Неточные совпадения
Но ветер был не совсем попутный, и потому нас потащил по заливу сильный пароход и на рассвете воротился, а мы стали бороться
с поднявшимся бурным или, как
моряки говорят, «свежим» ветром.
«Завтра на вахту рано вставать, —
говорит он, вздыхая, — подложи еще подушку, повыше, да постой, не уходи, я, может быть, что-нибудь вздумаю!» Вот к нему-то я и обратился
с просьбою, нельзя ли мне отпускать по кружке пресной воды на умыванье, потому-де, что мыло не распускается в морской воде, что я не
моряк, к морскому образу жизни не привык, и, следовательно, на меня, казалось бы, строгость эта распространяться не должна.
Редактор иностранной части «Morning Star'a» узнал меня. Начались вопросы о том, как я нашел Гарибальди, о его здоровье.
Поговоривши несколько минут
с ним, я ушел в smoking-room. [курительную комнату (англ.).] Там сидели за пель-элем и трубками мой белокурый
моряк и его черномазый теолог.
И потому, когда Елена переступила со сходни на палубу и ей загородили дорогу —
с одной стороны этот самый
моряк, а
с другой толстая старая женщина
с кульками в обеих руках, которая, задохнувшись от подъема, толклась и переваливалась на одном месте, она равнодушно поглядела на победоносного брюнета и сказала, как
говорят нерасторопной прислуге...
Мы прошли опять в «Тонус» и заказали вино; девочке заказали сладкие пирожки, и она стала их анатомировать пальцем, мурлыча и болтая ногами, а мы
с Паркером унеслись за пять лет назад. Некоторое время Паркер
говорил мне «ты», затем постепенно проникся зрелищем перемены в лице изящного загорелого
моряка, носящего штурманскую форму
с привычной небрежностью опытного морского волка, — и перешел на «вы».
— Вы и всякий имеет полнейшее право презирать меня после того, что я наделал, и если бы я был на вашем месте, а в моей сегодняшней роли подвизался другой, то я, может быть, даже не стал бы
с ним
говорить. Что тут уж и рассказывать! Человек поступил совсем как мерзавец, но поверьте… (у него задрожало все лицо и грудь) поверьте, я совсем не мерзавец, и я не был пьян. Да, я
моряк, но я вина не люблю и никогда не пью вина.
Он писал
моряку во всяком письме, чтобы все было готово для его приезда, что он на днях едет, и нарочно оттягивал свой отъезд. Возвратившись, наконец, в свой дом на Яузе, он прервал все сношения
с Марией Валериановной, строго запретил людям принимать ее или ходить к ней в дом. «Я должен был принять такие меры, —
говорил он, — для сына; я все бы ей простил, но она женщина до того эгрированная, что может пошатнуть те фундаменты морали, которые я
с таким трудом вывожу в сердце Анатоля».
— Полноте пустяки
говорить, мой почтеннейший, — возразил хозяин. — Роль маленькая: на каких-нибудь трех страницах.
Моряка сыграет Юлий Карлыч. — Эта роль очень добрая: лицо надобно иметь веселое,
с приятной этакой улыбкой. Она очень будет вам по характеру. Кочкарева сыграет наш великий трагик, а Мишель — Анучкина.
Нечего и
говорить, что и капитан «Маргариты», и особенно гостивший у него старик-капитан встретили молодого человека
с задушевной приветливостью и той простотой, которой отличаются вообще
моряки.
— Вы, батенька, прирожденный
моряк, —
говорил старик-штурман и уписывал
с обычным своим аппетитом и ветчину, и холодную телятину, запивая все это любимой своей марсалой.
Но стыд за свое малодушие заставляет молодого лейтенанта пересилить свой страх. Ему кажется, что и капитан и старый штурман видят, что он трусит, и читают его мысли, недостойные флотского офицера. И он принимает позу бесстрашного
моряка, который ничего не боится, и, обращаясь к старому штурману, стоящему рядом
с капитаном,
с напускной веселостью
говорит...
И под этой уменьшенной парусностью, оберегавшей целость мачт, «Коршун» несся со свежим попутным муссоном по десяти узлов [В настоящее время
моряки говорят просто «десять узлов», что равно десяти морским милям в час. — Ред.] в час, легко и свободно вспрыгивая
с волны на волну, и, словно утка, отряхиваясь своим бушпритом от воды, когда он, рассекая гребни волн, снова поднимается на них.
Кажется, первые годы после переезда Герцена на континент вряд ли осталась в Лондоне какая-нибудь политическая приманка; по крайней мере ни в 1867 году, ни в 1868 году (я жил тогда целый сезон в Лондоне) никто мне не
говорил о русских эмигрантах; а я познакомился
с одним отставным
моряком, агентом нашего пароходного общества, очень общительным и образованным холостяком, и он никогда не сообщал мне ни о каком эмигранте,
с которым стоило бы познакомиться.
Чухонец постучал трубкой об оконную раму и стал
говорить о своем брате-моряке. Климов уж более не слушал его и
с тоской вспоминал о своей мягкой, удобной постели, о графине
с холодной водой, о сестре Кате, которая так умеет уложить, успокоить, подать воды. Он даже улыбнулся, когда в его воображении мелькнул денщик Павел, снимающий
с барина тяжелые, душные сапоги и ставящий на столик воду. Ему казалось, что стоит только лечь в свою постель, выпить воды, и кошмар уступил бы свое место крепкому, здоровому сну.
Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном,
с приятным грасированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «чеаек, трубку!» и тому подобное.