Неточные совпадения
Мы сидели раз вечером с Иваном Евдокимовичем в моей учебной комнате, и Иван Евдокимович, по обыкновению запивая кислыми щами всякое предложение, толковал о «гексаметре», страшно рубя на стопы голосом и рукой каждый стих из Гнедичевой «Илиады», — вдруг на дворе снег завизжал как-то иначе, чем
от городских саней, подвязанный колокольчик позванивал остатком голоса, говор на дворе… я вспыхнул в лице, мне было не до рубленого гнева «Ахиллеса, Пелеева сына», я бросился стремглав в переднюю, а тверская кузина, закутанная в шубах, шалях, шарфах, в капоре и в
белых мохнатых сапогах, красная
от морозу, а может, и
от радости, бросилась меня целовать.
Его
белье, пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени, так что во время сильных
морозов окна к утру покрываются изнутри слоем льда и в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются в воздухе с водяными парами и происходит то самое,
от чего, по словам надзирателей, «душу воротит».
Она была одета в темно-коричневый ватошник, ловко подпоясанный лакированным поясом и застегнутый спереди большими бархатными пуговицами, нашитыми
от самого воротника до самого подола; на плечах у нее был большой серый платок из козьего пуха, а на голове беленький фламандский чепчик, красиво обрамлявший своими оборками ее прелестное, разгоревшееся на
морозе личико и завязанный у подбородка двумя широкими
белыми лопастями. Густая черная коса в нескольких местах выглядывала из-под этого чепца буйными кольцами.
Ечкинские нарядные тройки одна за другою подкатывали к старинному строгому подъезду, ярко освещенному, огороженному полосатым тиковым шатром и устланному ковровой дорожкой. Над мокрыми серыми лошадьми клубился густой
белый пахучий пар. Юнкера с трудом вылезали из громоздких саней.
От мороза и
от долгого сидения в неудобных положениях их ноги затекли, одеревенели и казались непослушными: трудно стало их передвигать.
Согнувшись над ручьем, запертым в деревянную колоду, под стареньким, щелявым навесом, который не защищал
от снега и ветра, бабы полоскали
белье; лица их налиты кровью, нащипаны
морозом;
мороз жжет мокрые пальцы, они не гнутся, из глаз текут слезы, а женщины неуемно гуторят, передавая друг другу разные истории, относясь ко всем и ко всему с какой-то особенной храбростью.
Когда оправился, приходил два раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то не изменяясь, 5 градусов
мороза, независимо
от того, сколько на улице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне, выдыхая
белый пар, восьми слушателям цикл лекций на тему «Пресмыкающиеся жаркого пояса».
А бесконечная, упорная, неодолимая зима все длилась и длилась. Держались жестокие
морозы, сверкали ледяные капли на голых деревьях, носились по полям крутящиеся снежные вьюны, по ночам громко ухали, оседая, сугробы, красные кровавые зори подолгу рдели на небе, и тогда дым из труб выходил кверху к зеленому небу прямыми страшными столбами; падал снег крупными, тихими, безнадежными хлопьями, падал целые дни и целые ночи, и ветви сосен гнулись
от тяжести
белых шапок.
Тяжелые шаги скрипят по двору у наружной стены, но Цербер остается спокоен, а только снисходительно взвизгивает; он знает, что это наши лошади, стоявшие до сих пор где-нибудь под плетнем, прижав уши и пожимаясь
от мороза, вышли на огонь, чтобы стать у стены и смотреть на весело прыгающие искры, на широкую ленту теплого
белого дыма.
Теперь юрты соседней слободы виднелись ясно, так как туман не мешал. Слобода спала.
Белые полосы дыма тихо и сонно клубились в воздухе; по временам только из какой-нибудь трубы вдруг вырывались снопы искр, неистово прыгая на
морозе. Якуты топят всю ночь без перерыва: в короткую незакрытую трубу тепло вытягивает быстро, и потому первый, кто проснется
от наступившего в юрте холода, подкладывает свежих поленьев.
Дома в Москве уже все было по-зимнему, топили печи, и по утрам, когда дети собирались в гимназию и пили чай, было темно, и няня ненадолго зажигала огонь. Уже начались
морозы. Когда идет первый снег, в первый день езды на санях, приятно видеть
белую землю,
белые крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез,
белых от инея, добродушное выражение, они ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать о горах и море.
Ночь сильно изменилась… Луда поднялась высоко над горами и освещала
белые скалы, покрытые инеем лиственницы, мотавшиеся
от ветра и кидавшие черные тени. Очевидно, после полночи ударил
мороз, и вся каменная площадка
побелела от инея. На ней черными пятнами выделялась группа людей… Станочники, очевидно не ложившиеся с вечера, обсуждали что-то горячо и шумно.
После Ерофеева дня, когда в лесах
от нечисти и бесовской погани станет свободно, ждет не дождется лесник, чтоб
мороз поскорей выжал сок из деревьев и сковал бы вадьи и чарусы, а матушка-зима
белым пологом покрыла лесную пустыню.
Мужики, напирая друг на друга, старались не глядеть в лицо солдатам, которые, дрожа
от мороза, подпрыгивали, выколачивая стынущими ногами самые залихватские дроби. Солдаты были ни скучны, ни веселы: они исполняли свою службу покойно и равнодушно, но мужикам казалось, что они злы, и смущенные глаза крестьян, блуждая, невольно устремлялись за эту первую цепь, туда, к защитам изб, к простору расстилающихся за ними
белых полей.
В гостиную вошел старичок очень небольшого роста. Его короткие ручки, лысая голова и бритое лицо, при черном суконном сюртуке и
белом галстуке, приятно настроивали. Щеки его с
мороза смотрели свежо, а глаза мигали и хмурились
от света лампы.
От мороза побелели деревья, лошади, бороды; казалось даже, сам воздух трещал, не вынося холода, но, несмотря на это, тотчас же после водосвятия озябшая полиция была уже на катке, и ровно в час дня начал играть военный оркестр.
В сильные
морозы стекла изнутри покрывались
белым слоем пушистого инея, и в доме царил холодный
белый полусвет; на подоконниках намерзли с начала зимы огромные куски льда, и
от них по полу тянулись водяные потоки.