Неточные совпадения
— За то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она сидит теперь взаперти в своей комнате в одной юбке, без башмаков! — солгала бабушка для пущей важности. — А чтоб ваш сын не смущал бедную девушку, я не
велела принимать его в дом! — опять солгала она для окончательной важности и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись
к спинке
дивана.
— Ах! Марья Степановна… — встрепенулась Хиония Алексеевна всеми своими бантами, вскакивая с
дивана. В скобках заметим, что эти банты служили не столько для красоты, сколько для прикрытия пятен и дыр. — А я действительно с добрыми
вестями к вам.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел
велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел
к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел
диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, — сказал я, подходя
к ней и садясь с ней на
диван рядом. — Я с тобой поступаю, как мне
велит мое сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
Он нашел его лежащего на
диване в беспамятстве, не раздетого. Лицо его страшно изменилось. Берсенев тотчас приказал хозяину с хозяйкой раздеть его и перенесть на постель, а сам бросился
к доктору и привез его. Доктор прописал разом пиявки, мушки, каломель и
велел пустить кровь.
Несколько минут Сергей Петрович простоял, как полоумный, потом, взяв шляпу, вышел из кабинета, прошел залу, лакейскую и очутился на крыльце, а вслед за тем, сев на извозчика,
велел себя везти домой, куда он возвратился, как и надо было ожидать, сильно взбешенный: разругал отпиравшую ему двери горничную, опрокинул стоявший немного не на месте стул и, войдя в свой кабинет, первоначально лег вниз лицом на
диван, а потом встал и принялся писать записку
к Варваре Александровне, которая начиналась следующим образом: «Я не позволю вам смеяться над собою, у меня есть документ — ваша записка, которою вы назначаете мне на бульваре свидание и которую я сейчас же отправлю
к вашему мужу, если вы…» Здесь он остановился, потому что в комнате появилась, другой его друг, Татьяна Ивановна.
Развеселившийся старик подхватил гостя под руку и
повел его через парадный зал в гостиную хозяйки. Енафа Аркадьевна была уже одета и встретила их, сидя на
диване. Гостиная была отделана богато, но с мещанской пестротой, что на барский глаз Смагина производило каждый раз неприятное впечатление. Сегодня она была одета более
к лицу, чем всегда.
Когда же после полночи Авдеев вернулся
к себе домой, кухарка, отворявшая ему дверь, была бледна и от дрожи не могла выговорить ни одного слова. Его жена, Елизавета Трофимовна, откормленная, сырая старуха, с распущенными седыми волосами, сидела в зале на
диване, тряслась всем телом и, как пьяная, бессмысленно
поводила глазами. Около нее со стаканом воды суетился тоже бледный и крайне взволнованный старший сын ее, гимназист Василий.
Он взял Теркина за плечо и
повел его
к низкому
дивану у одной из внутренних стен.
Анна Иоанновна сидела на штофном
диване, расположенном вдоль внутренней стены комнаты; несколько ступеней, обитых богатыми коврами,
вели к нему. Мариорица уселась у ног ее на верхней ступени.
Впоследствии она не раз ходила
к митрополиту, получала от него благословения, образки и книжечки и кончила тем, что перешла в православие и, говорят,
вела в мире чрезвычайно высокую подвижническую жизнь и всегда горячо любила и уважала Филарета. Но в этот же самый визит его
к П. он показал себя нам и в ином свете: едва он уселся в почетном месте на
диване, как
к нему подсоседилась свояченица хозяина, пожилая девица, и пустилась его «занимать».
— Марья Дмитриевна, пустите меня
к ней ради Бога! — сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно, — в моем доме, — мерзавка-девчонка, только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж
велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на
диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
Был у этого богослова раб-африканец, ходивший за ним повсюду. Когда богослов вошел в кофейную, африканец остался на дворе, за дверью, и сел на камень на припеке солнца; он сидел и отгонял от себя мух. А сам богослов лег на
диван в кофейной и
велел подать себе чашку опиума. Когда он выпил чашку и опиум начал расшевеливать его мозг, он обратился
к своему рабу.