Я знала, что я лучше, красивее всех его возлюбленных, — и что же, за что это предпочтение; наконец, если хочет этого, то оставь уж меня совершенно, но он напротив, так что я не вытерпела наконец и сказала ему раз навсегда, что я буду женой его только по одному виду и для света, а он на это только смеялся, и действительно, как видно, смотрел на эти слова мои как на шутку; сколько в это время я
перенесла унижения и страданий — и сказать не могу, и около же этого времени я в первый раз увидала Постена.
Неточные совпадения
— Моя бедная мать!.. Что с нею будет? Она не
перенесет этого
унижения… Нет! Во сто тысяч раз лучше смерть, чем эти адские мучения ни в чем неповинного человека.
Оле и вам, ближние мои, братия мои, искреннии и други, за срамоту мою и
унижение, которые я
перенес от сего куцего нечестивца!
Не было
унижения, которого бы он не
перенес из-за куска генеральского хлеба.
Замыслов. У меня в прошлом голодное детство… и такая же юность, полная
унижений… суровое прошлое у меня, дорогая моя Юлька! Я много видел тяжелого и скверного… я много
перенес. Теперь — я сам судья и хозяин своей жизни — вот и все!.. Ну, я ухожу… до свиданья, моя радость!.. Нам все-таки нужно держаться поосторожнее… подальше друг от друга…
Вышневская. Я и не хочу оправдываться — мне не в чем оправдываться. За минутное увлечение я
перенесла много горя, много
унижения, но, поверьте, без ропота на судьбу и без проклятий, как вы. Я хочу вам сказать только, что если я виновата, то перед собой одной, а не перед вами. Вы не должны меня упрекать. Если б вы имели сердце, вы бы чувствовали, что вы меня погубили.
Эта мысль так заставила ее страдать, как Елена никогда еще во всю жизнь свою не страдала: досада,
унижение, которое она обречена была
переносить, как фурии, терзали ее; ко всему этому еще Коля раскапризничался и никак не хотел укладываться спать в своем темном уголке, говоря, что ему там холодно и темно.
Юлия. Не знаю, едва ли. Но как просить у него? Сказать ему, что я солгала, что у меня капиталу уж нет? Так ведь надо объяснить, куда он делся. Придется выслушивать разные упреки и сожаления, а может быть, и неучтивый презрительный отказ. Сколько стыда,
унижения перенесешь! Ведь это пытка!
Юлия. Я и не жалела ничего для вас; я вам отдала все, что у меня было; я все
перенесла для вас; одного я перенесть не могу… Вы заставляли меня терпеть стыд и
унижение и не оценили этой жертвы. Я рассудила, что лучше мне разлюбить вас, чем сделаться для вас бесстыдной попрошайкой.
Евгения Николаевна. Прекрасно!.. Благородно!.. И для кого же это я очернила себя? Я, кажется, для вас первого пала! И у вас, бесстыжий человек, достает духу кидать мне этим в лицо!.. (Начинает плакать.) Это, конечно, одна только бедность моя дает вам смелость наносить мне такие оскорбления!.. Как, однако, ни мало имею, но лучше обреку себя на голод и нищету, а уж не стану
переносить подобного
унижения.
Все это говорил он вполслуха, потом, обращаясь к привратнику: «Старик, поди и ляг спать; ответа не давай ему, не выходи до утра; ежели останется, ежели смиренно
перенесет это
унижение — тогда увидим».
Лизавета Ивановна. Неужели вы, Аграфена Платоновна, до сих пор меня не знаете? Я ни за какие сокровища не захочу терпеть
унижения. Ведь они за каждую копейку выместят оскорблением; а я не хочу их
переносить ни от кого. То ли дело, как мы живем с папашей! Хоть бедно, да независимо. Мы никого не трогаем, и нас никто не смеет тронуть. (Работает.)
Из одного того, что мы все знаем, как слабы и часто плохи бывают люди, которым в жизни всё удается, которые всегда здоровы, богаты, не знают обид и
унижений, видно, как необходимо нужны человеку испытания. А мы жалуемся, когда нам приходится
переносить их.
Но при всем своем прямодушии, незлобии и доброте, не находившей
унижения ни в какой услуге ближнему, Катерина Астафьевна была, однако, очень горда. Не любя жеманства и всякой сентиментальности, она не
переносила невежества, нахальства, заносчивости и фанфаронства, и боже сохрани, чтобы кто-нибудь попытался третировать ее ниже того, как она сама себя ставила: она отделывала за такие вещи так, что человек этого потом во всю жизнь не позабывал.
Никита поднял голову, подпер щеку кулаком и задумчиво смотрел на затихавшую степь. По этой степи он скитался два месяца, злобный от голода и
унижений, полный одним собою. Все пережитое, вся злоба и страдания казались ему теперь мелкими, и он стыдился их. Стыдился, что муки эти он
переносил для самого себя, и что они так малы и ничтожны, и что в них нет ничего, что уносило бы его вверх, прочь от земли, как этого угодника.
«Он откажет, и что тогда?
Перенести такое
унижение… нет, ни за что… Но если бы даже не отказал, если бы это было в его средствах, — Сергей Дмитриевич был уверен, что Зыбин не откажет ему в чем может, — то быть всю жизнь ему обязанным, считать себя облагодетельствованным — это невыносимо. Но если бы даже допустить и это, уплата долгов не очистит его в Петербурге — имя Талицкого слишком скомпрометировано, Талицкий не должен существовать… одна смерть может дать ему спокойствие… смерть».
Он готов был бы лучше
перенести все муки отвергнутой любви, умереть у ног недосягаемого для него кумира, чем видеть этот кумир поверженным — ему казалось это оскорблением своего собственного чувства,
унижением своего собственного «я», того «я», которым он за несколько часов до этого охотно бы пожертвовал для боготворимой им девушки.