Неточные совпадения
— Да нас-то
с тобой чем это касается? — засмеялся Иван, — ведь свое-то мы успеем все-таки переговорить, свое-то, для чего мы пришли сюда? Чего ты глядишь
с удивлением? Отвечай: мы для чего здесь сошлись? Чтобы
говорить о любви к Катерине Ивановне, о старике и Дмитрии? О загранице? О роковом положении России? Об
императоре Наполеоне? Так ли, для этого ли?
Александр захотел видеть Витберга. Долго
говорил он
с художником. Смелый и одушевленный язык его, действительное вдохновение, которым он был проникнут, и мистический колорит его убеждений поразили
императора. «Вы камнями
говорите», — заметил он, снова рассматривая проект.
Она поднимала глаза к небу, полные слез,
говоря о посещениях их общей матери (императрицы Марии Федоровны), была влюблена в
императора Александра и, помнится, носила медальон или перстень
с отрывком из письма императрицы Елизаветы: «Il a repris son sourire de bienveillanse!».
— Если бы не семья, не дети, —
говорил он мне, прощаясь, — я вырвался бы из России и пошел бы по миру;
с моим Владимирским крестом на шее спокойно протягивал бы я прохожим руку, которую жал
император Александр, — рассказывая им мой проект и судьбу художника в России.
Говорят, будто я обязан этим усердию двух-трех верноподданных русских, живших в Ницце, и в числе их мне приятно назвать министра юстиции Панина; он не мог вынести, что человек, навлекший на себя высочайший гнев Николая Павловича, не только покойно живет, и даже в одном городе
с ним, но еще пишет статейки, зная, что государь
император этого не жалует.
Как-то мой отец принялся за Карамзина «Историю государства Российского», узнавши, что
император Александр ее читал, но положил в сторону,
с пренебрежением
говоря: «Всё Изяславичи да Ольговичи, кому это может быть интересно?»
— О, дитя мое, я готов целовать ноги
императора Александра, но зато королю прусскому, но зато австрийскому
императору, о, этим вечная ненависть и… наконец… ты ничего не смыслишь в политике!» — Он как бы вспомнил вдруг,
с кем
говорит, и замолк, но глаза его еще долго метали искры.
Ивану пошел всего двадцатый год, когда этот неожиданный удар — мы
говорим о браке княжны, не об ее смерти — над ним разразился; он не захотел остаться в теткином доме, где он из богатого наследника внезапно превратился в приживальщика; в Петербурге общество, в котором он вырос, перед ним закрылось; к службе
с низких чинов, трудной и темной, он чувствовал отвращение (все это происходило в самом начале царствования
императора Александра); пришлось ему, поневоле, вернуться в деревню, к отцу.
9 июня был акт. Характер его был совершенно иной: как открытие Лицея было пышно и торжественно, так выпуск наш тих и скромен. В ту же залу пришел
император Александр в сопровождении одного тогдашнего министра народного просвещения князя Голицына. Государь не взял
с собой даже князя П. М. Волконского, который, как все
говорили, желал быть на акте.
Что же будет
с нашими в Венгрии? Я ожидаю важных событий.
Император наш,
говорят, поехал в Вену. Мы
с Михаилом Александровичем без конца политикуем.
Нечего и
говорить уже о разных его выходках, которые везде повторялись; например, однажды в Царском Селе Захаржевского медвежонок сорвался
с цепи от столба, [После этого автором густо зачеркнуто в рукописи несколько слов.] на котором устроена была его будка, и побежал в сад, где мог встретиться глаз на глаз, в темной аллее,
с императором, если бы на этот раз не встрепенулся его маленький шарло и не предостерег бы от этой опасной встречи.
В спальной и гостиной
говорили о переменах в правительстве, которых необходимо ожидать должно; о том, что
император удалит всех прежних любимцев государыни, которых он терпеть не может, потому что они
с ним дурно поступали.
В одно воскресенье я был в кофейном доме, купил кружку пива, курил свою трубочку и разговаривал
с своими знакомыми про Politik, про
император Франц, про Napoleon, про войну, и каждый
говорил свое мнение.
— Подумай, —
говорит, — ты, какой я человек? Я, —
говорит, — самим богом в один год
с императором создан и ему ровесник.
Панталеоне, по просьбе Эмиля, заставил пуделя Тарталью проделать все свои шутки — и Тарталья прыгал через палку, «
говорил», то есть лаял, чихал, запирал дверь носом, притащил стоптанную туфлю своего хозяина — и, наконец,
с старым кивером на голове, представлял маршала Бернадотта, подвергающегося жестоким упрекам
императора Наполеона за измену.
Она и великой императрице Екатерине знаема была, и Александр
император,
поговорив с нею, находил необременительною для себя эту ее беседу; а наиболее всего она известна в народе тем, как она в молодых летах своих одна
с Пугачевым сражалась и нашла, как себя от этого мерзкого зверя защитить.
— А как бы вы изволили полагать? — отвечал
с тихою улыбкой карлик. — Да-с;
с самим
императором Александром Павловичем
говорил и имел рассудок, как ему отвечать.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было
с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое
говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое
говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи
императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
— Революционеров… А — какие же теперь революционеры, если по указу государя
императора революция кончилась? Они
говорят, чтобы собирать на улицах народ, ходить
с флагами и «Боже царя храни» петь. Почему же не петь, если дана свобода? Но они
говорят, чтобы при этом кричать — долой конституцию! Позвольте… я не понимаю… ведь так мы, значит, против манифеста и воли государя?
Видаясь
с Жуквичем каждодневно и беседуя
с ним по целым вечерам, Елена догадывалась, что он был человек лукавый,
с характером твердым, закаленным, и при этом она полагала, что он вовсе не такой маленький деятель польского дела, как
говорил о себе; об этом Елена заключала из нескольких фраз, которые вырвались у Жуквича, — фраз о его дружественном знакомстве
с принцем Наполеоном […принц Наполеон (1856—1879) — сын
императора Франции Наполеона III.], об его разговоре
с турецким султаном […
с турецким султаном.
Может быть, кто-нибудь это знает от какого-нибудь более памятливого свидетеля или современника. Это весьма возможно, так как встреча Рубини
с Чихачевым в гостиной генерал-губернаторского дома и все, что там произошло,
говорят, очень быстро распространилось в «свете» и было разнесено молвою по городу. Знал об этом и
император Николай, и ответ Чихачева: «пою богу моему» чрезвычайно ему понравился.
Павел Федорович подумал, что вот именно теперь брат его совсем уже сошел
с ума и галлюцинирует и зрением и слухом, но, по наведенным справкам, оказалось однако, что Николай Фермор
говорит сущую правду. По крайней мере особливые люди, которым все надо видеть, — действительно видели, что
император встретил Фермора в Нижнем Саду и довольно долго
с ним разговаривал, два раза к нему возвращался, и обтер своим платком его лицо, и поцеловал его в лоб.
Шервинский…вымышлено большевиками. Вы знаете, что произошло во дворце
императора Вильгельма, когда ему представлялась свита гетмана?
Император Вильгельм сказал: «А о дальнейшем
с вами будет
говорить…» — портьера раздвинулась, и вышел наш государь.
— Ох, этот скромный круг!
Император Август, который разделял ваши славянские теории, держал дочь дома и
с улыбкой
говорил спрашивавшим о ней: «Дома сидит, шерсть прядет». Ну, а знаете, нельзя сказать, чтоб нравы ее сохранились совершенно чистыми. По-моему, если женщина отлучена от половины наших интересов, занятий, удовольствий, так она вполовину менее развита и, браните меня хоть по-чешски, вполовину менее нравственна: твердая нравственность и сознание неразрывны.
В заведение ездил один тупорожденный старичок, воображавший, что он гораздо лучше докторов и смотрителей знает, как надобно за больным ходить, и всякий раз приказывал такой вздор, что за него делалось стыдно; однако главный доктор
с непокрытой головой слушал его до конца благоговейно и не
говорил ему, что все это вздор, не дразнил его, а китайского
императора дразнил. Где же тут справедливость!
Г-н Тегоборский
говорит в книге, недавно вышедшей в Париже и посвященной
императору Николаю, что эта система раздела земель кажется ему неблагоприятною для земледелия (как будто ее цель — успехи земледелия!), но, впрочем, прибавляет: «Трудно устранить эти неудобства, потому что эта система делений связана
с устройством наших общин, до которого коснуться было бы опасно: оно построено на ее основной мысли об единстве общины и о праве каждого члена на часть общинного владения, соразмерную его силам, поэтому оно поддерживает общинный дух, этот надежный оплот общественного порядка.
— Теперь и y нас
с немцами война неизбежна, потому что Сербию не оставит в такое тяжелое время наш ангел Государь… Это
говорил мне мой папа, когда заходил ко мне дня три тому назад. Папа
говорил, что германский
император Вильгельм непременно станет на сторону своих союзников-австрийцев, —
говорила, оживленно жестикулируя, хорошенькая брюнетка Аля Миродай.
На торжестве открытия в особой зале, где собралась многотысячная толпа,
император в парадной генеральской форме произнес аллокуцию (краткую речь). Тогда я мог хорошо слышать его голос и даже отметить произношение. Он
говорил довольно быстро, немного в нос, и его акцент совсем не похож был на произношение коренного француза, и еще менее парижанина, а скорее смахивал на выговор швейцарца, бельгийца и даже немца,
с детства говорившего по-французски.
Взошел на кафедру маленький, горбатенький человечек. Черно-седая борода и совсем лысая голова
с высоким, крутым лбом. Профессор русской литературы, Орест Федорович Миллер. Он
говорил о Византии, о византийском христианстве, о «равноапостольном» византийском
императоре Константине Великом. Из-за кафедры видна была одна только голова профессора.
Говорил он напыщенным, декламаторским голосом, как провинциальные трагики.
Невеселая свадьба была: шла невеста под венец, что на смертную казнь, бледней полотна в церкви стояла, едва на ногах держалась. Фаворит в дружках был… Опоздал он и вошел в церковь сумрачный.
С кем ни пошепчется — у каждого праздничное лицо горестным станет; шепнул словечко новобрачному, и тот насупился. И стала свадьба грустней похорон. И пира свадебного не было: по скорости гости разъехались, тужа и горюя, а о чем — не
говорит никто. Наутро спознала Москва, — второй
император при смерти.
Перовский, кажется,
говорил об этом
с императором Николаем Павловичем и в очень хорошем расположении духа, прощаясь в Москве со Шкотом, сказал...
Этот человек ходит теперь по Петербургу, курит свои сигары, читает книжки и столько же думает обо мне, как о китайском
императоре. Был он два, три раза на даче у знакомого, увидал там барыню, нашел ее очень нелепой,
поговорил с ней на скамейке в саду, объявил, что весьма уважает брак вообще, и контору какого-то г. Фуа в особенности, а
с этой барыней теперь делается что-то до того чудное, что еще день, другой — и она побежит отыскивать его, если он не догадается явиться на дачу.
Австрийский
император по приезде
с императрицей все время
говорил об удовольствии, доставленном ему казаками, а государыня сказала Григорию Александровичу
с милостивой улыбкой...
Даже венский двор как будто спохватился и счел нужным обратиться к нему
с любезностью.
Император Франц прислал ему большой крест Марии-Терезии,
говоря в рескрипте: «Я буду всегда вспоминать
с чувством признательности о важных услугах мне и моему дому вами оказанных». Кроме того, Франц II оставил Суворову на всю жизнь звание австрийского фельдмаршала
с 12 000 гульденов жалованья.
После несчастной битвы под Аустерлицом, австрийский
император Франц, как мы уже
говорили, вступил
с Наполеоном в переговоры о мире, перемирие было подписано 26 ноября 1805 года, а на другой день
император Александр Павлович уехал в Петербург. Воображение его было чересчур потрясено ужасными сценами войны; как человек он радовался ее окончанию, но как монарх сказал перед отъездом следующую фразу, достойную великого венценосца...
Не желая назначить главнокомандующим союзной армии Кутузова и не желая,
с другой стороны, обидеть его назначением генерала Маака, австрийское правительство поручило армию двадцатичетырехлетнему брату
императора, но
с тем, чтобы всем распоряжался генерал Маак; бланковые подписи
императора делали его самостоятельным: он мог не стесняться действиями и поступать по своему усмотрению, но Маак был человек неспособный, и сами немцы
говорили, что имя его (Maakah) по-еврейски значит поражение.
— Наш осподарь, великий князь всея Руси, Иван Васильевич, — отвечал дьяк Курицын
с твердостью и выпрямясь, — хочет дружбы цесаря, а не милостей: равный равного не жалует.
Говорю к слову; а коли твоей милости доверено что от твоего
императора, то высокие слова его не нам слышать, а нашему осподарю, великому князю всея Руси, не нам и отвечать.
Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что человек,
с которым
говорит этот enfant du Don, есть сам
император, тот самый
император, который написал на пирамидах бессмертно-победоносное имя.
— Что́ он может писать? Традиридира и т. п., всё только
с целью выиграть время. Я вам
говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что́ забавнее всего, — сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, — это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не
императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
Что же касается борьбы оружием, то совершенно справедливо
говорит Ориген, что христиане не сражаются вместе
с императорскими войсками и не пошли бы даже в том случае, если бы
император их к этому принуждал.
— Mon prince, je parle de l’empereur Napoléon, [ — Князь, я
говорю об
императоре Наполеоне.] — отвечал он. Генерал
с улыбкой потрепал его по плечу.
Другой камердинер, придерживая пальцем стклянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело
императора с таким выражением, которое
говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону.
Но купцы в свой черед ответили Фалалею, что и они теперь тоже стали все христиане, как их
император, но что это дела не изменяет, и что, сколько Фалалей им должен за товары, они все это желают
с него получить. А иначе, —
говорят, — мы возьмем рабов, выставим все, что здесь видим, на базаре и продадим.
Судя по умеренно-спокойному и дружелюбному тону,
с которым
говорил французский
император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
Одни
говорили, что слух о ране государя справедлив, другие
говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад
с поля сражения бледный и испуганный обер-гофмаршал граф Толстой, выехавший
с другими в свите
императора на поле сражения.
— Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l’Empereur Alexandre? [Ну-с, чтό ж вы ничего не
говорите, обожатель и придворный
императора Александра?] — сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим-нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем] кроме его, Наполеона.
В исторических сочинениях о 1812-м годе авторы-французы очень любят
говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы-русские еще более любят
говорить о том, как
с начала кампании существовал план Скифской войны заманиванья Наполеона в глубь России и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому-то французу, кто Толю, кто самому
императору Александру, указывая на записки, на проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий.
В 1808-м году
император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания
с императором Наполеоном, и в высшем петербургском обществе много
говорили о величии этого торжественного свидания.
— Sire, — отвечал Балашев, — l’Empereur mon maître ne désire point la guerre, et comme Votre Majesté le voit, [Государь
император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть,] —
говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majesté, [ваше величество,]
с неизбежною аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новости.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п.
Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.