Неточные совпадения
На бабах платья красные,
У девок косы с лентами,
Лебедками
плывут!
Зеленеет лес,
Зеленеет луг,
Где низиночка —
Там и зеркало!
Хорошо, светло
В мире Божием,
Хорошо, легко,
Ясно
на́ сердце.
По водам
плывуБелым лебедем,
По степям бегу
Перепелочкой.
Он видел, что мало того, чтобы сидеть ровно, не качаясь, — надо еще соображаться, ни
на минуту не забывая, куда
плыть, что под ногами вода, и надо грести, и что непривычным рукам больно, что только смотреть
на это легко, а что делать это, хотя и очень радостно, но очень трудно.
— Но все, извините-с, я не могу понять, как же быть без дороги; как идти не по дороге; как ехать, когда нет земли под ногами; как
плыть, когда челн не
на воде?
С душою, полной сожалений,
И опершися
на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
Как описал себя пиит.
Всё было тихо; лишь ночные
Перекликались часовые;
Да дрожек отдаленный стук
С Мильонной раздавался вдруг;
Лишь лодка, веслами махая,
Плыла по дремлющей реке:
И нас пленяли вдалеке
Рожок и песня удалая…
Но слаще, средь ночных забав,
Напев Торкватовых октав!
И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей…
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав
плыть по лону вод,
Ступает бережно
на лед,
Скользит и падает; веселый
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами падая
на брег.
Адриатические волны,
О Брента! нет, увижу вас
И, вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас!
Он свят для внуков Аполлона;
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь
на воле
С венецианкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле;
С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви.
Когда мы сели
на землю и, воображая, что
плывем на рыбную ловлю, изо всех сил начали грести, Володя сидел сложа руки и в позе, не имеющей ничего схожего с позой рыболова.
Немалая река Днестр, и много
на ней заводьев, речных густых камышей, отмелей и глубокодонных мест; блестит речное зеркало, оглашенное звонким ячаньем лебедей, и гордый гоголь быстро несется по нем, и много куликов, краснозобых курухтанов и всяких иных птиц в тростниках и
на прибрежьях. Козаки живо
плыли на узких двухрульных челнах, дружно гребли веслами, осторожно минали отмели, всполашивая подымавшихся птиц, и говорили про своего атамана.
Они прискакали к небольшой речке, называвшейся Татаркою, впадающей в Днепр, кинулись в воду с конями своими и долго
плыли по ней, чтобы скрыть след свой, и тогда уже, выбравшись
на берег, они продолжали далее путь.
Тихо будет
плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов;
на берегу много соберется народу, удивляясь и ахая; и ты будешь стоять там.
И я скажу совет хорош, не ложно;
Да
плыть на парусах без ветру невозможно.
Оттуда
на крышу тоже притекал шум, но — не ликующий шум города, а какой-то зимний, как вой метели, он
плыл медленно, непрерывно, но легко тонул в звоне, грохоте и реве.
Издали по коридору медленно
плыла Алина. В расстегнутой шубке, с шалью
на плечах, со встрепанной прической, она казалась неестественно большой. Когда она подошла, Самгин почувствовал, что уговаривать ее бесполезно: лицо у нее было окостеневшее, глаза провалились в темные глазницы, а зрачки как будто кипели, сверкая бешенством.
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо,
на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а
на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей
плывут мудрые слова примирения.
Самгин, насыщаясь и внимательно слушая, видел вдали, за стволами деревьев, медленное движение бесконечной вереницы экипажей, в них яркие фигуры нарядных женщин, рядом с ними покачивались всадники
на красивых лошадях; над мелким кустарником в сизоватом воздухе
плыли головы пешеходов в соломенных шляпах, в котелках, где-то далеко оркестр отчетливо играл «Кармен»; веселая задорная музыка очень гармонировала с гулом голосов, все было приятно пестро, но не резко, все празднично и красиво, как хорошо поставленная опера.
С этим он и уснул, а утром его разбудил свист ветра, сухо шумели сосны за окном, тревожно шелестели березы;
на синеватом полотнище реки узорно курчавились маленькие волнишки. Из-за реки
плыла густо-синяя туча, ветер обрывал ее край, пышные клочья быстро неслись над рекою, поглаживая ее дымными тенями. В купальне кричала Алина. Когда Самгин вымылся, оделся и сел к столу завтракать — вдруг хлынул ливень, а через минуту вошел Макаров, стряхивая с волос капли дождя.
Попик
плыл вокруг колоколов, распевая ясным тенорком, и кропил медь святой водой; три связки толстых веревок лежали
на земле, поп запнулся за одну из них, сердито взмахнул кропилом и обрызгал веревки радужным бисером.
На Марсовом поле Самгин отстал от спутников и через несколько минут вышел
на Невский. Здесь было и теплее и все знакомо, понятно. Над сплошными вереницами людей
плыл, хотя и возбужденный, но мягкий, точно как будто праздничный говор. Люди шли в сторону Дворцовой площади, было много солидных, прилично, даже богато одетых мужчин, дам. Это несколько удивило Самгина; он подумал...
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами леса, Клим задремал. Когда он открыл глаза —
на берегу реки стоял Туробоев и, сняв шляпу, поворачивался, как
на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая шла к мельнице. А влево, вдали,
на дороге в село, точно
плыла над землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
По тротуару величественно
плыл большой коричневый ком сгущенной скуки, — пышно одетая женщина вела за руку мальчика в матроске, в фуражке с лентами; за нею шел клетчатый человек, похожий
на клоуна, и шумно сморкался в платок, дергая себя за нос.
Полноводье еще не сбыло, и река завладела плоским прибрежьем, а у крутых берегов шумливо и кругами омывали подножия гор. В разных местах, незаметно, будто не двигаясь,
плыли суда. Высоко
на небе рядами висели облака.
— Вот эти суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы из Астрахани
плывут. А вот, видите, как эти домики окружило водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками, дорога идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо,
на берегу! В июле мы будем ездить
на остров, чай пить. Там бездна цветов.
На другой день утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы
плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами,
на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только
на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский офицер (ныне генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал в каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели
на оба берега,
на море, в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался
на картину, особенно
на целую стаю купеческих судов, которые, как утки,
плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы шли почти посредине, несколько ближе к датскому.
Мы часа два наслаждались волшебным вечером и неохотно, медленно, почти ощупью, пошли к берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились
на мели. Мы долго шли по плотине и, не спуская глаз с чудесного берега, долго
плыли по рейду.
Вот он, поэтический образ, в черном фраке, в белом галстухе, обритый, остриженный, с удобством, то есть с зонтиком под мышкой, выглядывает из вагона, из кеба, мелькает
на пароходах, сидит в таверне,
плывет по Темзе, бродит по музеуму, скачет в парке!
Надо было лечь
на другой галс и
плыть еще версты полторы вдоль рейда.
Оно, пожалуй, красиво смотреть со стороны, когда
на бесконечной глади вод
плывет корабль, окрыленный белыми парусами, как подобие лебедя, а когда попадешь в эту паутину снастей, от которых проходу нет, то увидишь в этом не доказательство силы, а скорее безнадежность
на совершенную победу.
Привалов переживал медовый месяц своего незаконного счастья. Собственно говоря, он
плыл по течению, которое с первого момента закружило его и понесло вперед властной пенившейся волной. Когда он ночью вышел из половодовского дома в достопамятный день бала, унося
на лице следы безумных поцелуев Антониды Ивановны, совесть проснулась в нем и внутренний голос сказал: «Ведь ты не любишь эту женщину, которая сейчас осыпала тебя своими ласками…»
Кругом было темно. Вода в реке казалась бездонной пропастью. В ней отражались звезды. Там, наверху, они были неподвижны, а внизу
плыли с водой, дрожали и вдруг вновь появлялись
на прежнем месте. Мне было особенно приятно, что ни с кем ничего не случилось. С этими радостными мыслями я задремал.
В открытом море нам встретились киты-полосатики и косатки. Киты
плыли медленно в раз взятом направлении, мало обращая внимания
на миноносцы, но косатки погнались за судами и, когда поравнялись с нами, начали выскакивать из воды. Стрелок Загурский стрелял; два раза он промахнулся, а в третий раз попал.
На воде появилось большое кровавое пятно. После этого все косатки сразу исчезли.
Ореха крестьяне
на Амагу не видели, но однажды во время наводнения по реке
плыла к ним ветка со свежей листвой.
28-го числа день был такой же пасмурный, как и накануне. Ручьи еще шумели в горах, но и они уже начали испытывать
на себе заморозки. По воде всюду
плыла шуга, появились забереги, кое-где стал образовываться донный лед.
Дня через два вода в реке начала спадать, и можно было попытаться переправиться
на другую ее сторону. Буреломный лес хотя и продолжал еще
плыть, но не уносился в море, а застревал
на баре.
Играл
на бережку, и мать тут же была, сено сгребала; вдруг слышит, словно кто пузыри по воде пускает, — глядь, а только уж одна Васина шапонька по воде
плывет.
Сороки перелетают с ракиты
на ракиту; бабы, с длинными граблями в руках, бредут в поле; прохожий человек в поношенном нанковом кафтане, с котомкой за плечами, плетется усталым шагом; грузная помещичья карета, запряженная шестериком рослых и разбитых лошадей,
плывет вам навстречу.
Иноходец мой так и
плывет, пристяжные совершенно, скажу вам, завихрились — вот уж и кукуевскую церковь видно; глядь, ползет по дороге старый зеленый возок и лакей
на запятках торчит…
Вечером я сидел с Дерсу у костра и беседовал с ним о дальнейшем маршруте по реке Лефу. Гольд говорил, что далее пойдут обширные болота и бездорожье, и советовал
плыть на лодке, а лошадей и часть команды оставить в Ляличах. Совет его был вполне благоразумный. Я последовал ему и только изменил местопребывание команды.
31-го числа морозы заметно усилились, по реке
плыл лед. Несмотря
на это, удэгейцы решили везти нас
на лодке, сколько это будет возможно.
Мы
плыли по главному руслу и только в случае крайней нужды сворачивали в сторону, с тем чтобы при первой же возможности выйти
на реку снова. Протоки эти, заросшие лозой и камышами, совершенно скрывали нашу лодку. Мы
плыли тихо и нередко подходили к птицам ближе, чем
на ружейный выстрел. Иногда мы задерживались нарочно и подолгу рассматривали их.
Я поспешно вылез наружу и невольно закрыл глаза рукой. Кругом все белело от снега. Воздух был свежий, прозрачный. Морозило. По небу
плыли разорванные облака; кое-где виднелось синее небо. Хотя кругом было еще хмуро и сумрачно, но уже чувствовалось, что скоро выглянет солнце. Прибитая снегом трава лежала полосами. Дерсу собрал немного сухой ветоши, развел небольшой огонек и сушил
на нем мои обутки.
Впрочем, я старался о них не думать; бродил не спеша по горам и долинам, засиживался в деревенских харчевнях, мирно беседуя с хозяевами и гостями, или ложился
на плоский согретый камень и смотрел, как
плыли облака, благо погода стояла удивительная.
…Когда мы подъехали к Казани, Волга была во всем блеске весеннего разлива; целую станцию от Услона до Казани надобно было
плыть на дощанике, река разливалась верст
на пятнадцать или больше. День был ненастный. Перевоз остановился, множество телег и всяких повозок ждали
на берегу.
При каждом имени врывались в дверь и потом покойно
плыли старые и молодые кринолины, аэростаты, седые головы и головы без волос, крошечные и толстенькие старички-крепыши и какие-то худые жирафы без задних ног, которые до того вытянулись и постарались вытянуться еще, что как-то подпирали верхнюю часть головы
на огромные желтые зубы…
Солнце садилось великолепно. Наполовину его уж не было видно, и
на краю запада разлилась широкая золотая полоса. Небо было совсем чистое, синее; только немногие облака, легкие и перистые,
плыли вразброд, тоже пронизанные золотом. Тетенька сидела в креслах прямо против исчезающего светила, крестилась и старческим голоском напевала: «Свете тихий…»
И чрез несколько минут все уже уснуло
на селе; один только месяц так же блистательно и чудно
плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба.
Ковыляя своей изломанной походкой, он, как лодка
на волнах,
плывет в полутьме коридора вдоль темных вешалок и вдруг исчезает в амбразуре классной двери.
В то же время переправлялся через реку отряд солдат, причем, мне помнится, солдаты
плыли по двое и по трое
на маленьких квадратных плотиках, чего, кажется, при переправах войск не бывает…
— Позвольте мне кончить, господа… Дело не в названии, а в сущности дела. Так я говорю? Поднимаю бокал за того, кто открывает новые пути, кто срывает завесу с народных богатств, кто ведет нас вперед… Я сравнил бы наш банк с громадною паровою машиной, причем роль пара заменяет капитал, а вот этот пароход,
на котором мы сейчас
плывем, — это только один из приводов, который подчиняется главному двигателю… Гений заключается только в том, чтобы воспользоваться уже готовою силой, а поэтому я предлагаю тост за…