Неточные совпадения
Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил; я же захлебывался
от слез, и что-то так давило мне в горле, что я боялся задохнуться… Выехав на большую дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал
плакать, и
мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
Я не сообразил того, что бедняжка
плакал, верно, не столько
от физической боли, сколько
от той
мысли, что пять мальчиков, которые, может быть, нравились ему, без всякой причины, все согласились ненавидеть и гнать его.
Хиония Алексеевна готова была даже
заплакать от волнения и благодарности. Половодова была одета, как всегда, богато и с тем вкусом, как унаследовала
от своей maman. Сама Антонида Ивановна разгорелась на морозе румянцем во всю щеку и была так заразительно свежа сегодня, точно разливала кругом себя молодость и здоровье. С этой женщиной ворвалась в гостиную Хионии Алексеевны первая слабая надежда, и ее сердце задрожало при
мысли, что, может быть, еще не все пропало, не все кончено…
Катерина Васильевна долго не могла заснуть, все
плакала —
от досады на себя за то, что обижает Соловцова такими
мыслями о нем.
— Да, да! Странные
мысли приходят мне в голову… Случайность это или нет, что кровь у нас красная. Видишь ли… когда в голове твоей рождается
мысль, когда ты видишь свои сны,
от которых, проснувшись, дрожишь и
плачешь, когда человек весь вспыхивает
от страсти, — это значит, что кровь бьет из сердца сильнее и приливает алыми ручьями к мозгу. Ну и она у нас красная…
Мысль о деньгах засела в голове Кишкина еще на Мутяшке, когда он обдумал весь план, как освободиться
от своих компаньонов, а главное,
от Кожина, которому необходимо было
заплатить деньги в первую голову. С этой
мыслью Кишкин ехал до самой Фотьянки, перебирая в уме всех знакомых, у кого можно было бы перехватить на такой случай. Таких знакомых не оказалось, кроме все того же секретаря Ильи Федотыча.
За эту тиранию он
платил ей богатством, роскошью, всеми наружными и сообразными с его образом
мыслей условиями счастья, — ошибка ужасная, тем более ужасная, что она сделана была не
от незнания, не
от грубого понятия его о сердце — он знал его, — а
от небрежности,
от эгоизма!
Несмотря на все эти утешения и доказательства, Сусанна продолжала
плакать, так что ее хорошенькие глазки воспалились
от слез, а ротик совершенно пересох; она вовсе не страшилась брака с Егором Егорычем, напротив, сильно желала этого, но ее мучила
мысль перестать быть девушкой и сделаться дамой. Как бы ни было, однако gnadige Frau, отпустив Сусанну наверх в ее комнату, прошла к Егору Егорычу.
— А кто может знать, какие у соседа
мысли? — строго округляя глаза, говорит старик веским баском. —
Мысли — как воши, их не сочтеши, — сказывают старики. Может, человек, придя домой-то, падет на колени да и
заплачет, бога умоляя: «Прости, Господи, согрешил во святой день твой!» Может, дом-от для него — монастырь и живет он там только с богом одним? Так-то вот! Каждый паучок знай свой уголок, плети паутину да умей понять свой вес, чтобы выдержала тебя…
Дуня не
плакала, не отчаивалась; но сердце ее замирало
от страха и дрожали колени при
мысли, что не сегодня-завтра придется встретиться с мужем. Ей страшно стало почему-то оставаться с ним теперь с глазу на глаз. Она не чувствовала к нему ненависти, не желая ему зла, но вместе с тем не желала его возвращения. Надежда окончательно угасла в душе ее; она знала, что, кроме зла и горя, ничего нельзя было ожидать
от Гришки.
Положим, что здесь идет речь не о том, чтобы навсегда отстать
от привычки
платить (только бесшабашные наши свистуны могут остановиться на подобной дикой
мысли), но и за всем тем, положа руку на сердце, мы смеем утверждать: отдалите, по мере возможности, сроки платежа податей — и вы увидите, как расцветут сердца земледельцев!
Я едва не
заплакал от злости, но удержался, так как с некоторого времени упорно решал вопрос — «кто я — мальчик или мужчина?» Я содрогался
от мысли быть мальчиком, но, с другой стороны, чувствовал что-то бесповоротное в слове «мужчина» — мне представлялись сапоги и усы щеткой.
— Бог с вами! — отвечала она, — если б я была меньше счастлива, я бы, кажется,
заплакала от вашего неверия,
от ваших упреков. Впрочем, вы меня навели на
мысль и задали мне долгую думу; но я подумаю после, а теперь признаюсь вам, что правду вы говорите. Да! я как-то сама не своя; я как-то вся в ожидании и чувствую все как-то слишком легко. Да полноте, оставим про чувства!..
Мне представлялось все, что он мог думать обо мне, и я оскорбилась теми страшными
мыслями, которые приписывала ему, встретив неверный и как будто пристыженный взгляд, устремленный на меня. Нет! он не хочет и не может понять меня! Я сказала, что пойду посмотреть ребенка, и вышла
от него. Мне хотелось быть одной и
плакать,
плакать,
плакать…
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как
мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его,
плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время
от времени чувствовало это живее!
Щепкин
плакал от своего затруднительного положения и
от мысли, что он так худо исполнит поручение Гоголя.
Нежно любимую мать схоронила она сегодня, и так как шумное горе и грубое участие людское были ей противны, то она на похоронах, и раньше, и потом, слушая утешения, воздерживалась
от плача. Она осталась, наконец, одна, в своем белом покое, где все девственно чисто и строго, — и печальные
мысли исторгли из ее глаз тихие слезы.
О чем говорит проповедник? Ася, самая младшая из всего пансиона и всегда засыпающая
от проповеди, нынче в первый раз не спит. Не спит, а тихо и крупно
плачет. Но хуже, чем “не приехал”, другая
мысль: “А вдруг приехал? И, не застав, уехал? Нынче ведь пасхальное воскресенье, весь город подымется в “Ангела”, герр Майер ведь с провизией, он не может ждать”.
— Я напрасно погорячилась… Всё ведь из-за пустяка вышло. Вы своими разговорами напомнили мне прошлое, навели меня на разные
мысли… Я была грустна и хотела
плакать, а муж при офицере сказал мне дерзость, ну я и не выдержала… И зачем мне идти в город к матери? Разве
от этого я стану счастливее? Надо вернуться… А впрочем… пойдемте! — сказала Кисочка и засмеялась. — Всё равно!
Я жалко выдумывал ее, я подсовывал ей мои
мысли и чувства, радовался, как идиот, чуть не
плакал от счастья, когда она, шатаясь в словах, что-то повторяла.
И он сам знал, что его любят. Он был уверен в этом. Страдал же он
от одной
мысли… Эта
мысль душила его мозг, заставляла его бесноваться,
плакать, не давала ему пить, есть, спать… Она отравляла его жизнь. Он клялся в любви, а она в это время копошилась в его мозгу и стучала в его виски.
Не противясь такому решению, Сафроныч решил там и остаться, куда он за грехи свои был доставлен, и он терпел все, как его мучили холодом и голодом и напускали на него тоску
от плача и стонов дочки; но потом услыхал вдруг отрадное церковное пение и особенно многолетие, которое он любил, — и когда дьякон Савва помянул его имя, он вдруг ощутил в себе другие
мысли и решился еще раз сойти хоть на малое время на землю, чтобы Савву послушать и с семьею проститься.
Я часто думаю… — он приостановился, видимо, собирая
мысли, — что ежели бы Бетховен был жив, ведь он бы
плакал от радости, слушая «Сомнамбулу».
Сердце его сильно билось, он весь дрожал и хотел
плакать, и, чтобы избавиться
от этих ощущений, он начал успокаивать себя
мыслями о том, как он прав и как хорошо сделал, что ударил фельдшера.
Она в первый раз
плакала от радости. Ее посетила
мысль о муже.