Неточные совпадения
Смеются вдвое в ответ
на это обступившие его приближенные чиновники; смеются от души те, которые, впрочем, несколько плохо услыхали произнесенные им слова, и, наконец, стоящий далеко у дверей у самого
выхода какой-нибудь полицейский, отроду не смеявшийся во всю жизнь свою и только что показавший
перед тем народу кулак, и тот по неизменным законам отражения выражает
на лице своем какую-то улыбку, хотя эта улыбка более похожа
на то, как бы кто-нибудь собирался чихнуть после крепкого табаку.
Дела шли своим чередом, как вдруг однажды
перед началом нашей вечерней партии, когда Надежда Васильевна и Анна Васильевна наряжались к
выходу, а Софья Николаевна поехала гулять, взявши с собой Николая Васильевича, чтоб завезти его там где-то
на дачу, — доложили о приезде княгини Олимпиады Измайловны. Обе тетки поворчали
на это неожиданное расстройство партии, но, однако, отпустили меня погулять, наказавши через час вернуться, а княгиню приняли.
На самом
выходе к Нехлюдову подошел надзиратель с крестами и медалями и неприятным, вкрадчивым лицом и таинственно
передал ему записку.
Захватив с собой топор, Родион Потапыч спустился один в шахту. В последний раз он полюбовался открытой жилой, а потом поднялся к штольне. Здесь он прошел к
выходу в Балчуговку и подрубил стойки, то же самое сделал в нескольких местах посредине и у самой шахты, где входила рудная вода. Земля быстро обсыпалась, преграждая путь стекавшей по штольне воде. Кончив эту работу, старик спокойно поднялся наверх и через полчаса вел Матюшку
на Фотьянку, чтобы там
передать его в руки правосудия.
Перед выходом обоих
на поселение их родные усиленно хлопотали, чтобы их не разъединяли.
Он поставил чемодан около нее
на лавку, быстро вынул папиросу, закурил ее и, приподняв шапку, молча ушел к другой двери. Мать погладила рукой холодную кожу чемодана, облокотилась
на него и, довольная, начала рассматривать публику. Через минуту она встала и пошла
на другую скамью, ближе к
выходу на перрон. Чемодан она легко держала в руке, он был невелик, и шла, подняв голову, рассматривая лица, мелькавшие
перед нею.
Я кинулся назад — в ту комнату, где она (вероятно) еще застегивала юнифу
перед зеркалом, вбежал — и остановился. Вот — ясно вижу — еще покачивается старинное кольцо
на ключе в двери шкафа, а I — нет. Уйти она никуда не могла —
выход из комнаты только один — и все-таки ее нет. Я обшарил все, я даже открыл шкаф и ощупал там пестрые, древние платья: никого…
Злосчастные фараоны с завистью и с нетерпением следили за тем, как тщательно обряжались обер-офицеры
перед выходом из стен училища в город; как заботливо стягивали они в талию новые прекрасные мундиры с золотыми галунами, с красным вензелем
на белом поле.
Все понимали, что
перед ними постылый, который пришел в постылое место, пришел навсегда, и нет для него отсюда
выхода, кроме как ногами вперед
на погост.
На другое утро рано, еще
перед выходом на работу, когда только еще начинало светать, обошел я все казармы, чтоб попрощаться со всеми арестантами.
Хаджи-Мурат помахал рукой
перед лицом, показывая этим, что ему ничего не нужно и что он не возьмет, а потом, показав
на горы и
на свое сердце, пошел к
выходу. Все пошли за ним. Офицеры, оставшиеся в комнатах, вынув шашку, разглядывали клинок
на ней и решили, что эта была настоящая гурда.
В восемь часов утра Вольский вошел, как всегда, в казарму, где рота уже выстроилась с ружьями
перед выходом на ученье.
Перед самым
выходом на сцену я прошел в дальнюю, глухую аллею сада, пробежался, сделал пяток сальто-мортале и, вернувшись, встал между кулисами, запыхавшись, с разгоревшимися глазами. Оглянул сцену, изображавшую разбойничий стан в лесу. Против меня, поправее суфлерской будки, атаман Карл с главарями, остальные разбойники — группами. Пятеро посредине сцены, между мной и Карлом, сидят около костра.
Дивно все это — вдруг в «Казни безбожника» сатана с рогами и хвостом
перед выходом на сцену крестится…
Все это, впрочем, разрешилось тем, что князь, кончив курс и будучи полным распорядителем самого себя и своего громадного состояния, — так как отец и мать его уже умерли, —
на другой же день по
выходе из лицея отправился к добрейшей тетке своей Марье Васильевне, стал
перед ней
на колени, признался ей в любви своей к Элизе и умолял ее немедля ехать и сделать от него предложение.
Он только томился
перед вопросами: «когда же?» и «скоро ли?» Но те, к кому приступал он с этими вопросами, спешили потихоньку и только ораторствовали в интимных беседах и
на больших
выходах.
— Будет работать, сударыня! Должна работать!.. — раздраженно проговорил режиссер. — Вас нет в расписании — это правда, — подхватил он, указывая
на писаный лист бумаги, привешенный к стене над доскою, усыпанной мелом и служащей артистам для обтирания подошв
перед выходом на арену, — но это все равно; жонглер Линд внезапно захворал, ваша дочь займет его номер.
На самом первом шагу своего
выхода в свет, когда бывшие товарищи по училищу собрались вместе, чтобы «взбрызнуть свои эполеты», Фермор за обедом прочитал стихи своего сочинения, в которых взывал к совести своих однокашников, приглашая их тут же дать друг
перед другом торжественную клятву, что они будут служить отечеству с совершенным бескорыстием и не только ни один никогда не станет вознаграждать себя сам, по «системе самовознаграждения», но и другим этого не дозволит делать, а, несмотря ни
на что, остановит всякое малейшее злоупотребление и не пощадит вора.
Я устроил из лучины нечто вроде пюпитра и, когда — отбив тесто — становился к столу укладывать крендели, ставил этот пюпитр
перед собою, раскладывал
на нем книжку и так — читал. Руки мои не могли ни
на минуту оторваться от работы, и обязанность перевертывать страницы лежала
на Милове, — он исполнял это благоговейно, каждый раз неестественно напрягаясь и жирно смачивая палец слюною. Он же должен был предупреждать меня пинком ноги в ногу о
выходе хозяина из своей комнаты в хлебопекарню.
Перед самым
выходом на сцену обещал взять тон слабее, ниже и вести всю роль ровнее, и сначала исполнял свое обещание, так что иногда целый акт проходил очень хорошо; но как, бывало, только скажешь какую-нибудь речь или слово хотя без крику, но выразительно, сильно, особенно если зрители похлопают — все пропало!
Я употреблял совершенно противоположную методу: я всегда говорил Троепольской
перед выходом на сцену, что мне как-то нездоровится, что я чувствую какую-то слабость или что я совсем не расположен сегодня играть, чувствую себя как-то не в духе, и просил ее помочь мне спустить спектакль кое-как, переваливая пень через колоду.
Наши ребята и расхорохорились. Из последнего тянуться,
перед выходом всяких перчаток, помад и духов себе в Варшаве понакупили и идут с этим запасом, чтобы куконы сразу поняли, что мы
на руку лапоть не обуваем.
Но вот она встала и быстро пошла к
выходу; он — за ней, и оба шли бестолково, по коридорам, по лестницам, то поднимаясь, то спускаясь, и мелькали у них
перед глазами какие-то люди в судейских, учительских и удельных мундирах, и всё со значками; мелькали дамы, шубы
на вешалках, дул сквозной ветер, обдавая запахом табачных окурков.
Но театральные традиции хранились у нас непоколебимо. Какой-то Митрофанов-Козловский, как известно,
перед выходом на сцену всегда крестился. Это всосалось. И каждый из наших главных артистов
перед своим
выходом непременно проделывал то же самое и при этом косил глазом вбок: смотрят или нет? И если смотрят, то, наверно, уж думают: как он суеверен!.. Вот оригинал!..
— Во хмелю больше переходят, — отозвался Василий Борисыч. — Товарищ мой, Жигарев, рогожский уставщик, так его переправляли,
на ногах не стоял. Ровно куль, по земле его волочили… А в канаве чуть не утопили… И меня
перед выходом из деревни водкой потчевали. «Лучше, — говорят, — как память-то у тебя отшибет — по крайности будет не страшно…» Ну, да я повоздержался.
Да, это все уж совершенно неизбежно, и никакого
выхода отсюда нет. Так оно и останется:
перед неизбежностью этого должны замолкнуть даже терзания совести. И все-таки сам я ни за что не согласился бы быть жертвой этой неизбежности, и никто из жертв не хочет быть жертвами… И сколько таких проклятых вопросов в этой страшной науке, где шагу нельзя ступить, не натолкнувшись
на живого человека!
Началось у нас, конечно, с того, что я поддерживал ее маленькую ножку в то время, когда она садилась
на седло, держал для нее баллоны и ленты,
передавал ей букеты и подарки. Потом, как-то раз
перед ее
выходом, когда она, кутаясь в длинный белый бурнус, выглядывала из-за портьеры
на манеж, мы с ней объяснились. Оказалось, что она давно уже меня полюбила.
— Я напишу сейчас же маленькую записочку к светлейшему, а вы отправьтесь с нею к нему в канцелярию, дождитесь его
выхода к просителям и тогда вручите ему лично. Я напишу, что прошу освободить вас от полицейского надзора
на мои поруки, и даже прибавлю, что вы поступаете в военную службу. Это ему будет приятно, — с улыбкой заметил, в скобках, Почебут-Коржимский. — Вы
передайте его светлости от меня, что я сам заеду к нему сегодня, если позволят дела службы. Прошу садиться.
Узнав о его приезде, многие с пути поспешают опять к университету и ждут его
выхода перед подъездом, где опять собирается толпа, только
на сей раз уже без полиции, властей и войска.
Накануне ухода из С.-Франциско
на «Коршуне» праздновали годовщину
выхода из Кронштадта, и в этот день капитан был приглашен обедать в кают-компанию.
Перед самым обедом Володя получил письмо от дяди-адмирала и приказ о производстве его в гардемарины. Он тотчас же оделся в новую форму и встречен был общими поздравлениями. За обедом капитан предложил тост за нового гардемарина и просил старшего офицера назначить его начальником шестой вахты.
Надо было видеть его досаду. Единственный раз иметь возможность стрелять в стоячего зверя и лишиться такого ценного трофея. И ради чего? Вследствие простой забывчивости. Никогда он не забывал заряжать свое ружье
перед выходом на охоту, а тут как
на грех такая оплошность. Глегола был готов расплакаться.
Видно, нет другого
выхода: придется смириться
перед мастером, пойти
на уступки; нужно будет почаще угощать его, чтоб давал работу получше…
Вотчинные права барина выступали и передо мною во всей их суровости. И в нашем доме
на протяжении десяти лет, от раннего детства до
выхода из гимназии, происходили случаи помещичьей карательной расправы. Троим дворовым «забрили лбы», один ходил с полгода в арестантской форме; помню и экзекуцию псаря
на конюшне. Все эти наказания были, с господской точки зрения, «за дело»; но бесправие наказуемых и бесконтрольность карающей власти вставали
перед нами достаточно ясно и заставляли нас тайно страдать.
И в негодовании вышел из комнаты. Они все очень переконфузились. Просили меня остаться и Бунину жалованья не назначили. Редактором Бунин пробыл всего, кажется, месяца два-три, и потом его сменил Телешов. Телешов покорно вел бунинскую линию. Однажды
перед выходом очередного сборника Телешов вдруг поднял в правлении вопрос, в каком порядке печатать
на обложке имена участников сборника. Я сказал...
Один раз играла в комедии «До поры — до времени», ужасно сробела
перед выходом, но
на подмостках — «точно ее носили по воздуху ангелы».
— Успокойтесь прежде всего, — услышала я голос Громова, — перестаньте. Что за малодушие — трепать нервы и портить глаза. Ребенок ваш останется с вами. Я беру это
на себя. Но вы должны взять себя в руки и играть и репетировать, как будто ничего особенного не случилось, разумеется, самым энергичным образом проделывая необходимую дезинфекцию
перед каждым
выходом отсюда. Вы поняли меня? Я беру всякую ответственность
на себя, повторяю, так и знайте.
Вблизи Монплезира группируется много каскадов и фонтанов: так, при
выходе из него виднеется «Шахматная гора». Она носит также название «Малого грота» и «Драконовой горы».
Перед ней два «Римских фонтана». «Шахматная гора» устроена в 1739 году императрицей Анной Иоанновной и при ней носила название «Руинного каскада»; ею же и в том же году устроены и «Римские фонтаны». Последние построены из цветных мраморов, по рисунку существующих в Риме
на площади святого Петра.
Я никогда не была набожна, но
перед выходом замуж, с год, может быть, во мне жило полудетское, полусознательное чувство религиозного страха. Все это испарилось. Четыре года прошли — и я ни разу не подумала даже, что можно о чем-нибудь заботиться, когда жизнь идет своим порядком, делаешь, что другие делают, ездишь к обедне, подаешь иногда нищим,
на страстной неделе иногда говеешь и в Светлое Воскресенье надеваешь белое платье.
Луна в это время, как нарочно, скрылась за облаками. Оба были нервно настроены. Оба готовы были бы с удовольствием вернуться в уютную столовую или в менее уютный кабинет, но обоих удерживал стыд сознаться друг
перед другом в этом чувстве, которое они оба называли трусостью. Они подошли уже к
выходу на полянку, как вдруг луна вышла из-за скрывавшего ее облачка и ее матовые лучи пробрались
на полянку и осветили открытую дверь беседки.
Через час после
выхода своего из церкви государыня прибыла в аудиенц-камеру. Советник Собакин поднес великому канцлеру положенную
на золотое блюдо гетманскую булаву. Бестужев
передал ее государыне, которая ее и другие клейноды вручила Разумовскому. Этим церемония окончилась.
Дело было, по его словам, так, что «когда он, дьякон, во время вечернего пения, по обыкновению
перед выходом (
на амвон) поклонился святому престолу», то «поп Кирилл Федоров, напився пьян (т. е. будучи пьян), во всем священном одеянии,
на него во святом алтаре садился, яко бы подобно детской игре чехарде».
И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник гошпиталей, — куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо, государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть и не один, а несколько) предлагает новый проект, диаметрально-противуположный плану
выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противуположное тому, что́ говорил
перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал, все описывают различно положение неприятельской армии.
На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после
выхода вчерашний флигель-адъютант с учтивостью
передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию. Император Франц принял его, стоя посредине комнаты.
Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что́ сказать, и покраснел.