Неточные совпадения
Разумеется, взятые абсолютно, оба эти сравнения одинаково нелепы, однако нельзя не сознаться, что в
истории действительно встречаются по местам словно провалы,
перед которыми мысль человеческая останавливается не без недоумения.
Историю этих ошеломлений летописец раскрывает
перед нами с тою безыскусственностью и правдою, которыми всегда отличаются рассказы бытописателей-архивариусов.
Так хорошо и верно видел он многие вещи, так метко и ловко очерчивал в немногих словах соседей помещиков, так видел ясно недостатки и ошибки всех, так хорошо знал
историю разорившихся бар — и почему, и как, и отчего они разорились, так оригинально и метко умел
передавать малейшие их привычки, что они оба были совершенно обворожены его речами и готовы были признать его за умнейшего человека.
—
Историю… — тут Чичиков остановился, и оттого ли, что
перед ним сидел генерал, или просто чтобы придать более важности предмету, прибавил: —
историю о генералах, ваше превосходительство.
Только два больших тома «Histoire des voyages», [«
История путешествий» (фр.).] в красных переплетах, чинно упирались в стену; а потом и пошли, длинные, толстые, большие и маленькие книги, — корочки без книг и книги без корочек; все туда же, бывало, нажмешь и всунешь, когда прикажут
перед рекреацией привести в порядок библиотеку, как громко называл Карл Иваныч эту полочку.
Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто ушел в землю; только видны были над землей две трубы скромного их домика да вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один только дальний луг еще стлался
перед ними, — тот луг, по которому они могли припомнить всю
историю своей жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, боязливо перелетавшую через него с помощию своих свежих, быстрых ног.
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой
истории, — и совсем это не так было! Это было другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою личность. К тому же я никому не позволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять
перед ней? Я ее только отпихнул.
Ибо, сообщая вам
историю жизни моей, не на позорище себя выставлять хочу
перед сими празднолюбцами, которым и без того все известно, а чувствительного и образованного человека ищу.
И, подтверждая свою любовь к
истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил
перед спектаклем костюм, в котором он должен был играть Иудушку Головлева, как пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде не могла понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...
— Пермякова и Марковича я знал по магазинам, когда еще служил у Марины Петровны; гимназистки Китаева и Воронова учили меня, одна — алгебре, другая —
истории: они вошли в кружок одновременно со мной, они и меня пригласили, потому что боялись. Они были там два раза и не раздевались, Китаева даже ударила Марковича по лицу и ногой в грудь, когда он стоял на коленях
перед нею.
— Был там Гурко, настроен мрачно и озлобленно, предвещал катастрофу, говорил, точно кандидат в Наполеоны. После
истории с Лидвалем и кражей овса ему, Гурко, конечно, жить не весело. Идиот этот, октябрист Стратонов, вторил ему, требовал: дайте нам сильного человека! Ногайцев вдруг заявил себя монархистом. Это называется: уверовал в бога
перед праздником. Сволочь.
Старики беспокоили. Самгин пошел в кабинет, взял на ощупь книгу, воротился, лег. Оказалось, он ошибся, книга — не Пушкин, а «
История Наполеона». Он стал рассматривать рисунки Ораса Берне, но
перед глазами стояли, ругаясь, два старика.
Три фигуры следовали за ним и по ту сторону Альп, когда
перед ним встали другие три величавые фигуры: природа, искусство,
история…
Она
передала ему в коротких словах
историю. Он встал, минуты три ходил взад и вперед, потом остановился
перед ней.
Когда умолкала боль и слышались только трудные вздохи Наташи,
перед ним тихо развертывалась вся
история этого теперь угасающего бытия. Он видел там ее когда-то молоденькой девочкой, с стыдливым, простодушным взглядом, живущей под слабым присмотром бедной, больной матери.
— Вот видите: мне хочется пройти с Марфенькой практически
историю литературы и искусства. Не пугайтесь, — поспешил он прибавить, заметив, что у ней на лице показался какой-то туман, — курс весь будет состоять в чтении и разговорах… Мы будем читать все, старое и новое, свое и чужое, —
передавать друг другу впечатления, спорить… Это займет меня, может быть, и вас. Вы любите искусство?
Сидя теперь у одра, он мысленно читал
историю Наташи и своей любви, и когда вся
история тихо развилась и образ умирающей стал
перед ним немым укором, он побледнел.
Из
истории с Риночкой выходило обратное, что никакая «идея» не в силах увлечь (по крайней мере меня) до того, чтоб я не остановился вдруг
перед каким-нибудь подавляющим фактом и не пожертвовал ему разом всем тем, что уже годами труда сделал для «идеи».
Но о содержании наших писем и о том, о чем мы переговорили, прощаясь
перед отъездом, я умолчу: это уже другая
история, совсем новая
история, и даже, может быть, вся она еще в будущем.
И вот я должен сообщить вам — я именно и к князю приехал, чтоб ему сообщить об одном чрезвычайном обстоятельстве: три часа назад, то есть это ровно в то время, когда они составляли с адвокатом этот акт, явился ко мне уполномоченный Андрея Петровича и
передал мне от него вызов… формальный вызов из-за
истории в Эмсе…
И когда совсем готовый, населенный и просвещенный край, некогда темный, неизвестный, предстанет
перед изумленным человечеством, требуя себе имени и прав, пусть тогда допрашивается
история о тех, кто воздвиг это здание, и так же не допытается, как не допыталась, кто поставил пирамиды в пустыне.
Ныне мы вступаем в новый период русской и всемирной
истории, и старые, традиционные идеи не годны уже для новых мировых задач, которые ставит
перед нами жизнь.
Такой склад природы принуждает Розанова всегда преклоняться
перед фактом, силой и
историей.
Теперь Европа вплотную поставлена
перед основной темой всемирной
истории — соединения Востока и Запада.
Душа не раскрывается
перед многообразной исторической действительностью, и энергия мысли не работает над новыми творческими задачами, поставленными жизнью и
историей.
— Мама мне вдруг
передала сейчас, Алексей Федорович, всю
историю об этих двухстах рублях и об этом вам поручении… к этому бедному офицеру… и рассказала всю эту ужасную
историю, как его обидели, и, знаете, хоть мама рассказывает очень нетолково… она все перескакивает… но я слушала и плакала. Что же, как же, отдали вы эти деньги, и как же теперь этот несчастный?..
Жил ты у великороссийского помещика Гура Крупяникова, учил его детей, Фофу и Зёзю, русской грамоте, географии и
истории, терпеливо сносил тяжелые шутки самого Гура, грубые любезности дворецкого, пошлые шалости злых мальчишек, не без горькой улыбки, но и без ропота исполнял прихотливые требования скучающей барыни; зато, бывало, как ты отдыхал, как ты блаженствовал вечером, после ужина, когда отделавшись, наконец, от всех обязанностей и занятий, ты садился
перед окном, задумчиво закуривал трубку или с жадностью перелистывал изуродованный и засаленный нумер толстого журнала, занесенный из города землемером, таким же бездомным горемыкою, как ты!
Пальмье, разумеется, был знаком со всеми в префектуре; он обещал мне лично
передать X.
историю моего недуга.
Один пустой мальчик, допрашиваемый своею матерью о маловской
истории под угрозою прута, рассказал ей кое-что. Нежная мать — аристократка и княгиня — бросилась к ректору и
передала донос сына как доказательство его раскаяния. Мы узнали это и мучили его до того, что он не остался до окончания курса.
Она решается не видеть и удаляется в гостиную. Из залы доносятся звуки кадрили на мотив «Шли наши ребята»; около матушки сменяются дамы одна за другой и поздравляют ее с успехами дочери. Попадаются и совсем незнакомые, которые тоже говорят о сестрице. Чтоб не слышать пересудов и не сделать какой-нибудь
истории, матушка вынуждена беспрерывно переходить с места на место. Хозяйка дома даже сочла нужным извиниться
перед нею.
Личность, сознавшая свою ценность и свою первородную свободу, остается одинокой
перед обществом,
перед массовыми процессами
истории.
Отец сам рассказал нам, смеясь, эту
историю и прибавил, что верят этому только дураки, так как это просто старая сказка; но простой, темный народ верил, и кое — где уже полиция разгоняла толпы, собиравшиеся по слухам, что к ним ведут «рогатого попа». На кухне у нас следили за поповским маршрутом:
передавали совершенно точно, что поп побывал уже в Петербурге, в Москве, в Киеве, даже в Бердичеве и что теперь его ведут к нам…
Философия
истории связана для него с учением о Богочеловечестве, что и есть главная его заслуга
перед русской религиозно-философской мыслью.
Личность должна смириться
перед истиной,
перед действительностью,
перед универсальной идеей, действующей в мировой
истории.
Розанов думает, что русскому народу не свойствен пафос величия
истории, и в этом он видит преимущество
перед народами Запада, помешанными на историческом величии.
Память смертная, о которой есть христианская молитва, у него всегда была, он жил и мыслил
перед лицом смерти, не его собственной, а других людей, всех умерших людей за всю
историю.
Появление религии прогресса и социализма обостряет религиозно-эсхатологическую проблему, ставит
перед христианским сознанием вопрос о религиозном смысле
истории и ее завершении, служит возрождению религиозному, связанному с обетованиями и пророчествами.
Причудливая диалектика
истории передала идею прогресса в руки нового человечества, настроенного гуманистически и рационалистически, отпавшего от христианской религии, принявшего веру атеистическую.
Что касается качества, то тут повторяется та же
история, что с хлебом: кто живет
перед глазами у начальства, тот получает лучшее платье, кто же в командировке, тот — худшее.
Максим пользовался им, чтобы знакомить мальчика с
историей его страны, и вся она прошла
перед воображением слепого, сплетенная из звуков.
И вот, в тот же день вам
передают грустную и подымающую сердце
историю об обиженной женщине,
передают вам, то есть рыцарю, девственнику — и о женщине!
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину пришла неожиданно мысль, что он ищет денег, а деньги
перед ним сидят… Да лучше и не надо. Не теряя времени, он приступил к делу сейчас же. Дверь была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях
историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
Предоставляя решение настоящего вопроса
истории, с благоговением преклоняемся
перед роком, судившим нам зреть святую минуту пробуждения, видеть лучших людей эпохи, оплаканной в незабвенных стихах Хомякова, и можем только воскликнуть со многими: поистине велик твой Бог, земля русская!
По целым часам он стоял
перед «Снятием со креста», вглядываясь в каждую черту гениальной картины, а Роберт Блюм тихим, симпатичным голосом рассказывал ему
историю этой картины и рядом с нею
историю самого гениального Рубенса, его безалаберность, пьянство, его унижение и возвышение. Ребенок стоит, пораженный величием общей картины кельнского Дома, а Роберт Блюм опять говорит ему хватающие за душу речи по поводу недоконченного собора.
Тамара коротко, толково
передала Рязанову всю печальную
историю Женькиной смерти, упомянула и о карточке, оставленной адвокатом, и о том, как она благоговейно хранила эту карточку, и — вскользь — о его обещании помочь в случае нужды.
Более всего ей нравится в романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки,
перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, — словом, весь этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской
истории.
Так как Карл Иваныч не один раз, в одинаковом порядке, одних и тех же выражениях и с постоянно неизменяемыми интонациями, рассказывал мне впоследствии свою
историю, я надеюсь
передать ее почти слово в слово: разумеется, исключая неправильности языка, о которой читатель может судить по первой фразе.
— Чего тут не уметь-то! — возразил Ванька, дерзко усмехаясь, и ушел в свою конуру. «Русскую
историю», впрочем, он захватил с собою, развернул ее
перед свечкой и начал читать, то есть из букв делать бог знает какие склады, а из них сочетать какие только приходили ему в голову слова, и воображал совершенно уверенно, что он это читает!
И я, и Наташа, и Ихменевы чувствовали и сознавали всю нашу вину
перед ней, в тот день, когда она, трепещущая и измученная, должнабыла рассказать нам свою
историю.
Я не могу
передать вам в настоящем письме всех подробностей этой печальной
истории: до такой степени она подавляет меня!