказал себе Алексей Александрович. И, думая только о предстоящем отъезде и деле ревизии, он вошел в свой нумер и спросил у провожавшего швейцара, где его лакей; швейцар сказал, что лакей только что вышел. Алексей Александрович
велел себе
подать чаю, сел к столу и, взяв Фрума, стал соображать маршрут путешествия.
Алексей Александрович
велел подать чай в кабинет и, играя массивным ножом, пошел к креслу, у которого была приготовлена лампа и начатая французская книга о евгюбических надписях.
По мнению здешних ученых, этот провал не что иное, как угасший кратер; он находится на отлогости Машука, в версте от города. К нему
ведет узкая тропинка между кустарников и скал; взбираясь на гору, я
подал руку княжне, и она ее не покидала в продолжение целой прогулки.
Размотавши косынку, господин
велел подать себе обед.
Накушавшись чаю, он уселся перед столом,
велел подать себе свечу, вынул из кармана афишу, поднес ее к свече и стал читать, прищуря немного правый глаз.
Поздно уже, почти в сумерки, возвратился он к себе в гостиницу, из которой было вышел в таком хорошем расположении духа, и от скуки
велел подать себе чаю.
И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы
подало намек на это, а говорили вместо того: «этот стакан нехорошо
ведет себя» или что-нибудь вроде этого.
Он поскорей звонит. Вбегает
К нему слуга француз Гильо,
Халат и туфли предлагает
И
подает ему белье.
Спешит Онегин одеваться,
Слуге
велит приготовляться
С ним вместе ехать и с собой
Взять также ящик боевой.
Готовы санки беговые.
Он сел, на мельницу летит.
Примчались. Он слуге
велитЛепажа стволы роковые
Нести за ним, а лошадям
Отъехать в поле к двум дубкам.
Есаулу Товкачу передал свою власть вместе с крепким наказом явиться сей же час со всем полком, если только он
подаст из Сечи какую-нибудь
весть.
Это я теперь, чтобы подмонтироваться, [Подмонтироваться — возбудиться (от фр. monter).]
велел подать, потому что я куда-то собираюсь, и вы видите меня в особом расположении духа.
Гаврило (потирая руки). Так ступайте, усаживайтесь! Женщинам
велю чаю
подать; а вы к буфету — закусите!
Огудалова. Не возражайте, не возражайте! А то я с вами поссорюсь. Лариса,
вели шампанского
подать да налей им по стаканчику — пусть выпьют мировую.
Я согласился и на то, а Зурин
велел подать пуншу и уговорил меня попробовать, повторяя, что к службе надобно мне привыкать; а без пуншу, что и служба!
Она по-прежнему сидела возле сына (в карты она не играла), по-прежнему подпирая щеку кулачком, и вставала только затем, чтобы
велеть подать какое-нибудь новое яство.
Николай Петрович
велел подать несколько бутылок портера, только что привезенного из Москвы, и сам раскутился до того, что щеки у него сделались малиновые и он все смеялся каким-то не то детским, не то нервическим смехом.
На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна
велела позвать Базарова к себе в кабинет и с принужденным смехом
подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.
Самгин
повел ее в «Эрмитаж»; стол она выбрала среди зала на самом видном месте, а когда лакей
подал карту, сказала ему с обаятельнейшей улыбкой, громко...
Но женитьба, свадьба — все-таки это поэзия жизни, это готовый, распустившийся цветок. Он представил себе, как он
ведет Ольгу к алтарю: она — с померанцевой веткой на голове, с длинным покрывалом. В толпе шепот удивления. Она стыдливо, с тихо волнующейся грудью, с своей горделиво и грациозно наклоненной головой,
подает ему руку и не знает, как ей глядеть на всех. То улыбка блеснет у ней, то слезы явятся, то складка над бровью заиграет какой-то мыслью.
— В отставку
велел подать.
Барон
вел процесс, то есть заставлял какого-то чиновника писать бумаги, читал их сквозь лорнетку, подписывал и посылал того же чиновника с ними в присутственные места, а сам связями своими в свете давал этому процессу удовлетворительный ход. Он
подавал надежду на скорое и счастливое окончание. Это прекратило злые толки, и барона привыкли видеть в доме, как родственника.
— Ну, так и быть, благодари меня, — сказал он, снимая шляпу и садясь, — и
вели к обеду
подать шампанское: дело твое сделано.
Она
повела глазами вокруг, по деревьям, по траве, потом остановила их на нем, улыбнулась и
подала ему руку.
Она пришла в экстаз, не знала, где его посадить,
велела подать прекрасный завтрак, холодного шампанского, чокалась с ним и сама цедила по капле в рот вино, вздыхала, отдувалась, обмахивалась веером. Потом позвала горничную и хвастливо сказала, что она никого не принимает; вошел человек в комнату, она повторила то же и
велела опустить шторы даже в зале.
— Садовник спал там где-то в углу и будто все видел и слышал. Он молчал, боялся, был крепостной… А эта пьяная баба, его вдова, от него слышала — и болтает… Разумеется, вздор — кто поверит! я первая говорю: ложь, ложь! эта святая, почтенная Татьяна Марковна!.. — Крицкая закатилась опять смехом и вдруг сдержалась. — Но что с вами? Allons donc, oubliez tout! Vive la joie! [Забудьте все! Да здравствует веселье! (фр.)] — сказала она. — Что вы нахмурились? перестаньте. Я
велю еще
подать вина!
Райскому стало скучно, и он собрался домой. Полина Карповна не только не удерживала его, но, по-видимому, была довольна, что он уходит. Она
велела подавать коляску и непременно хотела ехать с ним.
Обязанность ее, когда Татьяна Марковна сидела в своей комнате, стоять, плотно прижавшись в уголке у двери, и вязать чулок, держа клубок под мышкой, но стоять смирно, не шевелясь, чуть дыша и по возможности не спуская с барыни глаз, чтоб тотчас броситься, если барыня укажет ей пальцем,
подать платок, затворить или отворить дверь, или
велит позвать кого-нибудь.
—
Вели, Марфенька,
подать: там вчера только что почали бутылку от итальянца…
Она была всегда в оппозиции с местными властями: постой ли к ней назначат или
велят дороги чинить, взыскивают ли
подати: она считала всякое подобное распоряжение начальства насилием, бранилась, ссорилась, отказывалась платить и об общем благе слышать не хотела.
От Анны Андреевны я домой не вернулся, потому что в воспаленной голове моей вдруг промелькнуло воспоминание о трактире на канаве, в который Андрей Петрович имел обыкновение заходить в иные мрачные свои часы. Обрадовавшись догадке, я мигом побежал туда; был уже четвертый час и смеркалось. В трактире известили, что он приходил: «Побывали немного и ушли, а может, и еще придут». Я вдруг изо всей силы решился ожидать его и
велел подать себе обедать; по крайней мере являлась надежда.
Между тем наступила ночь. Я
велел подать что-нибудь к ужину, к которому пригласил и смотрителя. «Всего один рябчик остался», — сердито шепнул мне человек. «Где же прочие? — сказал я, — ведь у якута куплено их несколько пар». — «Вчера с проезжим скушали», — еще сердитее отвечал он. «Ну разогревай английский презервный суп», — сказал я. «Вчера последний вышел», — заметил он и поставил на очаг разогревать единственного рябчика.
По-японски их зовут гокейнсы. Они старшие в городе, после губернатора и секретарей его, лица. Их
повели на ют, куда принесли стулья; гокейнсы сели, а прочие отказались сесть, почтительно указывая на них.
Подали чай, конфект, сухарей и сладких пирожков. Они выпили чай, покурили, отведали конфект и по одной завернули в свои бумажки, чтоб взять с собой; даже спрятали за пазуху по кусочку хлеба и сухаря. Наливку пили с удовольствием.
— «А вот отдохните здесь, теперь три часа, в четыре
подадут обед: обедайте, если хотите, а после я тотчас
велю закладывать экипажи, пораньше, для вас, и вы поедете кататься.
Он поздравил; мы
велели подать шампанского, до которого он, кажется, большой охотник.
Хозяин пригласил нас в гостиную за большой круглый стол, уставленный множеством тарелок и блюд с свежими фруктами и вареньями. Потом слуги принесли графины с хересом, портвейном и бутылки с элем. Мы попробовали последнего и не могли опомниться от удовольствия: пиво было холодно как лед, так что у меня заныл зуб.
Подали воды, тоже прехолодной. Хозяин объяснил, что у него есть глубокие подвалы; сверх того, он нарочно
велел нахолодить пиво и воду селитрой.
Но это все неважное: где же важное? А вот: 9-го октября, после обеда, сказали, что едут гокейнсы. И это не важность: мы привыкли. Вахтенный офицер посылает сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов
повели в капитанскую каюту. Я был там. «А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело
подавая руки; но они молча, едва отвечая на поклон, брали руку. Что это значит? Они, такие ласковые и учтивые, особенно Саброски: он шутник и хохотун, а тут… Да что это у всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
Монах засуетился и
велел тагалу вскрыть бывшие тут же где-то в углу два ящика и
подать несколько бутылок английского элю и портера.
Я вошла, а он лежал зa перегородкой и тотчас
велел подать себе коньяку.
— Тонечка, покорми нас чем-нибудь!.. — умолял Веревкин, смешно поднимая брови. — Ведь пятый час на дворе… Да, кстати,
вели подавать уж прямо сюда, — отлично закусим под сенью струй. Понимаешь?