Бабушка не могла уехать из Петербурга в Протозаново так скоро, как она хотела, — ее удержала болезнь детей. Отец мой, стоя на крыльце при проводах Функендорфов, простудился и заболел корью, которая от него
перешла к дяде Якову. Это продержало княгиню в Петербурге около месяца. В течение этого времени она не получала здесь от дочери ни одного известия, потому что письма по уговору должны были посылаться в Протозаново. Как только дети выздоровели, княгиня, к величайшему своему удовольствию, тотчас же уехала.
— А, батюшки мои! Голубчик он мой!.. Данило! Скорей беги, скажи: барыня к себе просит, — заговорила она, вскакивая и скорыми шагами направляясь в девичью. — Лизанька! Устюшка! приготовить надо твою комнату, Лиза. Ты
перейди к дяде; а вы, братец… братец! вы в гостиной уж ночуйте. Одну ночь ничего.
Неточные совпадения
— Ты напрасно поспешил
перейти на диван. Ты куда? — прибавил Николай Петрович, оборачиваясь
к Фенечке; но та уже захлопнула за собою дверь. — Я было принес показать тебе моего богатыря; он соскучился по своем
дяде. Зачем это она унесла его? Однако что с тобой? Произошло у вас тут что-нибудь, что ли?
Но этого мало: у нее есть
дядя, старый холостяк, и ежели он не женится — куда ему, старику! — то и его именье (третий сахарный завод) со временем
перейдет к ней.
В заключение этой главы позвольте мне сказать собственно о моих личных отношениях
к дяде и объяснить, каким образом я вдруг поставлен был глаз на глаз с Фомой Фомичом и нежданно-негаданно внезапно попал в круговорот самых важнейших происшествий из всех, случавшихся когда-нибудь в благословенном селе Степанчикове. Таким образом, я намерен заключить мое предисловие и прямо
перейти к рассказу.
Затем
дядя Аким
перешел к воспоминаниям более современным и, пропустив почему-то житье свое у покойной солдатки, принялся пояснять настоящее свое положение.
Ока освещалась уже косыми лучами солнца, когда дедушка Кондратий достигнул тропинки, которая, изгибаясь по скату берегового углубления, вела
к огородам и избам покойного Глеба. С этой минуты глаза его ни разу не отрывались от кровли избушек. До слуха его не доходило ни одного звука, как будто там не было живого существа. Старик не замедлил спуститься
к огороду,
перешел ручей и обогнул угол, за которым когда-то
дядя Аким увидел тетку Анну, бросавшую на воздух печеные из хлеба жаворонки.
Дядя Вася, набросив с живописными подробностями процедуру надувания шара,
перешел уже
к тем трогательным словам прощанья, которые он сказал отлетавшему Гамбетте. Но как раз на этом интересном месте его прервал дежурный воспитанник, подбежавший с докладом, что директор осматривает спальню младшего возраста.
Дядя Вася поспешно выбрался из облепившей его толпы, обещав досказать воздушное путешествие Гамбетты как-нибудь в другой раз.
Затем
дядя перечисляет свои бдения, посты и молитвы и опять
переходит к брани на ученье, из которого происходит только гордость… Все это, разумеется, клонится
к тому, что старое невежество отживает и на место его водворяется свет знания… Это еще положительнее выражается в «Живописце». Там одна барышня говорит...
Ее персидский
дядя обладает несметными сокровищами, и эти сокровища
к ней же должны
перейти по наследству.
Ниже, на Мясницкой,
дядя указал мне на барские же хоромы на дворе, за решеткой (где позднее были меблированные комнаты, а теперь весь он занят иностранными конторами) — гостеприимный дом братьев Нилусов, игроков, которые были «под конец» высланы за подозрительную игру со своими гостями.
К ним ездили, как в клуб, и сотни тысяч помещичьих денег
переходили из Опекунского совета прямо по соседству — в дом Нилусов.
В самый короткий промежуток времени после своей свадьбы Глафира
перешла целый ряд превращений, в которых не всегда узнавала самое себя и которыми удивляла как нельзя более всех ее окружающих. Она была сначала дней десять очень скучна и печальна; расстроенная, приходила она
к сестре и
к дяде, говорила мало и ни на что не жаловалась. Но прошло еще несколько дней, и она стала заговаривать о своей судьбе.