Неточные совпадения
Дома Кузьма передал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно только уехали от них сестрицы, и подал два
письма. Левин тут же, в передней, чтобы потом не развлекаться, прочел их. Одно было от Соколова, приказчика. Соколов писал, что пшеницу нельзя продать, дают только пять с половиной рублей, а денег больше взять неоткудова. Другое
письмо было от
сестры. Она упрекала его за то, что дело ее всё еще не было сделано.
Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя, болезней, умирающих, в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось на свежий воздух, в Россию, в Ергушово, куда, как она узнала из
письма, переехала уже ее
сестра Долли с детьми.
Ты,
сестра, кажется, обиделась, что я из всего
письма такое фривольное замечание извлек, и думаешь, что я нарочно о таких пустяках заговорил, чтобы поломаться над тобой с досады.
— Да вот этот господин, может быть, Петр-то Петрович! По разговору видно, что он женится на его
сестре и что Родя об этом, перед самой болезнью,
письмо получил…
Ему тотчас же представилось, что мать и
сестра знают уже вскользь, по
письму Лужина, о некоторой девице «отъявленного» поведения.
— Из всех ваших полупьяных рассказов, — резко отрезал Раскольников, — я заключил положительно, что вы не только не оставили ваших подлейших замыслов на мою
сестру, но даже более чем когда-нибудь ими заняты. Мне известно, что сегодня утром
сестра моя получила какое-то
письмо. Вам все время не сиделось на месте… Вы, положим, могли откопать по дороге какую-нибудь жену; но это ничего не значит. Я желаю удостовериться лично…
На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова к себе в кабинет и с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было
письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее
сестры.
Мухояров вынул из кармана заемное
письмо на
сестру, разорвал его на части и подал Тарантьеву.
— А
сестра мне даст заемное
письмо на таковую же сумму; я дам ей подписать.
— «Правда ли, что вы, с каким-то негодяем, напоили помещика Обломова пьяным и заставили подписать заемное
письмо на имя вашей
сестры?»
— Что ж, одному все взять на себя? Экой ты какой ловкий! Нет, я знать ничего не знаю, — говорил он, — а меня просила
сестра, по женскому незнанию дела, заявить
письмо у маклера — вот и все. Ты и Затертый были свидетелями, вы и в ответе!
Прощай — это первое и последнее мое
письмо, или, пожалуй, глава из будущего твоего романа. Ну, поздравляю тебя, если он будет весь такой! Бабушке и
сестрам своим кланяйся, нужды нет, что я не знаю их, а они меня, и скажи им, что в таком-то городе живет твой приятель, готовый служить, как выше сказано. —
Имя
сестры начинало теснить меня, теперь мне недостаточно было дружбы, это тихое чувство казалось холодным. Любовь ее видна из каждой строки ее
писем, но мне уж и этого мало, мне нужно не только любовь, но и самое слово, и вот я пишу: «Я сделаю тебе странный вопрос: веришь ли ты, что чувство, которое ты имеешь ко мне, — одна дружба? Веришь ли ты, что чувство, которое я имею к тебе, — одна дружба?Я не верю».
Есть удивительная книга, которая поневоле приходит в голову, когда говоришь об Ольге Александровне. Это «Записки» княгини Дашковой, напечатанные лет двадцать тому назад в Лондоне. К этой книге приложены «Записки» двух
сестер Вильмот, живших у Дашковой между 1805 и 1810 годами. Обе — ирландки, очень образованные и одаренные большим талантом наблюдения. Мне чрезвычайно хотелось бы, чтоб их
письма и «Записки» были известны у нас.
Сейчас написал я к полковнику
письмо, в котором просил о пропуске тебе, ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная
сестра.
В продолжение этого времени он получил известие, что матушка скончалась; а тетушка, родная
сестра матушки, которую он знал только потому, что она привозила ему в детстве и посылала даже в Гадяч сушеные груши и деланные ею самою превкусные пряники (с матушкой она была в ссоре, и потому Иван Федорович после не видал ее), — эта тетушка, по своему добродушию, взялась управлять небольшим его имением, о чем известила его в свое время
письмом.
Письмо отвезла
Сестра моя, Катя Орлова.
Совершенно случайно, при помощи
сестры моей, Варвары Ардалионовны Птицыной, я достал от короткой приятельницы ее, Веры Алексеевны Зубковой, помещицы и вдовы, одно
письмо покойного Николая Андреевича Павлищева, писанное к ней от него двадцать четыре года назад из-за границы.
Почему про этого проклятого «рыцаря бедного» в этом анонимном
письме упомянуто, тогда как она
письмо от князя даже
сестрам не показала?
На другой день Иван Петрович написал язвительно холодное и учтивое
письмо Петру Андреичу, а сам отправился в деревню, где жил его троюродный брат Дмитрий Пестов, с своею
сестрой, уже знакомою читателям, Марфой Тимофеевной.
Вскоре после отъезда П. С. с нас и с поляков отбирали показания: где семейство находится и из кого состоит. Разумеется, я отвечал, что семейство мое состоит из
сестер и братьев, которые живут в Петербурге, а сам холост. По-моему, нечего бы спрашивать, если думают возвратить допотопных.Стоит взглянуть на адреса
писем, которые XXX лет идут через III отделение. Все-таки видно, что чего-то хотят, хоть хотят не очень нетерпеливо…
Ma chère Catherine, [Часть
письма — обращение к
сестре, Е. И. Набоковой, — в подлиннике (весь этот абзац и первая фраза следующего) по-французски] бодритесь, простите мне те печали, которые я причиняю вам. Если вы меня любите, вспоминайте обо мне без слез, но думая о тех приятных минутах, которые мы переживали. Что касается меня, то я надеюсь с помощью божьей перенести все, что меня ожидает. Только о вас я беспокоюсь, потому что вы страдаете из-за меня.
Сестра моя доставит вам это
письмо.
В
письмах к
сестре, Е. С. Уваровой, по выходе на поселение в 1839 г., он резко критиковал царское правительство, оправдывая деятельность Тайного общества.
Я объяснил со смехом пополам, послал нашу рыбу в Тобольск. Между тем, шутя, пересказал этот необыкновенный случай в
письме к
сестре. Пусть читают в канцелярии и покажут губернатору, что он не имеет права возвращать
писем. Формально дела заводить не стоит…
Нам всем жаль, что нашего народу никого не придется угостить. Разве удастся залучить фотографа, но и то еще не верно.
Сестра останется у нас, пока я не соберусь в Нижний, куда должна заехать за мной жена, осмотревши костромское именье. — Это уже будет в половине июня. Так предполагается навестить Калугу и Тулу с окрестностями… [В Калуге жили Оболенский и Свистунов, в Туле — Г. С. Батеньков. В
письме еще — о болезни Ф. М. Башмакова в Тобольске (Пущину сообщили об этом его сибирские корреспонденты).]
Начнем с Викторыча. От него я не имею
писем, но знаю от
сестер Бестужевых, что он и не думает возвращаться, а хочет действовать на каком-то прииске в Верхнеудинском округе. Что-то не верится. Кажется, это у него маленькое сумасшествие. Бестужевы видели его в Иркутске — они приехали в Москву в конце октября, простились совсем с Селенгинском, где без Николая уже не приходилось им оставаться. Брат их Михайло покамест там, но, может быть, со временем тоже с семьей своей переселится в Россию.
…Вы меня спрашиваете о действии воды. Оставим этот вопрос до свидания. Довольно, что мое здоровье теперь очень хорошо: воды ли, или путешествие это сделали — все равно. Главное дело в том, что результат удовлетворительный… Если б я к вам писал официально, я бы только и говорил о водах, как это делаю в
письмах к
сестре, но тут эта статья лишняя…
Вы, верно, слышали, что мне из Тобольска возвращено было одно
письмо мое к Якушкину, после розысканий о рыбе.Мою карту, которую мы так всегда прежде называли, туда возили и нашли, что выражения двусмысленны и таинственны. Я все это в шуткахописал
сестре. Кажется, на меня сердится Горчаков, впрочем, этоего дело…
Недавно получил
письмо от Елены Александровны Бестужевой. Она с
сестрами возвращается в Россию…
Писем Пушкина к моему отцу здесь нет; впрочем, я знаю, что некоторые бумаги остались в Воронежской губернии, напишу к
сестре, чтобы она мне прислала их» (опубликовано с автографа из собрания Музея революции, Записках Пущина, 1927, стр. 18).]
Пишу к Горчакову;
письмо мое доставит ему
сестра моя.
Об нашем доставлении куда следует она, то есть
сестра моя, уже не успела говорить Горчакову — он тогда уже не был в Петербурге. Увидим, как распорядится Бенкендорф с нашими сентиментальными
письмами. До зимы мы не двинемся, во всяком случае. Хочу дождаться Тулиновых непременно здесь.
Сегодня мы нагнали Якушкина, и он просил, чтоб вы им при случае сказали по получении сего
письма, что он здоров, с помощью божьей спокоен. Вообрази, что они, несмотря на все неприятные встречи, живут в Ярославле и снабжают всем, что нужно. Я истинно ее руку расцеловал в эту дверь… Я видел в ней
сестру, и это впечатление надолго оставило во мне сладостное воспоминание, — благодарите их.
Сестра пишет, что в июне обещают перевести нас в Тобольск. Значит, в июле мы увидимся. С горестью пожмите руку доброму Матвею Ивановичу.
Письмо Волконского сегодня посылаю в Тобольск. Туда, кажется, никто не писал. Адресую Бобрищеву-Пушкину. Мне вдруг попалась эта весть, так что почти не верится.
В доказательство, что наши
письма не без внимания остаются в III отделении, скажу вам, что недавно
сестра Annette получила мой листок с несколькими зачеркнутыми строками. Видно, этим господам нечего там делать…
Письмо, оставленное Помадою в руках Розанова, было надписано
сестре Мечниковой, Агате.
Чтенье,
письмо, игры с
сестрой, даже разговоры с матерью — все вылетело у меня из головы.
Через неделю, когда доктор очень уж стал опасаться за жизнь больного, она расспросила людей, кто у Павла Михайлыча ближайшие родственники, — и когда ей сказали, что у него всего только и есть
сестра — генеральша Эйсмонд, а Симонов, всегда обыкновенно отвозивший
письма на почту, сказал ей адрес Марьи Николаевны, Катишь не преминула сейчас же написать ей
письмо и изложила его весьма ловко.
— Сейчас я от
сестры письмо получил, — сказал он, — она пишет, что будет так добра — приедет гостить к нам.
Сделавшись
сестрой милосердия, Катишь начала, нисколько не конфузясь и совершенно беспощадно, смеяться над своей наружностью. Она знала, что теперь уже блистала нравственным достоинством. К
письму вышеизложенному она подписалась.
— Тут это… вот… моя двоюродная
сестра… Это… барышня Белышева… Зинаида…
Письмо от родственников…
— А я тебя и не спросила еще, — сказала Муза Николаевна, укутывая
сестру в передней, — получила ли ты
письмо от мамаши из деревни?
Егор Егорыч вздохнул и печально мотнул головой: ему живо припомнилась вся эта минувшая история, как
сестра, совершенно несправедливо заступившись за сына, разбранила Егора Егорыча самыми едкими и оскорбительными словами и даже просила его избавить от своих посещений, и как он, несмотря на то, все-таки приезжал к ней несколько раз, как потом он ей писал длинные
письма, желая внушить ей все безумие подобного отношения к нему, и как на эти
письма не получил от нее ни строчки в ответ.
Получив
письмо от
сестры, он беспокойно просил...
— Вот что, Дыма, — сказал Матвей, отрываясь от своих горьких мыслей. — Надо поскорее писать
письмо Осипу. Он здесь уже свой человек, — пусть же советует, как сыскать
сестру, если она еще не приехала к нему, и что нам теперь делать с собою.
Грустная тень давно слетела с лица молодых. Они были совершенно счастливы. Добрые люди не могли смотреть на них без удовольствия, и часто повторялись слова: «какая прекрасная пара!» Через неделю молодые собирались ехать в Багрово, куда
сестры Алексея Степаныча уехали через три дня после свадьбы. Софья Николавна написала с ними ласковое
письмо к старикам.
Софья Николавна перепугалась, что так небережно поступают с ее бесценным сокровищем, а повивальная бабка испугалась, чтоб новорожденного не сглазил немец; она хотела было его отнять, но Клоус буянил; он бегал с ребенком по комнате, потребовал корыто, губку, мыло, пеленок, теплой воды, засучил рукава, подпоясался передником, сбросил парик и принялся мыть новорожденного, приговаривая: «А, варваренок, теперь не кричишь: тебе хорошо в тепленькой-то водице!..» Наконец, прибежал не помнивший себя от восхищения Алексей Степаныч; он отправлял нарочного с радостным известием к Степану Михайлычу, написал
письмо к старикам и к
сестре Аксинье Степановне, прося ее приехать как можно скорее крестить его сына.
Наконец, прочитав собственными глазами
письмо сына и убедясь, что дело не подлежит сомнению, огорчился не на шутку; отменил приготовленное крестьянам угощение, не захотел сам писать к невестке и сыну, а велел только поздравить роженицу с животом и дочерью, да приказал назвать новорожденную Прасковьей в честь любимой своей
сестры Прасковьи Ивановны Куролесовой.
Аграфена Петровна из женской деликатности всегда являлась под каким-нибудь предлогом, одним из которых были
письма от
сестры Анюты из Сербии.