Неточные совпадения
Письмо начиналось очень решительно, именно так: «Нет, я должна к тебе писать!» Потом говорено было о том, что есть тайное сочувствие между душами; эта истина скреплена была несколькими точками, занявшими почти полстроки; потом
следовало несколько мыслей, весьма замечательных по своей справедливости, так что считаем почти необходимым их выписать: «Что жизнь наша?
На это обыкновенно замечали другие чиновники: «Хорошо тебе, шпрехен зи дейч Иван Андрейч, у тебя дело почтовое: принять да отправить экспедицию; разве только надуешь, заперши присутствие часом раньше, да возьмешь с опоздавшего купца за прием
письма в неуказанное время или перешлешь иную посылку, которую не
следует пересылать, — тут, конечно, всякий будет святой.
Но все-таки он представил несколько соображений, из которых
следовало, что вагоны загнали куда-нибудь в Литву. Самгину показалось, что у этого человека есть причины желать, чтоб он, Самгин, исчез. Но следователь подкрепил доводы в пользу поездки предложением дать
письмо к брату его жены, ротмистру полевых жандармов.
Но, однако ж, кончилось все-таки тем, что вот я живу, у кого — еще и сам не знаю; на досках постлана мне постель, вещи мои расположены как
следует, необходимое платье развешено, и я сижу за столом и пишу
письма в Москву, к вам, на Волгу.
Последние два месяца, проведенные в Париже, были невыносимы. Я был буквально gardé à vue, [под явным надзором (фр.).]
письма приходили нагло подпечатанные и днем позже. Куда бы я ни шел, издали
следовала за мной какая-нибудь гнусная фигура, передавая меня на углу глазом другому.
Письмо было превосходно, резко, настойчиво, как
следует — когда власть говорит с властью.
Я спросил его, как
следует надписать
письмо в Brook House, достаточно ли назвать дом или надобно прибавить ближний город. Он сказал, что не нужно ничего прибавлять.
Когда я писал эту часть «Былого и дум», у меня не было нашей прежней переписки. Я ее получил в 1856 году. Мне пришлось, перечитывая ее, поправить два-три места — не больше. Память тут мне не изменила. Хотелось бы мне приложить несколько
писем NataLie — и с тем вместе какой-то страх останавливает меня, и я не решил вопрос,
следует ли еще дальше разоблачать жизнь, и не встретят ли строки, дорогие мне, холодную улыбку?
Об нашем доставлении куда
следует она, то есть сестра моя, уже не успела говорить Горчакову — он тогда уже не был в Петербурге. Увидим, как распорядится Бенкендорф с нашими сентиментальными
письмами. До зимы мы не двинемся, во всяком случае. Хочу дождаться Тулиновых непременно здесь.
Я же господину Фатееву изъяснил так: что сын мой, как
следует всякому благородному офицеру, не преминул бы вам дать за то удовлетворение на оружие; но так как супруга ваша бежала уже к нему не первому, то вам сталее спрашивать с нее, чем с него, — и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к вам на должное распоряжение, что и приказываю тебе сим
письмом немедленно исполнить, а таких чернобрысых и сухопарых кошек, как она, я полагаю, найти в Москве можно».
Что же касается до «публичного бесчестия», которым ему грозили, то князь просил Ихменева не беспокоиться об этом, потому что никакого публичного бесчестия не будет, да и быть не может; что
письмо его немедленно будет передано куда
следует и что предупрежденная полиция, наверно, в состоянии принять надлежащие меры к обеспечению порядка и спокойствия.
Милая маменька! Помнится, что в одном из предыдущих
писем я разъяснял вам мою теорию отношений подчиненного к начальнику. Я говорил, что с начальниками нужно быть сдержанным и всячески избегать назойливости. Никогда не
следует утомлять их… даже заявлениями преданности. Всё в меру, милая маменька! все настолько; чтобы физиономия преданного подчиненного не примелькалась, не опротивела!
На другой день сижу я и, как
следует молодой женщине, горюю, как вдруг входит ко мне ихней роты капитан, и самое это заемное
письмо в руке держит.
Ну, это точно, что он желанию моему сопротивления не сделал, и брачную церемонию всю исполнил как
следует, я же, по своей глупости, и заемное
письмо ему в семь тысяч рублей ассигнациями в тот же вечер отдала…
Да что тут! На днях получаю
письмо из Пензы — и тут разочарование!"Спешу поделиться с вами радостной весточкой, — сообщает местный публицист, — и мы, пензяки, начали очищать нечистоты не с помощью свиней, а на законном основании. Первый, как и
следовало ожидать, подал пример наш уважаемый"и т. д. Ну, разумеется, порадоваться-то я порадовался, но потом сообразил: какое же, однако, будет распоряжение насчет"тамбовской хлебной ветчины"? Ведь этак, чего доброго, она с рынка совсем исчезнуть должна!
— Одно, что остается, — начал он медленным тоном, — напиши ты баронессе
письмо, расскажи ей всю твою ужасную домашнюю жизнь и объясни, что господин этот заигрался теперь до того, что из ненависти к тебе начинает мстить твоим родным и что я сделался первой его жертвой… Заступились бы там за меня… Не только что человека, собаки, я думаю, не
следует оставлять в безответственной власти озлобленного и пристрастного тирана. Где ж тут справедливость и правосудие?..
В остальную часть визита мать и дочь заговорили между собой о какой-то кузине, от которой
следовало получить
письмо, но
письма не было. Калинович никаким образом не мог пристать к этому семейному разговору и уехал.
— Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из
писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там
следует вздор, любовь, я думаю…
— Живет и почти явно это делает; сверх того, чудит еще черт знает что: ревнует ее ко всем, вызывает на дуэль… — говорил камер-юнкер; но так как в это время было окончательно изготовлено заемное
письмо и его
следовало вручить Миропе Дмитриевне, а она, с своей стороны, должна была отсчитать десять тысяч камер-юнкеру, то обряд этот прекратил разговор об Аггее Никитиче.
— Но все-таки Дмитрию Николаичу
следует написать
письмо к графу, что так действовать нельзя! — говорил князь, как видно, полагавший, подобно Егору Егорычу, что моральными и наставительными
письмами можно действовать на людей.
— Останусь и я! — отвечал Егор Егорыч и, немедля после этого, подняв голову, сказал, обращаясь к Сусанне Николаевне: — Тут, сколько это видно по
письму Мартына Степаныча, мне никаких не
следует делать распоряжений!
Послание это привело Егора Егорыча еще в больший экстаз, так что, захватив оба
письма Сусанны, он поехал к Михаилу Михайлычу Сперанскому, которому объявил с первых же слов, что привез ему для прочтения два
письма одной юной девицы, с тем, чтобы спросить у него мнения, как
следует руководить сию ищущую наставлений особу.
Следуя этому совету, Аннинька запечатала в конверт
письмо и деньги и, возвратив на другой день все по принадлежности, успокоилась.
Известив доктора
письмом о своем возвращении, я, не дожидаясь ответа, уехал в Сан-Риоль, где месяца три был занят с Лерхом делами продажи недвижимого имущества, оставшегося после отца. Не так много очистилось мне за всеми вычетами по закладным и векселям, чтобы я, как раньше, мог только телеграфировать Лерху. Но было одно дело, тянувшееся уже пять лет, в отношении которого
следовало ожидать благоприятного для меня решения.
Послушай-ка лучше, что я скажу тебе, — произнес старичок, перевертывая последнюю страничку
письма, на которой находились только подпись да название полка и губернии, куда
следовало адресовать ответ.
Простите, милая тетенька, что
письмо мое вышло несколько пестро: жизнь у нас нынче какая-то пестрая завелась, а это и на течение мыслей влияние имеет. Живется-то, положим, даже очень хорошо, да вдруг сквозь это хорошее житье что-то сомнительное проскочит — ну, и задумаешься. И сделается сначала грустно, а потом опять весело. Весело, грустно; грустно, весело. Но приходить в отчаяние все-таки не
следует, покуда на конце стоит: весело.
— Ипохондрия… больше ничего, ипохондрия! — сказал Елпидифор Мартыныч, смотря с чувством на князя. — Ну-с, не извольте хмуриться, все это я сделаю: напишу княгине и устрою, как
следует! — заключил он и, приехав домой, не откладывая времени, принялся своим красивым семинарским почерком писать к княгине
письмо, которым прямо от имени князя приглашал ее прибыть в Москву.
— Никакого тут яду нет. Не так бы к этим господам
следовало писать! — возразила Анна Юрьевна с неудовольствием, однако написанное прежде ею
письмо изорвала, а продиктованное бароном запечатала и отправила. Барон вообще, день ото дня, все больше и больше начинал иметь на нее влияние, и это, по преимуществу, происходило оттого, что он казался Анне Юрьевне очень умным человеком.
Письмо, обнародованное Штелином, составляет, по всей вероятности, им же самим сочиненную аллегорию, чего от него, как от профессора аллегории, и ожидать
следовало.
Но узнав, что у меня рекомендательное
письмо к корпусному командиру, Борисов решил, что мне, ввиду окончательной распутицы, медлить нечего, а
следует ехать в Елизаветград представляться корпусному командиру.
Открывалась книжка обыкновенно стихами; потом
следовала какая-нибудь статья в прозе, затем очень часто
письмо к издателям; далее опять стихи и проза, проза и стихи. В средине книжки помещались обыкновенно «Записки о российской истории»; к концу относились «Были и небылицы». Каждая статья обыкновенно отмечалась особым нумером, как ныне главы в бесконечных английских романах, и число статей этих в разных книжках было весьма неодинаково. В первой их 33, в V — 11, в X — 17, в XV — 7, в XVI — 12 (41).
Императрица уважила это
письмо и заметила, что «сей поступок г. сочинителя вопросов сходствует с обычаем, достойным похвалы, православного христианина, по которому за грехом вскоре
следует раскаяние и покаяние».
— В шею толкать не
следует, — заметил Владимир Андреич, — а напишите ей отсюда
письмо, в котором попросите ее убираться, куда ей угодно.
Теперь
следует мое
письмо с дачи.
Теперь
следует одно из самых замечательных и самое огромное
письмо Гоголя.
Теперь по хронологическому порядку
следует мое
письмо к Гоголю от 6 февраля 1843, которое прилагается здесь в оригинале...
<Далее
следует письмо из Бадена от 24 июля 1843 года>.
В пояснении строк: «Пропажа их <
писем> исходит из того же источника, из которого выходили разные вести о вас, много причинившие вашей маменьке горя», и слов самого Гоголя: «У маменьки есть неблагоприятели, которые уже не раз ее смущали какими-нибудь глупыми слухами обо мне, зная, что этим более всего можно огорчить ее»,
следует привести выписку из
письма Веры Сергеевны к М. Г. Карташевской от 31 мая 1849 года...
Теперь
следует письмо Гоголя, полученное мною 11 августа.
Ну, о том, что я в офицерских чинах выкомаривал, не буду распространяться. Подробности
письмом. Скажу коротко: пил, буянил, писал векселя, танцевал кадриль в публичных домах, бил жидов, сидел на гауптвахте. Но одно скажу: вот вам честное мое благородное слово — в картах всегда бывал корректен. А выкинули меня все-таки из-за карт. Впрочем, настоящая-то причина была, пожалуй, и похуже. Эх, не
следовало бы. Ну, да все едино — расскажу.
Он решился на другой же день, прежде представления жалобы, писать к штаб-офицерше, не согласится ли она без бою возвратить ему то, что
следует.
Письмо было такого содержания...
На другой день Дилетаев лежал еще в постели, когда подали ему
письмо от Рымова, в котором тот отказывался играть и писал, что у него больна жена и что комедия, в которой он участвует, так дурно идет, что ее непременно
следует исключить.
Мать истерически зарыдала от горя и стыда; ей, очевидно, хотелось прочесть
письмо, но мешала гордость. Петр Михайлыч понимал, что ему самому
следовало бы распечатать
письмо и прочесть его вслух, но им вдруг овладела злоба, какой он раньше никогда не испытывал; он выбежал на двор и крикнул верховому...
— Передатчицей стала, — отвечал Яков Иванов прежним тоном, — записки стала переносить туда и оттуда к барышне — ветреная, безнравственная была девчонка, и теперь, сударь, сердце кровью обливается, как подумаешь, что барышня наша была перед тем, истинно сказать, почтительной и послушной внукой, как
следует истинной христианке, а тут что из нее вдруг стало: сама к бабеньке не является, а пишет
письмо, что либо бегут с своим нареченным женихом, либо руки на себя наложат.
Степанида. Сманил, сманил. Горя-то, горя-то что было! Ну, да уж нечего делать, не воротишь. Только получаем мы от нее
письмо из Москвы. Вот оно и теперича со мною… Всё так с собой и ношу. Пишет, просит прощения и благословения от нас нерушимого, и что как приехали они в Москву, он на ней женился, и у него семья и торговля, всё как
следует, и что живет она благополучно и с мужем в любви.
Ну, думаю, голубчик, не знаю, как при тебе пойдет, а вот тебе на первых порах
следует дать сдачи, чтобы ты не завирался, и тотчас же пишу к барину
письмо совсем в другом духе и объясняю прямо, что донесения нового управителя вовсе несправедливы, что по имению, как досконально известно мне по моей службе, никаких не было особых злоупотреблений, и что оно управлялось так, как дай бог, чтобы управлялось каждое заглазное имение, и вместе к тому присоединяю, не то чтобы прямо, а так стороной, давешнюю мою сентенцию, которую и вам высказал, что я, с своей стороны, считаю совершенно безвыгодным заменять бурмистров из мужиков управителями, ибо они в хозяйственных распоряжениях очень неопытны, да и по нравственности своей не могут быть вполне благонадежны.
Зачастую приходится мне получать безымянные
письма с просьбами «донести куда
следует», иногда даже «во имя либерального прогресса и гуманности», или, как здесь более выражаются, «ради человечества».
«Я не хотел тебе говорить и объяснять причин, а вышло вот как-то, что сказалось даже гораздо более, чем бы
следовало. Не оставляй у себя этого
письма и никому не говори про него. Самое лучшее: прочти, пойми его сердцем и сожги, чтоб и следов не осталось. Это моя последняя просьба. А последние просьбы всегда исполняются строго.
— Да, завтра я занят, — продолжал бас. — Если хочешь, напиши мне завтра что-нибудь… Буду рад и счастлив… Только нам
следовало бы упорядочить нашу корреспонденцию. Нужно придумать какой-нибудь фокус. Почтой посылать не совсем удобно. Если я тебе напишу, то твой индюк может перехватить
письмо у почтальона; если ты мне напишешь, то моя половина получит без меня и наверное распечатает.
— Ну, так отдайте назад и скажите, что это не сюда
следует, — молвил Горданов, протягивая
письмо к лакею, но Михаил Андреевич перехватил листок, встал с ним и заколебался.