Выше я сказал, что он напомнит дяде Семену о существовании заброшенного тележного рыдвана, но одновременно с этим он прочтет дяде Авдею наставление, что
вести на базар последнюю животину — значит окончательно разорить дом, что можно потерпеть, оборотиться и т. д. Вообще, где следует, он нажмет, а где следует, и отдохнуть даст. Дать мужику без резону потачку — он нос задерет; но, с другой стороны, дать захудалому отдохнуть — он и опять исподволь обрастет. И опять его стриги, сколько хочется.
Неточные совпадения
— Да, — начал
Базаров, — странное существо человек. Как посмотришь этак сбоку да издали
на глухую жизнь, какую
ведут здесь «отцы», кажется: чего лучше? Ешь, пей и знай, что поступаешь самым правильным, самым разумным манером. Ан нет; тоска одолеет. Хочется с людьми возиться, хоть ругать их, да возиться с ними.
Плясать кончили, публика неистово кричала, аплодировала, китаец, взяв русалку под руку,
вел ее в буфет, где тоже орали, как
на базаре, китаец заглядывал в лицо Варвары, шептал ей что-то, лицо его нелепо расширялось, таяло, улыбался он так, что уши передвинулись к затылку. Самгин отошел в угол, сел там и, сняв маску, спрятал ее в карман.
— Бог мой, это, кажется, не очень приятная дама! — усталым голосом сказала она. — Еврейка? Нет? Как странно, такая практичная. Торгуется, как
на базаре. Впрочем, она не похожа
на еврейку. Тебе не показалось, что она сообщила о Дмитрии с оттенком удовольствия? Некоторым людям очень нравится сообщать дурные
вести.
Взглянув
на этот
базар, мы поехали опять по городу, по всем кварталам — по малайскому, индийскому и китайскому, зажимая частенько нос, и
велели остановиться перед буддийской кумирней.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад,
повели их по площади, наполненной по случаю
базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни
на кого не смотрел.
Односельцев благомысленный мужик не трогал, так как это было бы в ущерб помещику; он
вел свои обороты
на стороне, посещая
базары и ярмарки.
Слесаря Коптева жена мышьяком отравила. С неделю перед тем он ей, выпивши будучи, щёку до уха разодрал, шубу изрубил топором и сарафан, материно наследство, штофный [Немецкая шёлковая плотная ткань, обычно с разводами. — Ред.].
Вели её в тюрьму, а она, будучи вроде как без ума, выйдя
на базар, сорвала с себя всю одёжу» — ну, тут нехорошо начинается, извините!
Воевода подождал, пока расковали Арефу, а потом отправился в судную избу. Охоня
повела отца
на монастырское подворье, благо там игумена не было, хотя его и ждали с часу
на час. За ними шла толпа народу, точно за невиданными зверями: все бежали посмотреть
на девку, которая отца из тюрьмы выкупила. Поравнявшись с соборною церковью, стоявшею
на базаре, Арефа в первый раз вздохнул свободнее и начал усердно молиться за счастливое избавление от смертной напасти.
Молодцов схватили, скрутили по рукам и по ногам и
повели к заседателю, присутствующему
на базаре для наблюдения порядка; заседатель, отпотчевав, как водится, добрым порядком, отправил их к становому.
—
На свете я живу одним-одна, одною своею душенькой, ну а все-таки жизнь, для своего пропитания,
веду самую прекратительную, — говорила Домна Платоновна: — мычусь я, как угорелая кошка по
базару; и если не один, то другой меня за хвост беспрестанно так и ловят.
— За что ни стало продать.
Вел бы Трофим в четверг
на базар, — сказала Манефа. — Кур много ли несется? — спросила она подошедшую Виринею.
Сапоги братнины он скоро разбил, и хозяин разбранил его за то, что он ходил с махрами
на сапогах и голыми пальцами, и
велел купить ему новые сапоги
на базаре. Сапоги были новые, и Алеша радовался
на них, но ноги у него были все старые, и они к вечеру ныли у него от беготни, и он сердился
на них. Алеша боялся, как бы отец, когда приедет за него получить деньги, не обиделся бы за то, что купец за сапоги вычтет из жалованья.
Тогда заимодавцы привели рабов и
велели им при себе же взять все, что было в доме у Фалалея, и вынести
на базар, а семью его из обобранного дома выгнали и самый дом заперли большим замком и ключ отдали известному в Аскалоне доимщику Тивуртию, с тем, чтобы он этот дом продал и вырученные деньги поделил между всеми, кому Фалалей должен.
Тут в публике все мне захлопали, як бы я был самый Щепкин, а председатель
велел публику выгонять, и меня вывели, и как я только всеред людей вышел, то со всех сторон услыхал обо мне очень разное: одни говорили: «Вот сей болван и подлец!» И в тот же день я стал вдруг
на весь город известный, и даже когда пришел
на конный
базар, то уже и там меня знали и друг дружке сказывали: «Вот сей подлец», а другие в гостинице за столом меня поздравляли и желали за мое здоровье пить, и я так непристойно напился с неизвестными людьми, що бог знае в какое место попал и даже стал танцевать с дiвчатами.