Неточные совпадения
Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно
бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла
в гору, хотя уже не так круто.
Замечу кстати: все поэты —
Любви мечтательной друзья.
Бывало, милые предметы
Мне снились, и душа моя
Их образ тайный сохранила;
Их после муза оживила:
Так я, беспечен, воспевал
И деву
гор, мой идеал,
И пленниц берегов Салгира.
Теперь от вас, мои друзья,
Вопрос нередко слышу я:
«О ком твоя вздыхает лира?
Кому,
в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил ее напев?
А то,
бывало, девушка, ночью встану — у нас тоже везде лампадки
горели — да где-нибудь
в уголке и молюсь до утра.
— Да неужели вы не чувствуете, что во мне происходит? — начал он. — Знаете, мне даже трудно говорить. Вот здесь… дайте руку, что-то мешает, как будто лежит что-нибудь тяжелое, точно камень, как
бывает в глубоком
горе, а между тем, странно, и
в горе и
в счастье,
в организме один и тот же процесс: тяжело, почти больно дышать, хочется плакать! Если б я заплакал, мне бы так же, как
в горе, от слез стало бы легко…
Райский узнал, что Тушин встречал Веру у священника, и даже приезжал всякий раз нарочно туда, когда узнавал, что Вера гостит у попадьи. Это сама Вера сказывала ему. И Вера с попадьей
бывали у него
в усадьбе, прозванной Дымок, потому что издали, с
горы,
в чаще леса, она только и подавала знак своего существования выходившим из труб дымом.
Но ведь до мук и не дошло бы тогда-с, потому стоило бы мне
в тот же миг сказать сей
горе: двинься и подави мучителя, то она бы двинулась и
в тот же миг его придавила, как таракана, и пошел бы я как ни
в чем не
бывало прочь, воспевая и славя Бога.
«Матушка, не плачь, голубушка, — говорит,
бывало, — много еще жить мне, много веселиться с вами, а жизнь-то, жизнь-то веселая, радостная!» — «Ах, милый, ну какое тебе веселье, когда ночь
горишь в жару да кашляешь, так что грудь тебе чуть не разорвет».
В то время как на берегу моря
бывает пасмурно и сыро,
в горах ясно, сухо и тепло.
В долине реки Адимил произрастают лиственные леса дровяного и поделочного характера;
в горах всюду видны следы пожарищ. На релках и по увалам — густые заросли таволги, орешника и леспедецы. Дальше
в горах есть немного кедра и пихты. Широкие полосы гальки по сторонам реки и измочаленный колодник
в русле указывают на то, что хотя здесь больших наводнений и не
бывает, но все же
в дождливое время года вода идет очень стремительно и сильно размывает берега.
Как и надо было ожидать, к рассвету мороз усилился до — 32°С. Чем дальше мы отходили от Сихотэ-Алиня, тем ниже падала температура. Известно, что
в прибрежных странах очень часто на вершинах
гор бывает теплее, чем
в долинах. Очевидно, с удалением от моря мы вступили
в «озеро холодного воздуха», наполнявшего долину реки.
Иногда случается, что
горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот,
горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это не
бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех людей
в отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что это так. То же было и теперь.
В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска, было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
Потом, разумеется, вырос и стал взрослым мужчиною; а
в это время какому-то богачу и прогрессисту
в сельском хозяйстве вздумалось устроить у себя на южном берегу Крыма, вместо виноградников, хлопчато-бумажные плантации; он и поручил кому-то достать ему управляющего из Северной Америки: ему и достали Джемса Бьюмонта, канадского уроженца, нью-йоркского жителя, то есть настолько верст не видывавшего хлопчатобумажных плантаций, насколько мы с вами, читатель, не видывали из своего Петербурга или Курска
гору Арарат; это уж всегда так
бывает с подобными прогрессистами.
Их звали «фалаторы», они скакали
в гору, кричали на лошадей, хлестали их концом повода и хлопали с боков ногами
в сапожищах, едва влезавших
в стремя. И
бывали случаи, что «фалатор» падал с лошади. А то лошадь поскользнется и упадет, а у «фалатора» ноги
в огромном сапоге или, зимнее дело, валенке — из стремени не вытащишь. Никто их не учил ездить, а прямо из деревни сажали на коня — езжай! А у лошадей были нередко разбиты ноги от скачки
в гору по булыгам мостовой, и всегда измученные и недокормленные.
Бывало — зайдет солнце, прольются
в небесах огненные реки и —
сгорят, ниспадет на бархатную зелень сада золотисто-красный пепел, потом всё вокруг ощутимо темнеет, ширится, пухнет, облитое теплым сумраком, опускаются сытые солнцем листья, гнутся травы к земле, всё становится мягче, пышнее, тихонько дышит разными запахами, ласковыми, как музыка, — и музыка плывет издали, с поля: играют зорю
в лагерях.
Когда один корреспондент спросил у него,
бывал ли он когда-нибудь
в средней части острова и что там видел, то майор ответил: «
Гора да долина — долина да опять
гора; известно, почва вулканическая, извергательная».
Сначала строят селение и потом уже дорогу к нему, а не наоборот, и благодаря этому совершенно непроизводительно расходуется масса сил и здоровья на переноску тяжестей из поста, от которого к новому месту не
бывает даже тропинок; поселенец, навьюченный инструментом, продовольствием и проч., идет дремучею тайгой, то по колена
в воде, то карабкаясь на
горы валежника, то путаясь
в жестких кустах багульника.
Обыкновенно они
бывают защищены от холодных ветров, и
в то время как на соседних
горах и трясинах растительность поражает своею скудостью и мало отличается от полярной, здесь,
в еланях, мы встречаем роскошные рощи и траву раза
в два выше человеческого роста;
в летние, не пасмурные дни земля здесь, как говорится, парит, во влажном воздухе становится душно, как
в бане, и согретая почва гонит все злаки
в солому, так что
в один месяц, например, рожь достигает почти сажени вышины.
Хотя снега
в открытых степях и по скатам
гор бывают мелки, потому что ветер, гуляя на просторе, сдирает снег с гладкой поверхности земли и набивает им глубокие овраги, долины и лесные опушки, но тем не менее от такого скудного корма несчастные лошади к весне превращаются
в лошадиные остовы, едва передвигающие ноги, и многие колеют; если же пред выпаденьем снега случится гололедица и земля покроется ледяною корою, которая под снегом не отойдет (как то иногда
бывает) и которую разбивать копытами будет не возможно, то все конские табуны гибнут от голода на тюбеневке.
В тех местах, где болот мало или они
бывают залиты полою водою и стоят сплошными лужами, как большие озера, — дупел и, бекасы и гаршнепы очень любят держаться большими высыпками на широко разлившихся весенних потоках с
гор, которые, разбегаясь по отлогим долинам или ровным скатам, едва перебираются по траве, отчего луговина размокает, как болото.
К довершению
горя оказывается, что она еще и Бородкина-то любит, что она с ним,
бывало, встретится, так не наговорится: у калиточки, его поджидает, осенние темные вечера с ним просиживает, — да и теперь его жалеет, но
в то же время не может никак оторваться от мысли о необычайной красоте Вихорева.
Бывало, сидит он
в уголку с своими «Эмблемами» — сидит… сидит;
в низкой комнате пахнет гераниумом, тускло
горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от рук их то бегают, то странно дрожат
в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся
в голове ребенка.
— Ах, сестричка Анна Родивоновна: волка ноги кормят. А что касаемо того, что мы испиваем малость, так ведь и свинье
бывает праздник.
В кои-то годы Господь счастья послал… А вы, любезная сестричка, выпейте лучше с нами за конпанию стаканчик сладкой водочки. Все ваше
горе как рукой снимет… Эй, Яша, сдействуй насчет мадеры!..
— Эк его взяло! — ворчал высокий сгорбленный путник, корчившийся
в дырявом дипломате. — Это от Рябиновых
гор нашибает ветром-то… И только мокроть!.. Прежде,
бывало, едешь
в фаэтоне, так тут хоть лопни дуй…
— Святыми
бывают после смерти, когда чудеса явятся, а живых подвижников видывала… Удостоилась видеть схимника Паисия, который спасался на
горе Нудихе. Я тогда
в скитах жила… Ну,
в лесу его и встретила: прошел от меня этак будет как через улицу. Борода уж не седая, а совсем желтая, глаза опущены, — идет и молитву творит. Потом уж он
в затвор сел и не показывался никому до самой смерти… Как я его увидела, так со страху чуть не умерла.
Теперь улица пуста. Она торжественно и радостно
горит в блеске летнего солнца. Но
в зале спущены все гардины, и оттого
в ней темно, прохладно и так особенно нелюдимо, как
бывает среди дня
в пустых театрах, манежах и помещениях суда.
— А как там, Вихров,
в моем новом именьице, что мне досталось, — хорошо! — воскликнула Клеопатра Петровна. — Май месяц всегда
в Малороссии
бывает превосходный; усадьба у меня на крутой
горе — и прямо с этой
горы в реку; вода
в реке чудная — я стану купаться
в ней, ах, отлично! Потом буду есть арбузы, вишни; жажда меня эта проклятая не будет мучить там, и как бы мне теперь пить хотелось!
Вихров почти наизусть выучил всю эту дорогу: вот пройдет мимо гумен Воздвиженского и по ровной глинистой дороге начнет подниматься на небольшой взлобок, с которого ненадолго
бывает видно необыкновенно красивую колокольню села Богоявления; потом путь идет под
гору к небольшому мостику, от которого невдалеке растут две очень ветвистые березы; затем опять надо идти
в гору.
Шитье ратницкой амуниции шло дни и ночи напролет. Все, что могло держать
в руке иглу, все было занято. Почти во всяком мещанском домишке были устроены мастерские. Тут шили рубахи,
в другом месте — ополченские кафтаны,
в третьем — стучали сапожными колодками. Едешь,
бывало, темною ночью по улице — везде
горят огни, везде отворены окна, несмотря на глухую осень, и из окон несется пар, говор, гам, песни…
"А что, не пройтись ли и мне насчет"Происшествия
в Абруццских
горах"? — пришло мне на ум. — Правда, я там никогда не
бывал, но ведь и они тоже, наверное, не
бывали… Следственно…"
Старик же Покровский, с
горя от жестокостей жены своей, предался самому дурному пороку и почти всегда
бывал в нетрезвом виде.
— Нет, сударь, много уж раз
бывал. Был и
в Киеве, и у Сергия-Троицы [38] был, ходил ив Соловки не однова… Только вот на Святой
Горе на Афонской не
бывал, а куда, сказывают, там хорошо! Сказывают, сударь, что такие там есть пустыни безмолвные, что и нехотящему человеку не спастись невозможно, и такие есть старцы-постники и подражатели, что даже самое закоснелое сердце словесами своими мягко яко воск соделывают!.. Кажется, только бы бог привел дойти туда, так и живот-то скончать не жалко!
Разве через неделю, через месяц, или даже через полгода,
в какую-нибудь особую минуту, нечаянно вспомнив какое-нибудь выражение из такого письма, а затем и всё письмо, со всеми обстоятельствами, он вдруг
сгорал от стыда и до того,
бывало, мучился, что заболевал своими припадками холерины.
В одно утро, не сказав никому ни слова, она отправилась пешком к отцу Василию, который, конечно, и перед тем после постигшего Марфиных
горя бывал у них почти ежедневно; но на этот раз Сусанна Николаевна, рассказав откровенно все, что происходит с ее мужем, умоляла его прийти к ним уже прямо для поучения и подкрепления Егора Егорыча.
Собственно, дорогой путники не были особенно утомлены, так как проехали всего только несколько миль от Гарца, по которому Егор Егорыч,
в воспоминание своих прежних юношеских поездок
в эти
горы, провез Сусанну Николаевну, а потом прибыл с нею
в Геттинген, желая показать Сусанне Николаевне университетский город; кроме того, она и сама, так много слышавшая от gnadige Frau о Геттингене, хотела
побывать в нем.
Молится царь и кладет земные поклоны. Смотрят на него звезды
в окно косящатое, смотрят светлые, притуманившись, — притуманившись, будто думая: «Ах ты гой еси, царь Иван Васильевич! Ты затеял дело не
в добрый час, ты затеял, нас не спрошаючи: не расти двум колосьям
в уровень, не сравнять крутых
гор со пригорками, не
бывать на земле безбоярщине!»
«Гнев, — соображал он, — прогневаться, огневаться, — вот он откуда, гнев, — из огня! У кого огонь
в душе
горит, тот и гневен
бывает. А я
бывал ли гневен-то? Нет во мне огня, холодна душа моя, оттого все слова и мысли мои неживые какие-то и бескровные…»
Скучно и пусто сделалось старушке
в Белом Поле;
бывало, все же
в неделю раз-другой приедет Вольдемар, она так привыкла слышать издали, еще с
горы, бубенчики и выходить к нему навстречу на тот балкон, на котором она некогда ждала его, загорелого отрока с светлым лицом.
Но и обман
бывал: были пятаки,
в Саратове,
в остроге их один арестант работал, с пружиною внутри: как бы ни хлопнулся, обязательно перевернется, орлом кверху упадет. Об этом слух уже был, и редкий метчик решится под Лысой
горой таким пятаком метать. А пользуются им у незнающих пришлых мужиков, а если здесь заметят — разорвут на части тут же, что и
бывало.
А Юлия Сергеевна привыкла к своему
горю, уже не ходила во флигель плакать.
В эту зиму она уже не ездила по магазинам, не
бывала в театрах и на концертах, а оставалась дома. Она не любила больших комнат и всегда была или
в кабинете мужа, или у себя
в комнате, где у нее были киоты, полученные
в приданое, и висел на стене тот самый пейзаж, который так понравился ей на выставке. Денег на себя она почти не тратила и проживала теперь так же мало, как когда-то
в доме отца.
Еще мальчишкой Туба, работая на винограднике, брошенном уступами по склону
горы, укрепленном стенками серого камня, среди лапчатых фиг и олив, с их выкованными листьями,
в темной зелени апельсинов и запутанных ветвях гранат, на ярком солнце, на горячей земле,
в запахе цветов, — еще тогда он смотрел, раздувая ноздри,
в синее око моря взглядом человека, под ногами которого земля не тверда — качается, тает и плывет, — смотрел, вдыхая соленый воздух, и пьянел, становясь рассеянным, ленивым, непослушным, как всегда
бывает с тем, кого море очаровало и зовет, с тем, кто влюбился душою
в море…
Параша. Ну, что ж: один раз умирать-то. По крайности мне будет плакать об чем. Настоящее у меня горе-то будет, самое святое. А ты подумай, ежели ты не будешь проситься на стражение и переведут тебя
в гарнизон: начнешь ты баловаться… воровать по огородам… что тогда за жизнь моя будет? Самая последняя.
Горем назвать нельзя, а и счастья-то не
бывало, — так, подлость одна. Изомрет тогда мое сердце, на тебя глядя.
— Это надо чувствовать… С одним понятием никуда не допрыгаешь, и ты еще пожелай, так пожелай, чтобы
гора тебе — кочка, море тебе — лужа! Эх! Я,
бывало,
в твои годы играючи жил! А ты все еще нацеливаешься…
— Да, все с ним
бывает, — отвечала бабушка, — он и голодает подчас и
в горах, вертепах и
в пропастях скрывается, а все
в себе настоящий благородный дух бережет. Это, что я вам о захудавшей нашей знати сказала, я себе не приписываю: это я все от него знаю. Это он всё нам все эти сказания проповедует… Стыдит нас.
— Вам за границей
в диво
побывать!.. Вы никогда там не
бывали; mais moi, j'ai voyage par monts et par vaux!.. [но я, я путешествовала по
горам и долам!.. (франц.).] Не мадонну же рафаэлевскую мне
в тысячный раз смотреть или дворцы разные.
— Да, пьяница, сам вижу, самому совестно, а не могу удержаться: душеньку из меня тянет, барин… Все видят, как Савоська пьет, а никто не видит, зачем Савоська пьет. У меня, может, на душе-то каменная
гора лежит… Да!.. Ох, как мне тяжело
бывает: жизни своей постылой не рад. Хоть камень да
в воду… Я ведь человека порешил, барин! — тихо прибавил Савоська и точно сам испугался собственных слов.
Но усталость проходила
в одну ночь, и мы опять шли
в горы, расширяя поле действия. Мы пробрались и на Белую
гору, где был устроен на самой вершине отличный балаган,
побывали на Седле, на Билимбаихе, на Мохнатенькой, на трех Шайтанах и на Старике-Камне.
Мне ужасно хотелось спать, а
в горах даже летнее утро
бывает холодное, и над водой бродил волокнистый туман.
Бывают такие полосы
в жизни, когда от сильного
горя и усталости либо от странности положения здоровый и умный человек как бы теряет сознание.
Обыкновенно, когда я остаюсь сам с собою или
бываю в обществе людей, которых люблю, я никогда не думаю о своих заслугах, а если начинаю думать, то они представляются мне такими ничтожными, как будто я стал ученым только вчера;
в присутствии же таких людей, как Гнеккер, мои заслуги кажутся мне высочайшей
горой, вершина которой исчезает
в облаках, а у подножия шевелятся едва заметные для глаза Гнеккеры.
— Спою, спою, — отвечала Настя скороговоркой и, вздохнув, проговорила: — Вот кабы вы лет семь назад приезжали, так я бы вам напела песен, а теперь где уж мне петь!
В те-то поры я одна была, птичка вольная. Худо ли, хорошо ли, а все одна. И с радости поешь,
бывало, и с
горя тоже. Уйдешь, затянешь песню, да
в ней все свое
горе и выплачешь.