Неточные совпадения
Потребовал Бородавкин к
себе вероломного жида, чтоб
повесить, но его уж и след простыл (впоследствии оказалось, что он бежал в Петербург, где в это время успел получить концессию [Конце́ссия (лат.) — договор
на сдачу в эксплуатацию.]
на железную дорогу).
— Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, — сказала Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке; не взяв ни одного из них, она не кивнула головой
на тихое «Мерси, мадам!» и низкий поклон гарсона. — Я не в ладу, не в ладу сама с
собой, — продолжала она, взяв Клима под руку и выходя из ресторана. — Но, знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу, из страны, где
вешают, в страну, откуда вешателям дают деньги и где пляшут…
— Есть причина. Живу я где-то
на задворках, в тупике. Людей — боюсь, вытянут и заставят делать что-нибудь… ответственное. А я не верю, не хочу. Вот — делают, тысячи лет делали. Ну, и — что же?
Вешают за это. Остается возня с самим
собой.
Он распускал зонтик, пока шел дождь, то есть страдал, пока длилась скорбь, да и страдал без робкой покорности, а больше с досадой, с гордостью, и переносил терпеливо только потому, что причину всякого страдания приписывал самому
себе, а не
вешал, как кафтан,
на чужой гвоздь.
Он блаженно улыбнулся, хотя в улыбке его и отразилось как бы что-то страдальческое или, лучше сказать, что-то гуманное, высшее… не умею я этого высказать; но высокоразвитые люди, как мне кажется, не могут иметь торжественно и победоносно счастливых лиц. Не ответив мне, он снял портрет с колец обеими руками, приблизил к
себе, поцеловал его, затем тихо
повесил опять
на стену.
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал
на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола не совсем твердо,
вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с
себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
«Ничего ты не сделаешь с этой женщиной, — говорил этот голос, — только
себе на шею
повесишь камень, который утопит тебя и помешает тебе быть полезным другим. Дать ей денег, всё, что есть, проститься с ней и кончить всё навсегда?» подумалось ему.
Место для своего ночлега он выбирал где-нибудь под деревом между 2 корнями, так что дупло защищало его от ветра; под
себя он подстилал кору пробкового дерева,
на сучок где-нибудь
вешал унты так, чтобы их не спалило огнем.
— Уж этот уцелеет…
Повесить его мало… Теперь у него с Ермошкой-кабатчиком такая дружба завелась — водой не разольешь. Рука руку моет… А что
на Фотьянке делается: совсем сбесился народ. С Балчуговского все
на Фотьянку кинулись… Смута такая пошла, что не слушай, теплая хороминка. И этот Кишкин тут впутался, и Ястребов наезжал раза три… Живым мясом хотят разорвать Кедровскую-то дачу. Гляжу я
на них и дивлюсь про
себя: вот до чего привел Господь дожить. Не глядели бы глаза.
Дома сам Коваль запер ее в заднюю избу и ключ от замка
повесил себе на пояс.
Сидор Карпыч был доволен, кажется, больше всех, особенно когда устроился в сарайной. Он терпеть не мог переездов с места
на место, а сейчас ворчал
себе под нос, что в переводе означало довольство. Нюрочка сама устроила ему комнату, расставила мебель,
повесила занавески.
Так вот, батюшка, я, после ужасов-то наших тогдашних, медальончик из шкатулки и вынула, да
на грудь
себе и
повесила на шнурке, так и носила возле креста, а сама-то боюсь, чтоб мой не увидал.
После этого нравоучения Родион Антоныч поднялся к
себе наверх, в кабинет, бережно снял камлотовую крылатку,
повесил ее в угол
на гвоздик и посмотрел кругом взглядом человека, который что-то потерял и даже не может припомнить хорошенько, что именно.
— Вот возьмите, маменька, ладанку и отдайте ее нашему другу и благодетелю: пусть он
повесит ее
себе на шею.
Я знал, что шел дождик, только потому, что несколько капель упало мне
на нос и
на руку и что что-то зашлепало по молодым клейким листьям берез, которые, неподвижно
повесив свои кудрявые ветви, казалось, с наслаждением, выражающимся тем сильным запахом, которым они наполняли аллею, принимали
на себя эти чистые, прозрачные капли.
Его составляли небольшой, заросший с краев прудик, сейчас же за ним крутая гора вверх, поросшая огромными старыми деревьями и кустами, часто перемешивающими свою разнообразную зелень, и перекинутая над прудом, у начала горы, старая береза, которая, держась частью своих толстых корней в влажном береге пруда, макушкой оперлась
на высокую, стройную осину и
повесила кудрявые ветви над гладкой поверхностью пруда, отражавшего в
себе эти висящие ветки и окружавшую зелень.
Капитан снял с
себя шинель и
повесил ее
на сучок дерева. Миропа Дмитриевна, взглянув при этом
на него, чуть не вскрикнула. Он был в густых штаб-офицерских эполетах.
Дело в том, что
на потолке этой уборной была довольно искусно нарисована Венера, рассыпающая цветы, которые как бы должны были упасть с потолка
на поправляющих свой туалет дам и тем их еще более украсить, — мысль сама по
себе прекрасная, но
на беду в уборной
повесили для освещения люстру, крючок которой пришелся
на средине живота Венеры, вследствие чего сказанное стихотворение гласило: «Губернский предводитель глуп, ввинтил Венере люстру в пуп».
— Батюшка, князь Афанасий Иванович, как тебе сказать? Всякие есть травы. Есть колюка-трава, сбирается в Петров пост. Обкуришь ею стрелу, промаху не дашь. Есть тирлич-трава,
на Лысой горе, под Киевом, растет. Кто ее носит
на себе,
на того ввек царского гнева не будет. Есть еще плакун-трава, вырежешь из корня крест да
повесишь на шею, все тебя будут как огня бояться!
Оделся нищим, почитай как теперь,
повесил на шею торбу, всунул засапожник за онучу, да и побрел
себе по дороге к посаду, не проедет ли кто?
Вошел мюрид Хаджи-Мурата и, мягко ступая большими шагами своих сильных ног по земляному полу, так же как Хаджи-Мурат, снял бурку, винтовку и шашку и, оставив
на себе только кинжал и пистолет, сам
повесил их
на те же гвозди,
на которых висело оружие Хаджи-Мурата.
Пугачев
повесил атамана, три дня праздновал победу и, взяв с
собою всех илецких казаков и городские пушки, пошел
на крепость Рассыпную.
Да он и сам не знает,
на какой гвоздок
себя повесить.
— Не обмани только ты, а мы не обманем, — отвечал Омляш. — Удалой, возьми-ка его под руку, я пойду передом, а вы, ребята, идите по сторонам; да смотрите, чтоб он не юркнул в лес. Я его знаю: он хват детина! Томила, захвати веревку-то с
собой: неравно он нас морочит, так было бы
на чем его
повесить.
Славянофилы охотно
повесили бы меня за подобную ересь, если б они не были такими сердобольными существами; но я все-таки настаиваю
на своем — и сколько бы меня ни потчевали госпожой Кохановской и"Роем
на спокое", я этого triple extrait de mougik russe нюхать не стану, ибо не принадлежу к высшему обществу, которому от времени до времени необходимо нужно уверить
себя, что оно не совсем офранцузилось, и для которого, собственно, и сочиняется эта литература en cuir de Russie.
Дорушкино предсказание над ними сбывается: они решительно не знают, за что им зацепиться и
на какой колокол
себя повесить.
Раздавшееся шушуканье в передней заставило генерала вскочить и уйти туда.
На этот раз оказалось, что приехали актриса Чуйкина и Офонькин. Чуйкина сначала опустила с
себя бархатную,
на белом барашке, тальму; затем сняла с своего рта сортиреспиратор, который она постоянно носила, полагая, что скверный московский климат испортит ее божественный голос. Офонькин в это время освободил
себя от тысячной ильковой шубы и внимательно посмотрел, как
вешал ее
на гвоздик принимавший платье лакей.
Так чувствовал бы
себя человек, если бы ночью, когда он в доме один, все вещи ожили, задвигались и приобрели над ним, человеком, неограниченную власть. Вдруг стали бы его судить: шкап, стул, письменный стол и диван. Он бы кричал и метался, умолял, звал
на помощь, а они что-то говорили бы по-своему между
собою, потом повели его
вешать: шкап, стул, письменный стол и диван. И смотрели бы
на это остальные вещи.
Какие чувства наполнили душу Ибрагима? ревность? бешенство? отчаянье? нет; но глубокое, стесненное уныние. Он повторял
себе: это я предвидел, это должно было случиться. Потом открыл письмо графини, перечел его снова,
повесил голову и горько заплакал. Он плакал долго. Слезы облегчили его сердце. Посмотрев
на часы, увидел он, что время ехать. Ибрагим был бы очень рад избавиться, но ассамблея была дело должностное, и государь строго требовал присутствия своих приближенных. Он оделся и поехал за Корсаковым.
— Ничего, одолжайтесь! я понюхаю своего! — При этом Иван Никифорович пощупал вокруг
себя и достал рожок. — Вот глупая баба, так она и ружье туда же
повесила! Хороший табак жид делает в Сорочинцах. Я не знаю, что он кладет туда, а такое душистое!
На канупер [Канупер — многолетняя трава с сильным запахом.] немножко похоже. Вот возьмите, разжуйте немножко во рту. Не правда ли, похоже
на канупер? Возьмите, одолжайтесь!
— Духа в
себе не угашайте и носа не
вешайте, — учил епископ, — вперед очень быстро не устремляйтесь, да инии не возропщат, и позади не отставайте, да инии не вознепщуют. Надо держать серединку
на половинке —
себя блюсти и ближнего не скрести. А в заключение всего афоризм: не укоряй, и не укорен будеши, а укоришь других — укорят и тя.
Омакнул в воду губку, прошел ею по нем несколько раз, смыв с него почти всю накопившуюся и набившуюся пыль и грязь,
повесил перед
собой на стену и подивился еще более необыкновенной работе: всё лицо почти ожило, и глаза взглянули
на него так, что он, наконец, вздрогнул и, попятившись назад, произнес изумленным голосом: «Глядит, глядит человеческими глазами!» Ему пришла вдруг
на ум история, слышанная давно им от своего профессора, об одном портрете знаменитого Леонардо да Винчи, над которым великий мастер трудился несколько лет и всё еще почитал его неоконченным и который, по словам Вазари, был, однако же, почтен от всех за совершеннейшее и окончательнейшее произведение искусства.
Это было сделано так ловко, что Антон ничего не заметил; он снял с
себя полушубок,
повесил его
на шесток, помолился богу, сел за стол и в ожидании ужина принялся рассматривать новых своих товарищей.
Выйдя из Правоведения десятым классом и получив от отца деньги
на обмундировку, Иван Ильич заказал
себе платье у Шармера,
повесил на брелоки медальку с надписью: respice finem, [Предвидь конец,] простился с принцем и воспитателем, пообедал с товарищами у Донона и с новыми модными чемоданом, бельем, платьем, бритвенными и туалетными принадлежностями и пледом, заказанными и купленными в самых лучших магазинах, уехал в провинцию
на место чиновника особых поручений губернатора, которое доставил ему отец.
Плакать, тосковать, проклинать
себя, биться об угол головою, двадцать раз в день
на гвоздь петлю
повесить да опять снять.
— Что ж… очень хороши, —
повесь их у
себя над кроватью
на стенку, а то ты их потеряешь.
Повесил я нос
на квинту и говорю самому
себе: «Ну, старый дружище, теперь центр тяжести перенесен
на тебя.
— Да как же не весело! Как изошли из кустов да тайга-матушка над нами зашумела, — верите, точно
на свет вновь народились. Таково всем радостно стало. Один только Буран идет
себе впереди, голову
повесил, что-то про
себя бормочет. Невесело вышел старик. Чуяло, видно, Бураново сердце, что недалеко уйти ему.
Кучер (сердито).
Повесил бы
себе на шею кобелей этих, да и ходил бы с ними, а то сам-то небось
на лошадях ездить любит. Красавчика испортил ни за что. А лошадь была!.. Эх, житье! (Уходит, хлопая дверью.)
Он называл
себя царем Петром III, собрал много разбойников и
вешал всех дворян, а крепостных всех отпускал
на волю.
Но если даже
повесят, я перевешу его
на день-два к
себе.
— Что ж это он у Макарья лавки не возьмет
себе?.. Вывеску бы
повесил — большую, золотую, размалеванную… Написал бы
на ней: «Торговля благодатью Святого Духа, московского купца епископа Софрония».
— Ну, ладно, после прочтем
на досуге, — проворчал
себе под нос студент и, сунув письмо в боковой карман расстегнутого сюртука,
повесил пальто и быстрыми шагами поднялся наверх, по лестнице. Как раз
на верхней площадке, нос к носу, столкнулась с ним единая от полицейско-университетских властей.
Ашанину изображали адмирала в лицах, копируя при общем смехе, как он грозит гардемарина
повесить или расстрелять, как через пять минут того же гардемарина называет любезным другом, заботливо угощая его папиросами; как учит за обедом есть рыбу вилкой, а не с ножа; как декламирует Пушкина и Лермонтова, как донимает чтениями у
себя в каюте и рассказами о Нельсоне, Нахимове и Корнилове и как совершает совместные прогулки для осмотра портов, заставляя потом излагать все это
на бумаге.
— Что же бы потом еще сделали? Расстреляли или
повесили, уж и конец, более уже ничего не сделаете, а вот моя Глафира его гораздо злее расказнила: она совершила над ним нравственную казнь, вывернула пред ним его совесть и заставила отречься от самого
себя и со скрежетом зубовным оторвать от
себя то, что было мило. Короче, она одним своим письмом обратила его
на путь истинный. Да-с, полагаю, что и всякий должен признать здесь силу.
Синтянина пожала плечами и, глядя
на Веру, которая
вешала на место портрет, безотчетно опять надела
себе на палец кольцо.
— Необыкновенно как умна! Цены
себе даже не сложит, клочка не выберет,
на какой бы
себя повесить! И то бы ей хорошо, а это еще лучше того, ступит шаг да оглянется, пойдет вперед и опять воротится.
Женщины, когда любят, климатизируются и привыкают к людям быстро, как кошки. Побыла Кисочка у меня в номере часа полтора, а уж чувствовала
себя в нем, как дома, и распоряжалась моим добром, как своим собственным. Она укладывала в чемодан мои вещи, журила меня за то, что я не
вешаю на гвоздь свое новое, дорогое пальто, а бросаю его
на стул, как тряпку, и проч.
Недолго пришлось мне побыть с моими в ожидании поезда. Скоро подползло ненавистное чудовище, увозившее меня от них. Я не плакала. Что-то тяжелое надавило мне грудь и клокотало в горле, когда мама дрожащими руками перекрестила меня и, благословив снятым ею с
себя образком,
повесила его мне
на шею.
— То-то, должно быть, наш большевик деревенский радуется, Афанасий Ханов! Опять его пора приходит… Одного я не понимаю: как его добровольцы не
повесят? При первом большевизме был комиссаром уезда, а спокойно расхаживает
себе на воле, и никто его не трогает.