Неточные совпадения
— Ну, и руки греет, и наплевать! Так что ж, что греет! — крикнул вдруг Разумихин, как-то неестественно раздражаясь, — я разве хвалил тебе то, что он руки греет? Я говорил, что он в своем роде только хорош! А прямо-то, во всех-то родах смотреть — так много ль
людей хороших останется? Да я уверен, что за меня тогда совсем с требухой всего-то одну
печеную луковицу дадут, да и то если с тобой в придачу!..
Выходит исправник, высокий, толстый, белокурый и угрюмый
человек, — самые опасные в таких случаях субъекты:
печень у них,
печень.
— Отчего не мочь? Мо-ожет. Они даже друг друга бьют. К Татьян Лексевне приехал улан, повздорили они с Мамонтом, сейчас пистолеты в руки, пошли в парк, там, около пруда, на дорожке, улан этот бац Мамонту — в самую
печень! Мамонта — на погост, улана — на Кавказ, — вот те и вся недолга! Это они — сами себя! А про мужиков и прочих — тут уж нечего говорить! Теперь им — поди — особо не жаль людей-то, не ихние стали
люди, ну, а прежде все-таки жалели — свое добро!
Третий субъект был длинный и сухой господин. Он нисколько не обеспокоился нашим приходом и продолжал лежать. По временам из груди его вырывались стоны, сопровождаемые удушливым кашлем, таким, каким кашляют
люди, у которых, что называется,
печень разорвало от злости, а в жилах течет не кровь, а желчь, смешанная с оцтом.
Это всё народ желчный и беспокойный; страдают, знаете,
печенью; ну, а я, слава богу, просто благонамеренный
человек — и больше ничего.
— Письмо-то? — воскликнул Елпидифор Мартыныч. — Нет-с, ложь не в письме, а у вас в мозгу, в вашем воображении, или, лучше сказать, в вашей
печени расстроенной!.. Оттуда и идет весь этот мрачный взгляд на жизнь и на
людей.
Во-первых, пусто, потому что домашний персонал имеется только самый необходимый; во-вторых, неудовлетворительно по части питья и еды, потому что полезные домашние животные упразднены, дикие, вследствие истребления лесов, эмигрировали, караси в пруде выловлены, да и хорошего
печеного хлеба, пожалуй, нельзя достать; в-третьих, плохо и по части газетной пищи, ежели Заманиловка, по очень счастливому случаю, не расположена вблизи станции железной дороги (это было в особенности чувствительно во время последней войны); в-четвертых, не особенно весело и по части соседей, ибо ежели таковые и есть, то разносолов у них не полагается, да и ездить по соседям, признаться, не в чем, так как каретные сараи опустели, а бывшие заводские жеребцы перевелись; в-пятых, наконец, в каждой Заманиловке культурный
человек непременно встречается с вопросом о бешеных собаках.
Вчера ночью интересная вещь произошла. Я собирался ложиться спать, как вдруг у меня сделались боли в области желудка. Но какие! Холодный пот выступил у меня на лбу. Все-таки наша медицина — сомнительная наука, должен заметить. Отчего у
человека, у которого нет абсолютно никакого заболевания желудка или кишечника (аппенд., напр.), у которого прекрасная
печень и почки, у которого кишечник функционирует совершенно нормально, могут ночью сделаться такие боли, что он станет кататься по постели?
Вошел старичок низенький и толстенький, из породы
людей, называемых коротышками или карандашами, с пухлым и в то же время сморщенным личиком вроде
печеного яблока. На нем была серая венгерка с черными шнурками и стоячим воротником; его широкие плисовые шаровары, кофейного цвета, оканчивались далеко выше щиколок.
Дворник не выразил ни малейшего участия к дальнейшим намерениям Прохора. Он только зачавкал ртом с видом
человека, у которого
печень не в порядке и которому весь мир внушает отвращение, в том числе и его ближайший собеседник. Прошка вышел своей медвежьей походкой и направился к плотине и пруду…
Для него заговор — не рецепт, а заповедь, не догматический, и положительный совет врача, проповедника, священника, а таинственное указание самой природы как поступать, чтобы достигнуть цели; это желание достигать не так назойливо, серо и торопливо, как наше желание вылечиться от зубной боли, от жабы, от ячменя; для простого
человека оно торжественно, ярко и очистительно; это — обрядовое желание; для нас — болезнь и всякая житейская практика играют служебную роль; для простой души священны — и самый процесс лечения, и заботы об урожае, и о
печении хлеба, и о рыбной ловле.
— Истинная правда. Как же иначе? У него все ребра срослись, до самого пупа. Такого, как Бузыга, хоть чем хочешь бей, а уж печенок ты ему, брат, не-ет… не отобьешь. Потому что у него печенки к ребрам приросли. А у
человека печенки — это первая штука. Если у
человека отбиты
печени, то тому
человеку больше не жить. Заслабнет, начнет харкать кровью: ни есть, ни пить не может, а там и дуба даст…
Вам нисколько не легче, когда вам скажут: — «Не сердитесь на него, что он так… все это происходит, поверьте, от боли в
печени и ревматизма…» Снова повторяю: таким
людям место не в обществе, а в больнице.
Встречаясь с
человеком посторонним, какое вам дело, скажите на милость, что у него болит
печень, расстроены нервы, колет под ложечкой или худо варит желудок? В праве ли он изливать на вас свою желчь, надоедать вам рассказами о своих недугах или выказывать перед вами раздражительность? Часто в оправдание такого
человека, вам скажут: « — Он мизантроп, меланхолик или желчный…» Но опять таки, позвольте вас спросить, какое мне дело до всего этого? Сиди он дома, когда так, дома сиди или ступай в больницу…
В голодный год во многих местах этим
людям сделали страшную обиду: «сняли их с мучной месячины на
печеный отвес», то есть стали давать им по 3 ф. хлеба в день на мужчину и по 2 ф. на женщину, а мальчикам и девочкам по полтора фунта.
Карета была заложена; но ямщик мешкал. Он зашел в ямскую избу. В избе было жарко, душно, темно и тяжело, пахло жильем,
печеным хлебом, капустой и овчиной. Несколько
человек ямщиков было в горнице, кухарка возилась у печи, на печи в овчинах лежал больной.
У подъезда «Астории» стояла телега, нагруженная
печеным хлебом, а на горячих хлебах лежал врастяжку ломовой извозчик. Мимо равнодушно проходили
люди. Катя, пораженная, остановилась.
Доктора ездили к Наташе и отдельно, и консилиумами, говорили много по-французски, и по-немецки, и по-латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которою страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которою одержим живой
человек: ибо каждый живой
человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких,
печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанную в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений страданий этих органов.