Крис Дарэл – Безымянный солдат потерянной страны

Крис Дарэл

Данное произведение было начато в июле 2014 года, после начала политических и военных действий на Украине (Майдан, а после Донбасс).В центре сюжета история борьбы молодого человека Эрика Силвера (мать – русская, отец – американец) за правду, которую он узнал, побывав с отцом на Донбассе в роли журналиста; за семью – все события накладывают тяжелое бремя на психологическое состояние Эрика – сироты и его матери, которая умрет от тяжелой болезни; за идеологию – поднимается глубокий вопрос Веры и существования Бога в нынешнее время.

Автор: Крис Дарэл

Название: «Жизнь ради всех» или «Безымянный солдат потерянной страны».

Каждый шестой день я думаю о том, чего ещё не было, но уже случалось вчера; я вспоминаю те кадры, которые прошли перед моими глазами и мимо всего Мира; я пытаюсь вспомнить вкус в томление встречи, привкус тишины.

Каждый шестой день я ощущаю нежность воды ровно сорок три секунды, и не для того, чтобы помыть голову или увлажнить кожу, нет… я сорок три секунды слушаю, что живу…

Мы существуем между жизнью и смертью, между «да» и «нет». Каждый человек, живя, приближает свою смерть, интерпретируя по-другому — мы медленно умираем. Смерть человеку ближе, чем жизнь, ибо мы сами ускоряем ход времени, мы сами приближаем свою смерть. Единственная важная деталь, мы делаем это неосознанно…

**********

— Сынок, сынок! — сквозь тишину прорывались женские крики.

— Да, мама, — чуть очнувшись ото сна, Эрик бросился к постели матери.

— Сынок, помоги мне, помоги же…

— Мама, мама, я тут, скажи, что болит, скажи мне.

— Сынок, убери их, убери… я чувствую, как они ползают по мне; сынок, убери их, они поедают меня — в иступленном крике произносились мольбы о помощи.

— Мама, мама, — слёзно крича и умоляя Господа, чтобы всё это закончилось, просил Эрик, — скажи мне, кто тебя поедает, тут никого нет, тут только ты и я, мама, здесь только ты и я, и никого больше.

— Они поедают меня…поедают изнутри…сынок, помоги мне…помоги мне!

От приступа удушья, Эрик резко проснулся в бушующем поту и с чувством, что сердце уже не внутри, а снаружи. Это был сон, это был кошмар. Всё его тело

знобило, руки не переставало трясти. А в голове снова и снова возвращались крики «сынок, помоги мне». Уже пять недель Эрик не мог нормально спать, потому что этот кошмар был наяву.

На часах было около четырёх часов утра. Взяв сигареты с тумбочки, Эрик направился на балкон. Но прежде, чем окунуться в утреннюю прохладу, он заглянул в спальню матери: всё было спокойно, мама крепко спала. Ощутив некоторое спокойствие, Эрик закрыл дверь.

Улица приветствовала нового посетителя. В воздухе ощущалась истома прохлады, железная ограда балкона была холодной, покрытая мелкими каплями росы. Опустив рукава старого отцовского свитера, Эрик зажёг сигарету. Он наблюдал утренний город сквозь туман и небольшую стену сигаретного дыма. Этот парень за пять недель изучил каждую улицу и проулочку, он знал во сколько, и кто просыпается, а кто также, как и он страдает беспокойным сном. Жан Боб, владелец пекарни, вставал около пяти часов, чтобы приготовить тесто для хлеба и своих булочек «Круате», известных на весь Бухарест. Жан вкладывал всю любовь и нежность в свои творения, как его когда-то учила бабушка. Этот человек нравился Эрику, потому что он был живой: все эмоции сразу давали о себе знать, будь то радость или печаль. И он не стеснялся их показывать, Жан верил, что правда и открытость — залог удачи. Как мог, он пытался помочь Эрику и морально, и финансово. А Эрик, в свою очередь, когда мог, помогал Жану с уборкой в пекарне.

Эрик очень ценил его помощь. Если человек по собственному желанию хочет помочь, это о чём-то говорит. Не вымерло ещё всё бескорыстное добро. Это доказывает, что до сих пор можно верить людям, и можно довериться им. Эрику это поначалу давалось нелегко, после смерти отца он замкнулся в себе, отгородился от всех, кроме мамы, видя, как ей тяжело, и не видя, что ей тоже нужна помощь.

Эрик винил себя, что, находясь рядом, он был далеко. Что единственный родной человек, нуждавшийся в помощи, ушёл на второй план, после своих бед. Но этому не стоит удивляться, человеческий эгоизм зачастую закрывает людям глаза. А вот самобичевание — это редкость. Мало, кто из людей способен взять на себя вину, очень мало…

Эрик, прибывая на воздухе, получил привычку выкуривать по две-три сигареты за раз, после чего его мысли находились в некотором отстранении. Очень болезненно крутить в голове без перерыва: «смерть отца», «болезнь матери», «одиночество»… Если бы вы спросили его, чего он боится больше «потерять маму» или «остаться один» — ответ последовал бы не сразу.

Две сигареты были позади, оставалось последнее утешение. Одиноким факелом он зажёг несколько минут холодного благоговения.

Когда ты пытаешься тормозить время, оно бежит еще быстрее, как назло. И в такие минуты всё увиденное окрашивается в краски, чего-то необычного, исключительного. В такие минуты и обычная птица как будто парит для тебя, и скрипач, играющий в соседнем доме, решил порадовать именно тебя. Поэтому эти мгновения откладываются в нашей памяти, как никакие другие.

«Серое небо — серая жизнь» — с этими мыслями Эрик вернулся в квартиру.

***********

Вернувшись в свою комнату, он лёг на кровать, подложив руку под голову и уставившись в потолок, сна больше ждать было бессмысленно. С того времени, как отец погиб, а мама заболела, Эрик очень запустил свое здоровье: постоянный недосып, недостаточный рацион питания… из-за этого у Эрика часто постоянно шла кровь из носа, которую он иногда долго не мог остановить.

Сейчас сон его не донимал, он оставил его наедине со своими мыслями, а они были его врагами. Уставившись в белый потолок, Эрик постоянно вспоминал взгляд, тот взгляд пожилой женщины, наполненный отчаянием, безумным горем и ненавистью к своей стране…

Этот фрагмент из жизни Эрика произошёл около шести недель назад. Мама Эрика — Маргарита Силвер, уроженка Санкт-Петербурга, а его отец — Кристоф Силвер, американский военнослужащий из Чикаго. Детство Эрика прошло попеременно в России и США, это зависело от отношений родителей. Первые десять лет было всё идеально, а начиная с одиннадцатого года Эрика, между родителями появилось какое-то напряжение. Частые ссоры выбивали маму из колеи, и она от безысходности, забрав документы и сына, уезжала на родину, а иногда и в Бухарест к своей подруге.

У отца Эрика был непростой характер. Его персона была примером для подражания новобранцев армии. Сильный, даже тугой характер, свой эгоистичный взгляд на происходящее и отрицание любых компромиссов очень осложняли жизнь, как жене, так и сыну. Эрик часто вспоминал детство, но сейчас был другой фрагмент…

Это был пятый день нахождения Эрика, как солдата-добровольца, с отцом в воюющей Украине. Как будущего журналиста, его очень заинтриговала вся обстановка в когда-то мирно живущей стране. Эрик никак не мог поверить и не желал этого делать, видя всё, что показывали американские каналы: Россия напала на Украину, Россия виновата в крушении Boeing 777, Путин В.В. — убийца и т.д. Он сравнивал материалы в социальных сетях, беседуя с очевидцами. Кровавая и информационная война! Этому другого названия не было!

Чтобы проверить и отыскать правду, Эрик напросился с отцом на Украину, на место всех преступлений. Место, где сталкивались веры и надежды, смерти и безудержная любовь, человеческие пороки с человеческими ипостасями.

Лёжа на кровати, Эрик не мог забыть тот день, когда, предав одну сторону, он перешёл на другую. Тогда утро было серым и невзрачным. Веял холодный ветер. Желудок ворчал от съеденного сухпойка. Шея затекла от ремешков автомата и фотоаппарата с длиннофокусным объективом, который был соизмеримый по весу с оружием. Глаза только высохли от слёз, пролитых за бесчисленное количество трупов. Все четыре дня, каждый час Эрик видел погибшего солдата или мирного жителя; видел взорванные дома и изуродованные трупы. Видел слёзы родных, слышал мольбы о помощи. Ощущал всю безжалостную трагедию народа и наблюдал восторг безжалостных наёмников, прикрытых национальной формой различных стран. На свои юношеские плечи он возложил некоторые строчки тяжёлой истории, времени бесполезных попыток порабощения и безжалостного кровопролития.

К полудню группа солдат, включая Эрика и его отца, выдвинулась для очистки заданного квадрата местности. Задание командования заключалось в уничтожении укреплений ополченцев, занятия их позиций.

Эрик за эти пять дней, долгих и безжалостных, уже сто раз пожалел, что напросился с отцом. А главная ошибка, что он прибыл на Украину хоть и как журналист, но и как солдат, а значит должен убивать. Но Эрик не мог выстрелить в человека, тем более в безоружного. Он не хотел становиться убийцей в своих глазах…

Перед тем, как уехать на «войну» Эрик миллион раз прокручивал, что может случиться и, как он себя будет вести. Представлял, как наставляет на человека дуло автомата и, не поколебавшись ни секунды, нажимает на курок. Но это были всего лишь фантазии, а жизнь куда страшнее. Теперь, после ста четырёх часов, он мог доказать любому, что и смерть имеет свой запах, что, когда направляешь оружие на беззащитного человека, начинаешь ненавидеть себя под громогласные удары сердцебиения. И так происходит каждую минуту на бессмысленной войне: когда одна сторона устраивает геноцид народа, а вторая — пытается защитить каждого человека.

Когда группа, в составе которой находились Эрик и Кристоф Силверы, прибыла в отмеченный квадрат, они не увидели ополченцев, не их укреплений. Перед ними была школа: все окна были выбиты, в двух местах были пробоины, очень похожие от системы «Град».

После того как Эрик увидел перед собой школу, его охватил лёгкий страх: неужели им придётся атаковать школу?! Неужели погибло мало детей и их матерей?! Неужели у отцов поднимется рука на ребёнка? Неужели Эрику придётся в этом участвовать?

Как только на пяточке у школы появились американские солдаты, одетые в украинскую униформу, все люди попрятались по домам, в окнах задёрнули шторы, а в подвалах люди молились, чтобы их прошли стороной, чтобы дети увидели будущее, а не умерли в грязи и холоде, как подвальные крысы.

Эрик двигался позади всех, когда его отец возглавлял шествие. Только благодаря репутации отца Эрику было разрешено фотографировать поле сражения для последующего фотоотчета для военачальников.

Война очень меняет людей: одни прячутся по углам, а другие в отчаяние бегут на смерть…

Матери погибших детей или внуков, всегда объяты отчаянием. Их жизни не находят дальнейшего пути для существования. Они начинают искать смерть, как способ облегчения страданий.

После некоторого затишья атака последовала на замыкающего. В отчаяние находилась женщина, потерявшая всех: двоих детей и троих внуков. Она набросилась на Эрика, бив и крича на него. С её уст срывались все проклятья убийцам своих детей. Она ненавидела каждого, кто носил украинскую форму, будь то нацгвардия или отряды ополченцев. Она ненавидела себя, что не уберегла своих малышей, не увезла подальше от смерти. Эта женщина плакала, нанося каждый удар, выкрикивая каждое слово. А её глаза, Эрику никогда не забыть: наполненные такой ненавистью, такой жуткой болью, раздирающее на мелкие слезинки доброе материнское сердце… Её глаза, когда-то счастливые, осерели от пыли и безутешного горя. Её руки постарели и огрубели. Её жизнь закончилась, а осталось лишь одинокое страдание…

Эрик не мог защищаться, не мог атаковать. Не мог смотреть он и на то, как эту женщину отвели от него в сторону, кинули на грязный асфальт и всадили пулю в сердце, не приняв никакие способы остановить или успокоить её. Женщина издала последний стон и полегла навзничь; руки её больше не сжимались в кулаки, губы не открывались, а глаза застыли в одиноком проникновении холодом, глаза, которые никогда не исчезнут из памяти молодого солдата…

**********

— Эрик, сынок — послышался голос из соседней комнаты.

— Да, мам, — мгновенно вскочив, отреагировал Эрик.

— Сынок, принеси мне стакан воды.

— Да, мам, сейчас принесу, — с едва заметной улыбкой, Эрик пошёл исполнять просьбу мамы.

Он хорошо знал свою единственную родную, поэтому спускал воду, пока та не стала ледяной. Эрик всеми силами пытался напоминать маме о прошлой жизни, до болезни. Он надеялся, каждый день он ждал, что его дверь откроется и она позовёт его на кухню, кушать омлет и пить ледяное коровье молоко…

— Вот, мам, я принес тебе воды, как ты любишь, — зайдя в комнату, промолвил Эрик, но мама уже спала, к счастью или к несчастью.

«Какие же у тебя были красивые волосы: длинные, непослушные, немного кудрявые; нетронутые ни каплей краски. Я помню, мама, ты садилась передо мной и давала расчёску… — с этими мыслями у Эрика проступили слёзы, — и я аккуратно начинал расплетать мощную шоколадную кипу волос, а блаженствовала, кроме тех моментов, когда я дёргал спутанные комки…»

Наверное, только эти простые воспоминания до сих пор поддерживали одинокого Эрика. Они хранили своё тепло, свою искренность, которой так дорожил он.

Удостоверившись, что мама спокойно спит, Эрик аккуратно слез с кровати и вышел из комнаты. Получив немного свободного времени, он хотел провести с пользой, т.е. глянуть новости на Украине и починить крышу, которая начала понемногу протекать.

Читая строчку за строчкой, Эрик никак не мог понять тех людей, которые могут убивать своих, которые подчиняются приказам, в слепую веря, что это всё во благо Родине…что всё это во спасение, опуская тот факт, что люди начинали складывать оружие и искать убежище в России. А уходили обыкновенные граждане, которых обязали воевать под страхом смерти дезертирства. И все верили, все сражались и умирали, но когда-то правда должна была проявиться. Когда военные Украины не ели по пять дней, когда их бросали без продовольствия и снаряжения, как животных, предоставленных самим себе, чтобы выжить, тогда у людей открывались глаза. Тогда все приказы стали казаться глупым смехотворным пустотрёпством, без единого честного слова. Вот после этого солдаты поняли, что подняли оружие против своих…против своего народа…

И только два города отстаивали свою свободу, это — Донецк и Луганск, два города героя. Там сражались высокие духом люди, чтившие патриотизм и любовь к своей стране. Люди, которые понимали, что нацизм должен искореняться, а не размножаться. Это обычные люди: рабочие, сварщики, водители и т.д. Только этим людям должны быть до сих пор благодарны в существование страны Украина…

Прочитав последние новости, Эрик чувствовал сдвоенное чувство горести и радости; огорчало, что до сих пор погибали люди, в том числе и женщины, и дети; а радовало мужество этих людей, способность противостоять большинству — это поражало Эрика.

В остаток времени наш герой полез на крышу — попытаться устранить протечку. Выйдя на свежий воздух, Эрик закурил и направился к проблемному месту. Этого и следовало ожидать, дом был старый, поэтому в черепице появилась трещина, куда сливалась вся вода.

Эрик слабо представлял себе, как правильно заделать щель, поэтому накрыл её куском оцинковки, лежащим рядом. «Посмотрим, что будет» — подумал про себя молодой «плотник».

На улице до сих пор было серо, не было надежды на единый проблеск солнечных лучей. А как в нём нуждались люди… Когда на улице дождливо, ты чувствуешь себя, как кусок пластилина: вязкий, тягучий и не подъемный. Но только стоит выглянуть солнышку, как сразу и дышится легче, и настроение куда лучше, как будто человек черствый и грубый становится мягким и подвижным. Смеяться и смешить, и видеть радостные отблески в глазах родного человека или простого прохожего… Ведь что может помочь в дни беспросветного горя, в дни, когда сам Бог не хочет смотреть, что могут люди на самом деле, только улыбка. Она способна подарить надежду, способна подарить тепло и согреть околевшего, способна облегчить дорогу сбившемуся, способна накормить маленькими кусочками счастья изголодавшее осиротевшее сердце…

В нашем Мире люди забыли, что такое мир. Брат способен убить брата, и кровь пролившаяся способна разжечь пламя раздора, чёрный костёр войны. Люди забыли, что вопросы нужно решать без смерти, а за столом переговоров. Но нет, кругом война, кругом истребление. Израиль, Ирак, Иран, Ливия подвержены атакам чёрного знамени террористов. А Украина тонет в изувеченных трупах на городских площадях, от рук своих же «мужей», задыхается от зловония тел ни в чём неповинных детей, которые мечтали когда-то пойти в школу: девочки — одеть белый бант, мальчики — чёрный пиджачок; мечтали жить, а не умереть, даже не получив шанса на спасенье. Почему должны умирать люди? Почему матери должны проливать слёзы? С такими вопросами сейчас живут люди, им плевать на политический сумасброд американских подстрекателей, им не важно, кто будет завозить рыбу на рынок, им просто хочется, чтобы их не убивали… просто они хотят жить!

Эрик был на войне всего пять дней — это сто двадцать часов, семь тысяч двести минут, четыреста тридцать две тысячи секунд… а каждых сто двадцать три секунды погибал или был ранен человек, и не только военный, и не только мужчина. К сожалению, не только пули или гранаты способны убивать, у войны есть своё страшное оружие — голод… Люди из-за страха умереть бояться выходить на улицы, бояться не вернуться домой, а голод никого не собирается щадить. Война уничтожает еду с прилавков магазинов, не позволяя ввоз или перераспределяя запасы между солдатами, которым совесть позволяет есть персики, когда люди готовы зажарить кота, чтобы выжить…

Эрик видел, как люди рыскали по улицам, между домов, чтобы найти хоть какие-то крохи. А старое поколение рассказывало, как они выживали во время второй мировой. Они делились впечатлением о том, что сейчас чувствуют дежавю молодости. Но в сороковых люди погибали от врагов, а сейчас можно было умереть от родного сына.

Эрик, стоя на крыше, немного окоченел от холодных дуновений природы. Вдали, за городом собирались тучи, могучие и серые. В воздухе сквозил аромат дождливого будущего. Эрик не хотел уходить; духота и жажда от пекла измотали до конца, ему хотелось холодной свободы от солнца.

Он стоял и дышал чистым и свежим воздухом, никакого привкуса гари, гнили и пороха. Он дышал, не боясь, что его могут убить. Представлял, что может разбежаться и прыгнуть вниз, раскрывая парашют. Или спуститься и заново подняться, снова и снова проверяя себя, пытаясь забыть острый запах страха…

**********

Эрик бежал вниз, сломя голову, как только услышал звуки разбитого стекла на этаже ниже. Он несколько раз чуть не полетел головой вниз со ступенек, но слава Богу, удержался за перила. Подбежав к двери, он резким рывком дёрнул ручку и влетел в квартиру…

— Мама, мама! — с содрогающимся сердцем кричал Эрик. — Мама!

Вбежав в спальню, Эрик наблюдал, как мама то ходила по комнате, то переходила на бег; то трогала лицо руками, то бросала первые попавшие вещи. И всё время она, что-то говорила, но очень непонятно, как будто язык не хотел двигаться, но Эрику, с трудом, удалось понять её.

— Я ничего не вижу, Господи, я ничего не вижу. Почему? Что с моими глазами, почему я не чувствую их?! Где я? Почему я не слышу себя? Господи, почему я ничего не слышу?! Где я?! Где мой мальчик? Где мой Эрик, он поможет мне. Он, конечно, поможет, он же не мог бросить свою маму, Эрик не такой. Он не бросил меня, нет. Эрик! Эрик!!

Эрик слышал весь монолог, местами пытаясь прервать его, но безрезультатно. Сын стоял и смотрел на свою самую любимую женщину и не мог помочь… хотел помочь маме больше всего на свете, но не знал как. Она не слышит, не видит и не понимает, где она. Эрик был в замешательстве. У него текли слёзы, но он продолжал стоять в ступоре.

— Эрик! Эрик!! Неужели он ушёл? Неужели он оставил меня одну? Неужели мой мальчик предал меня? Или я уже умерла? Да, я, наверное, умерла. Но тогда, где я: в Раю или в Аду? И почему я ничего не вижу и не слышу? Я в Аду? Неужели я больше не увижу моего мальчика? Неужели он осиротел?..

Эрик хотел обнять и сказать, или даже прокричать на весь Мир, что она жива!! Но Эрик не знал, как она может отреагировать после его прикосновений. Он продолжал стоять в одинокой беспомощности. Слёзы лились сами, находя выход только на его щеках. Сын в немую наблюдал, как женщина, которая его породила, мучается и страдает, но ничего не мог сделать, чтобы как-то ей помочь.

Жизнь никогда не сможет подготовить нас к самым тяжелым периодам, в такие моменты человек может надеяться только на одного себя; можно, конечно, надеяться на судьбу, но тогда сразу готовьтесь к разочарованию…

Когда Эрик уже был на грани, на шаг от того, чтобы связать маму и сделать ей укол успокоительного, его мольбы были услышаны. Мама стала чувствовать слабость и в скором времени уснула на постели. Последнее, что она промолвила «А как я умерла? Неужели, мой Эрик убил меня? Неужели, он, как и его отец — убийца?!»

Холодная стена обдавала лёгкой прохладой спину сидячего в безысходности. Он сидел в мертвых попытках остановить дрожь в руках, он старался успокоиться. Но снова и снова вспоминал маму и «синдром живого мертвеца» или по-другому «синдром Катара»…

Эта болезнь в-первые была описана французским неврологом Жюль Катаром в тысяча восемьсот восьмидесятом году. В начальных вариациях «синдром Катара» имел название бред отрицания. Бредовые идеи при синдроме Катара отличаются яркими, красочными, нелепыми утверждениями на фоне выраженного тоскливо-тревожного аффекта. Характерны жалобы больных на то, что сгнил или отсутствует какой-либо орган, иногда утверждают, что уже умерли и сейчас они трупы. При большой выраженности депрессии и тревоги преобладают идеи отрицания внешнего мира. При последнем обследовании доктор объяснил Эрику, что причиной заболевания мамы скорее всего является крайняя тяжесть депрессии.

Эрик видел в маме — человека с удивительно ранимым сердцем, волнующего любые конфликтные и бесконфликтные ситуации. Эта женщина была порождением вселенской любви и заботы, хранящая в сердце неугасимое пламя надежды. Ее руки олицетворяли нежность и тепло женского тела, её глаза дарили людям спокойствие, а голос убаюкивал лоснящимися звуками, исходящими из глубины души. И это чудо материнской любви иссыхало на глазах единственного сына, который с болью в груди жил каждый день жизни мамы. Эрику неописуемо трудно было видеть все страдания, выдавшиеся на долю родного человека. Он был готов забрать их, если бы была возможность. Каждый день он наблюдал, как нежные руки изрезались морщинами вдоль и поперек, любящие глаза закрывались белой пеленой мучений и безумства; душа стала отвергать ненужное тело… жизнь, почерневшая депрессией от окружающего безумства человечества, тянулась к могильной тропе. И эту тропу прокладывали люди без совести, без сердца; вытаптывая всё на своём пути, ради неизменной политической цели. Население планеты страдало из-за прихоти глупого политического скота, под предводительством человека с омертвевшими моральными ценностями, готового убить ребенка, стащившего яблоко из его сада.

Эрик всё детство провёл наедине с одним человеком, которого с непоколебимой нежностью называл «мама». Все основные качества и моральные ценности передала именно она. От отца Эрик получил «мужское» начало, непробиваемое упрямство и невыносимую неприязнь к американской стране, их нравам и понятиям. Эрик мечтал однажды уехать в Россию окончательно, вернуться на Родину; ребёнок в глазах взрослых и взрослый в глазах детей, чьи руки донимала дрожь от страха: потерять единственного родного человека…

**********

Холод, серость и боль — три составляющие, крепко засевшие в судьбе одинокого ребёнка. Сидя у холодной поверхности, Эрик понял, что стены начинают давить на него, они являлись постоянным напоминанием скорби и тоски, как будто все пять недель безумия впитались в эти гигантские массивы. Даже окна в дождь были похожи на пустые глазницы, плачущие одинокими слезинками…кричащими слезинками Донбасса. Сотни одиноких капель. Сотни одиноких детей. Эрик помнил выступление одного депутата, имя и фамилию он забыл, а вот слова, выражавшие главный страх за то, что бои на Украине закончатся, а «дети войны» будут жить и дальше, храня в сердце обиду и ненависть за убитых родных, за все преступления, изнасиловавшие города Украины, они будут помнить и дальше. Изголодавшие дети войны. Эрик старался думать о хорошем, но это ему тяжело давалось.

«Брым-бум-джбак» — услышал в нескольких метрах от себя выстрелы из соседней квартиры. Эрик насторожился. Поднявшись с пола, он пошёл медленными шажками в сторону соседской двери. Выйдя на лестничную площадку, Эрик никого не увидел, всё было, как всегда. Подойдя к двери, он легонечко толкнул её, а она даже не сопротивлялась; открылась без каких-либо повреждений. Внутри было тихо, гулял только ветер, закрадывавшийся из-под форточки. Пройдя на носочках во вторую комнату, Эрик увидел хозяйку квартиры, лежащую на полу — мисс Стелла Рошка, женщина среднего возраста, приятного телосложения с большими красивыми глазами. А возле неё лежал пистолет. Стелла скорее всего покончила жизнь самоубийством, об этом символизировали красное чернильное пятно около сердца и лежащая рядом записка. Эрик осмотрел ещё раз комнату. Записка… «Интересно, это прощальная записка Стеллы?» — подумал про себя молодой солдат и, не удержавшись от любопытства, поднял листок пергамента. Там было написано всего три строчки:

«Мне незачем жить без моего мальчика.

Две смерти висят на совести Украины!

Будьте прокляты, ироды!!…»

«Смерть стоит того, чтобы жить…», но бессмысленная смерть — это жестокий обман свободы, то порочное естество, присущее только человеку. Эрик знал эту добрую и милую женщину, и мог представить, до чего она дошла, до какой крайней точки, чтобы всадить пулю в сердце… Эрик подошёл к мисс Рошка и прикрыл ей глаза, чтобы она спала, не видя этого несправедливого Мира…

Как только Эрик убрал руку от лица женщины, он увидел, что из дверей за ним наблюдают полицейские, наставив на него пистолет.

— Не двигаться! Вы арестованы по подозрению в убийстве.

— Сэр, вы ошибаетесь: это женщина покончила жизнь самоубийством, вот и записка предсмертная, а я её сосед по лестничной клетке, пришёл сюда после того, как услышал выстрелы.

— Как ты ловко всё придумал, проклятый дезертир!

–Что?! Как вы…?!

— Что, думал сможешь избежать суда?! Нет, не выйдет! Мы тебя упрячем на долго и мать твою, за пособничество!

— Так, не смейте приплетать сюда мою маму, она тут совершенно не причём. Судите только меня!

— Мы сами разберёмся, что делать с тобой чёртов дезертир и с твоей проклятой матерью…

— Я сказал, не троньте мою маму! — с этими словами Эрик сделал шаг вперёд, как оказалось, навстречу пуле. Полицейский сделал два выстрела и подошёл к, рухнувшему наземь, телу.

— Ну что, крысёныш, пришёл час суда, час суда Украины! — с дула пистолета соскочила третья пуля…

Состояние с помутневшим сознанием. Сознание в потерявшейся реальности. Реальность, отвергнутая и бесповоротно украденная, без права на борьбу, без права на опровержения вердикта…

— Сынок, сыночек, чего ты лежишь возле стены, заболеешь ведь. Пойдём на кухню, я тебя покормлю — сквозь туман слышал Эрик. Неужели это был сон? Неужели он проснулся? Неужели мама живая?!

**********

Как я давно не видел этих глаз… как давно я не видел эти глаза с радужкой узорчатым оливковым задним фоном с нежно жёлтыми размытыми линиями, с медной окантовкой и немного лопнутыми капиллярами; сам оттенок глаз менялся от золотистого до бледно зелёного, в зависимости от солнечного касания лучей… Как же я соскучился по ним, до изнеможения, до дрожи в сердце…

Смерть разлучает человека с родными душой и телом, а тяжёлая болезнь отнимает только тело, или только душу. Мысль о том, что душа родного человека неприкаянна, убивает мыслимые и немыслимые рамки спокойствия.

Эрик, видя маму живой и на вид здоровой, беспрестанно радовался в сердце, но абсолютно не знал, как себя вести…

–Сыночек, ты слышал последние новости?

–Нет, мам.

— Только что передали, что из-за катастрофической гуманитарной обстановки в Юго-Восточном регионе Украины, Россия отправила гуманитарный груз в двухсот восьмидесяти шести грузовиках! Ты представляешь? Это что-то невероятное! Никто. Все молчат. Только Россия! — эта мысль удивила Эрика, но большее внимание он обратил на другое… Маме стало лучше, как только засеял белый флаг гуманитарной помощи над пространством гражданской войны, как будто эта война погружала Мир в не просветную темноту, как болезнь мамы, а этот шаг со стороны российского правительства был кусочком панацеи от яда войны…

Эрик не мог поверить глазам. Он сидел на стуле с широко открытыми глазами, наблюдая как человек прекрасен по своей природе, как он идеален. Каждое слово, каждый взгляд насыщали надежду в счастливое будущее и веру во Всевышнего… Эрик своеобразно относился к религии, к церкви, в большинстве случаев, он не верил им. Считал, что вера должна подпитываться изнутри, а не снаружи; от сердца, а не от мозга…

— Вот, сыночек, кушай. Твоё любимое блюдо-омлет, — с пыла с жару мама поставила тарелку на стол. О, этот запах вызывал у Эрика лёгкий дурман и слёзы, он не хотел, чтобы мама видела их, чтобы не дай Бог напомнить ей о болезни.

–Мамуль.

— Что сыночек? — дурманящий голос снова распространился по кухне.

— Помнишь, когда мне было восемь лет, тогда ты впервые мне приготовила омлет. Тогда было Рождество, и ты сказала, что решила побаловать меня.

— Да, сыночек, помню. Ты тогда ещё попросил Деда Мороза о самолёте на пульте управления, а у нас почти и так не было денежек. Я тебе тогда сказала:

«Сыночек, понимаешь, Дедушка Мороз хочет подарить подарки всем детям Мира, а если он подарит тебе самолёт, то кому-то из детишек может не хватить подарка, понимаешь?

–Да, мама, — ответил ты мне.

— Перепиши, я заберу чуть попозже, — когда я вернулась за письмом, ты уже спал. Маленький такой, щекастенький. Ты любил всегда уткнуться лицом к стене и спать. Я тогда взяла конверт с письмом и прочла: «Дорогой Дедушка Мороз, мама сказала, что если ты подаришь мне самолёт, то кто-то останется без подарка. Дедушка Мороз, не нужно в этом году дарить мне подарок. Я собрал небольшую сумму и хочу, чтобы ты её взял и подарил подарки всем всем детишкам на свете!» И в конверте я увидела три рубля сорок две копейки, как сейчас помню. У меня тогда слёзы сами полились от мысли, какой ты у меня добрый и хороший мальчик…

— Да, я помню, мамуль. Ты мне тогда подарила набор карандашей и раскраску с машинками.

— Сыночек, как же я тебя люблю, — от всплеска ностальгии у мамы выплеснулись и эмоции из глаз.

— Мамочка, я тебя тоже очень сильно люблю, — с этими словами Эрик подошёл к маме, к женщине, которую любил больше всех на свете и обнял крепко-крепко, зарываясь носом в её шелковистые волосы.

Обнимая человека, мы дарим кусочек собственного тепла, тепла живого сердца. Обнимая, ты приближаешь человека на некоторое расстояние, даря возможность почувствовать собственную значимость. Эмоции людей не терпят взаперти, они любят дышать свободным морским бризом. Их нельзя укрывать от глаз, а тем более от самого себя, иначе случится самое страшное: ты отучишься жить без подсознательного контроля, ты разучишься искренне смеяться, даря людям кусочки заливистой радости. Ты похоронишь искренность, поставив большой чёрный крест с эпитафией: «Искренность выжигается чрезмерным самоконтролем и самостоятельной чёрствостью…»

Единственные существа на Земле, которые живут искренностью и беззаботностью — это дети. Их выделки носят особую энергию: энергию света, тепла, добра; их жажда жить, ошибаясь и поднимаясь, ни с чем не сравниться.

Но бывают случаи, когда энергия закупорена, жизненные силы ослаблены, а желания не выделяться хватит на несколько стеснительных людей. Бывают дни, когда мать хочет отказаться от своего ребёнка, хочет оставить его одного… Жизнь предполагает жить с верой и надеждой в счастливое будущее, но, когда растишь ребёнка-инвалида, для этого требуется немалых усилий и терпения.

Эрик вспоминал, как однажды на его месте была другая девочка. В Санкт-Петербурге, рядом с его домом на детской площадке всегда играли детишки. И мальчишки, и девчонки, они бегали, играли, прятались, носились, сломя голову, или просто ходили одиноко…

Как-то вечером Эрик сидел на скамейке, без какого-либо желания идти домой. В этот день он познакомился с Верой. Эта девочка была с небольшими отклонениями по здоровью, она болела синдромом Дауна. По её родителям было видно, что их дочь в ближайшие годы будет в безопасности. Они старались уберечь её от всех опасностей, но жизнь от этого краше не становилась. Эта девочка не боялась упасть, поцарапаться, она больше всего боялась насмешек ровесников. Дети бывают слишком жестокими, сами этого не понимая. А девочка, которая ненавидит мир, ненавидит окружающих, после насмешек, ненавидит себя саму. Сложно тем, кто выделяется из толпы; им сложно угодить обществу, когда замечают лишь особенности, а не саму личность. Многие считают и мечтают, что нужно жить как все; что люди, которые выделяются из толпы, им просто чего-то не хватает в жизни… как будто, своим внешним видом они призывают толпу обратить на них внимание, когда другие, только и мечтают, чтобы раствориться и спрятаться среди людей.

Эрик придерживался мнения, что каждый человек прекрасен и индивидуален. А некоторые недостатки должны покрываться достоинствами человека. И на самом деле слепых людей больше, чем думают, ибо в человеке нужно рассматривать не внешность, а душу…

Эрик тихо сидел, наблюдая за детской суматохой. Он видел перед собой самых счастливых людей на свете. Беззаботная жизнь, наполненная смехом, весельем и задором. Бешеные гонки на велосипедах, нескончаемые игры в прятки, катание на качелях «солнышком»… любое занятие в детстве приносило намного больше эмоций и радости, чем спустя десятки лет. Человек стареет, когда ему не за шестьдесят, а когда пропадает желание пошалить и нашкодить. Это чувство способно превратить серый день в радужный концерт. Это чувство поднимает над землёй, позволяет парить, не думая. И даже инвалидное кресло не сможет удержать порыв беззаботного веселья, главное, чтобы рядом были те, кто сможет этот порыв поддержать. Без поддержки, как без надежды. Если тебя принимают таким, какой ты есть, инвалидное кресло превратится в колесницу. Главное, чтобы поддержали…

Эрик смотрел перед собой, как на белый лист с маленькой чёрной точкой, а, поменяв, ракурс, увидел чёрный силуэт на белом полотне. Это была Вера. Стеснительная девочка с сильным именем. И совсем одна. Без друзей… Эрику было жаль эту девочку не по болезни, а из-за одиночества. Одиночество — худшая из болезней, от которой лекарство лишь одно… Ты вроде есть, тебя видят, но тебя нет ни для кого.

Эрик хорошо понимал Веру, судьбы их были похожи. Поэтому до самых костей одинокий парень переживал за одинокую девочку. Переживал, сочувствовал, боялся…боялся, что кто-то захочет воспользоваться беспомощностью Веры. Лучше никогда не бояться, страхи чаще всего оправдываются и сбываются…

На площадке играли ребята, чуть старше Веры. Их внимание полностью владела игра, а когда она закончилась, оно овладело «чёрным силуэтом». Сначала просто началась беседа, все смеялись, у всех была улыбка… кроме Веры. Её глаза скрывались в кудрявых волосах, где им помогали веснушки, которые осыпали всё личико девочки. Со стороны выглядело, что Вера — это экспонат, который трогают руками, да ещё и высмеивают. Обычному человеку сложно смотреть на подобные издевательства, а когда дома самый родной человек переживает что-то подобное — это режет сердце тупым остроконечным ножом.

Эрик видел издали, что Вера начала плакать. «Как они на такое способны?»-пробежали мысли в голове. «Почему они просто не могут поддержать, дать почувствовать себя своей?» Руки у Эрика начали потеть, а сердце сильнее биться. Парень может поколебаться, но мужчина не имеет права ни на минуты трусости. Рука Эрика дрогнула, и он пошёл в сторону конфликта.

Кость к косточке, сустав к суставу — до того были сжаты руки в кулаки у Эрика, что простора там не было даже у воздуха. Сердце стучало и выпрыгивало. Расстояние уменьшалось. Время замедляло свой ход…

Эрик подошёл в момент, когда «красочные» обзывательства вытекали с жуткой вонью изо рта главного задиры.

— Тебе нечего тут делать уродина…

— Эй, стоп стоп. Что тут происходит?! — с этими словами Эрик начал диалог.

— О, спаситель пришёл. — с жутким недовольством прозвучала реакция.

— А что, есть от кого спасать? Чего вы пристали к этой девочке?

— Тебе какая разница?! Мы что к тебе лезем?

— Ну считай, что если задел её, то задел и меня, — настроение диалога поменяло ход, в воздухе стал отчётливо чувствоваться запах агрессии; Вера, стояв за спиной Эрика, чувствовала только страх.

— Слушай, к тебе претензий никаких. Шёл бы ты своей дорогой. Мы сами разберёмся без всяких затычек.

— А я сюда и шёл. Если есть, что сказать по существу — говори, если нет — не смею вас задерживать, а то блеяние уже надоело.

— Блеяние?! Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? Сначала эта уродина кривляется, портит красоту окружающего мира своим присутствием, а теперь и ты? Мальчик — выручайчик? Да мне стоит только пальцем…

Только рука задиры поднялась вверх, Эрик резко схватил шею и прижал его к ближайшему дереву. Все остальные ребята подались вперёд, но:

— Стоп! Только дёрнитесь! В момент на его месте окажется следующий, — Эрик метнул взгляд, пронизывающий молодое глупое сердце. — А теперь, слушай меня ты. Сейчас в моих руках находится твоё будущее: произнесёшь ли ты когда-нибудь ещё хоть звук или нет, — и рука Эрика немного сомкнулась около кадыка неприятеля. — Я советую тебе, точнее, настоятельно рекомендую закрыть свой рот, откуда воняет не пойми чем, забрать своих соратников и уйти по добру по здоровью.

Эрик на протяжение всего монолога смотрел ему в глаза. Взгляд мужчины против бегающих глазок мальчика. Эрик видел, что вся правда этого обидчика на словах, а на деле и без поддержки — чистый ноль. Эрик разжал руку. Забияка отшатнулся на пять шагов назад, а после некоторого молчания его соратники подняли на ноги и диалог продолжился:

— Ты думал, что можешь меня напугать? — с бегающими глазками продолжил обидчик. — Не на того напал. А может ты просто любишь ублажать уродливых шлюх, показы…

–…

…

…

Продолжения не последовало. Кость к кости, сустав к суставу, рука дёрнулась и оставила свой след на физиономии оскорбителя, который оказавшись на траве, заплакал, прикрывая руками лицо.

Больше Эрик ничего не видел, он, взяв за руку Веру, отправился в сторону спокойной мирной обстановки. Глаза искали родителей Веры, но почему-то их было не видно. Отойдя на некоторое расстояние, Эрик остановился и обратился к Вере:

— Не слушай их. Они ещё очень глупы. Ты симпатичная девушка со своими изюминками, не похожая на всех остальных. Но это не значит, что ты хуже, ни в коем случае. Вера, у тебя очень красивое и сильное имя. Ты не должна плакать, для них нет повода. Ты должна поверить мне: ты ничем не хуже их, ты даже лучше. Помни об этом… А, вот я вижу и твоих родителей.

Где-то в ста метрах от себя, Эрик увидел две бегущие фигуры с беспокойными криками «Вера».

— Ой, спасибо вам большое, что присмотрели за нашей Верочкой, — с такими словами подбежала мама девочки, обнимая свою кровинку.

— Да ничего особенного. Постарайтесь больше не оставлять её одну.

— Ничего не произошло? — с обеспокоенными глазами встревожилась мама Веры.

— Всё хорошо, без происшествий. Она просто испугалась, что вас нет рядом. Берегите её, она у вас уникальная. Я пойду. Всего хорошего. До свидания, Вера.

Эрику стоило сделать пару шагов в другую сторону, как его талию обхватили две маленькие девичьи ручки, и крепко-крепко прижались в объятье. Эрик этого не ожидал, как и родители девочки. Дети, как Вера, уникальны по своей природе, им сложнее влиться в коллектив, они более недоверчивы ко всем людям, кроме родных. Это объятие означало куда больше, чем могло показаться на первый взгляд. Обняв чужого человека, Вера доверилась всем сердцем и душою этому человеку; она подарила свою надежду и искреннюю благодарность; она согрела и отогнала своей искренностью все лишние крадущиеся занозы из сознания молодого человека, который понял, что совершил не просто действие, а поступок, который соединил воедино два одиноких сердца…

Эрика тронуло это объятие до самых потаённых уголков души. Большие чёрные глаза, наполненные любовью к жизни и страхом перед людьми. Эрик хорошо знал этот взгляд, так на него смотрела маленькая сестра, родной человечек. Маленькая Нэделин. Она была лучшим подарком от родителей на его десятый день рождений, в тот же самый день. Маленькая весёлая Нэделин. Её смех всегда поднимал настроение окружающим, вызывая на лице искреннюю улыбку. Она заражала всех своей энергетикой, которая способствовала тому, что окружающие забывали о недостатках здоровья девочки. Болезнь ДЦП и сильная глухота. Поначалу родителям было очень сложно. Принять ребёнка с повышенными потребностями — это большая ответственность. Но это и большая радость. Эрик часто вспоминал за эти одинокие недели, как они с мамой учились говорить на «кончиках пальцев». Этот алфавит позволял прожить слова всем телом. Но, вспоминая все эти моменты, Эрик любил особенно вспоминать один день. Когда его Нэделин исполнилось шесть лет, они с мамой приготовили ей сюрприз. Эрик написал песню, а мама поставила танец, точнее сурдотанец. «Почему бы нам не оживить слова, сынок? Почему бы нам не заставить их парить как бабочки над лугом?» — спросила тогда Эрика мама. Он согласился, с маленьким сомнением. Но эффект этого танца на Нэделин не описать никакими словами. Это было безграничное счастье, искренняя детская радость, которую не описать ни через эмоции, ни через слова…

Слова, исходящие через голос, волнуют сознание кроткими нотками, а через кончики пальцев — собственной фантазией. Сурдоперевод — это возможность нуждающимся услышать и «увидеть», если не часть жизни, то некоторые её гранённые силуэты. Люди, владеющие знанием такого алфавита, говорят не только словами или взглядом, они говорят сердцем. Ведь, чтобы были слышны жесты, ты должен услышать их сам. А значит, каждая буква, спустившаяся с кончиков пальцев, прошла через глубину души — через собственное сердце.

Но что, если человек захочет, чтобы его слова парили, чтобы они жили своей жизнью? Кто способен оживить слова? Этот вопрос и сложен, и прост: только танец! Танцор передаёт историю, а сурдотанцор оживляет её. Каждое слово уже не слово, это роль, которую проигрывает актёр-сурдотанцор. Тысяча ролей, тысяча эмоций, тысяча слов… Один человек может воплотить в жизнь то, что другие способны только увидеть. Это человек с огромным безмерным сердцем. Это человек, переживший множество взлётов и падений, множество встреч и разлук; проживший множество жизней одной судьбой…

**********

Никогда не думайте, что ничего не происходит, что жизнь вокруг сера и неинтересна. Что даже люди вокруг навеивают только скуку и меланхолию. Всё дело в вас! Каждое мгновение что-то происходит. Всегда! Главное — это уметь увидеть. Если вы видите только холодные краски, в вашем сердце зиждиться меланхолия, а может даже депрессия. Всё дело в вас…

Эрик, сидя за кухонным столом, пытался уловить каждую секунду, за последние тяжёлые недели. Сейчас ему хотелось жить, дышать, творить. А главное — смотреть. Эрик не отрывал глаз от действий мамы. Он видел, как она поставила чайник на плиту и немного обожглась о спичку; как мыв тарелки, она понюхала, чем пахнет средство для мытья посуды… Мама делала, а сын лишь наблюдал.

За окном город шумел. Машины сквозили по дорогам, люди бежали непонятно куда, кричали и ругались. Жизнь кипела, но почему-то Эрику это не мешало. На кухне пахло едой и заботой. Разговаривал телевизор. Свистел чайник. У Эрика в голове никак не могла сложиться цепь «что да почему». Он пытался не думать, но это не так просто. Когда видишь человека, прикованного к постели, почти безнадёжного, когда в самые худшие моменты к тебе подкрадываются самые жуткие мысли, и когда всё это проходит в одночасье… Ты, сам того не понимая, начинаешь верить в то, чего не видишь: в удачу, сглаз, божественный промысел…

Каждый человек дышит кислородом, который никогда не увидит. Происходящие события попадают под анализ, самокритику. Но не всё можно объяснить, некоторые вещи ты, конечно, не знаешь, но… всегда это «но». Люди по-разному относятся к церкви, к религии, к Богу. Некоторые подразумевают общее между этими словами, а другие, отрицая одно, принимают по отдельности. В этих рассуждениях нет истины — одной общей правды, она для каждого своя. Отношение, вера, надежда. Люди приходят к пониманию или отрицанию, исходя из прошлого опыта, а жизненный путь у всех индивидуальный. Что есть религия для человека? Кто для него Бог? Ответы на эти вопросы каждый найдёт самостоятельно, когда настанет время.

Эрик, глядя на маму, на всё окружающее почему-то вспомнил сестрёнку, свою маленькую Нэделин. Бывают такие моменты, когда ты хочешь сказать человеку что-то, может даже не важное, даже если его нет рядом.

— Нэделин, я думаю о тебе, сестрёнка, — чуть слышно произнёс Эрик, но этого хватило, чтобы это услышала мама.

Что значит потерять человека? Вам никто не ответит на этот вопрос. Понять, что такое потеря, можно только самому. Для кого-то это трагедия, драма всей жизни, скорбь и беззвучная тишина, невыносимая мысль, непереносимое событие, время отчаяния и колющая боль, полная опустошенность, разорванность на осколки души… Это жизненный барьер, на котором ты теряешь частичку собственного сердца.

— Сыночек, — притихшим голосом обратилась мама, — надо будет навестить твою сестренку, — говорила, и каждое слово звучало как на срыве, срыве плача и отчаяния. — Поставим цветочки, посидим, поговорим…

Мама замолчала. Она боролась со слезами, не хотела, чтобы Эрик видел её, не хотела расстраивать его.

— Мама, ты в порядке? — чуть привстав изо стола, спросил Эрик, коря себя за воспоминание о сестре.

— Да да, всё хорошо, — утирая глаза, ответила мама. — Ой, я же совсем забыла, ты же любишь омлет с холодным молоком, я сейчас же схожу к Райзанам, и принесу бутылочку.

— Мама, давай лучше я.

— Нет нет, сыночек. Сиди и кушай. Я быстро. Хочу подышать свежим воздухом, — поцеловав в щеку, мама вышла из кухни. Эрик видел, что глаза любимой женщины до сих пор были мокрыми, и проклинал себя за сорвавшиеся слова…за бессмысленно пролитые материнские слёзы.

Никогда! Никогда… сердце не будет греть человека, который спокойно смотрит на материнские слёзы. Никогда детское сердце не сможет бесчувственно внимать драгоценное лицо, плачущего родного человека. Ведь слеза матери — это спичка в бушующий костёр души, это символ беспомощности сильного сердца, на которое дитя не сможет смотреть с сухими слезами. Это орудие и противоядие от множества болезней и ошибок. Это крупицы самого дорогого, близкого, покрытого нежностью чуда материнской любви.

Прошу вас, молю… сделайте всё достижимое и недостижимое, примите даже последний бой, но сохраните в неизвестности крупицы материнского сердца. Охраняйте, берегите. Не растрачивайте доверие родного человека. Молю вас. Это самое драгоценное, это самое важное. Слеза материнского сердца — это слеза чистейшего искреннего добра. Это знак безвозмездной материнской любви…

Эрик сидел, не притронувшись к тарелке. Его одолевали различные мысли. Он думал о маме, о том, что случилось и что предстоит пережить. Но в нём снова зажгла своё пламя надежда. Надежда на счастье… Надежда на то, что единственный родной человек будет жить и радоваться полноценной жизнью, что они снова будут проводить время вместе: смеяться, танцевать… Что их сердца будут биться, что это не конец.

Эрик сидел с глупой, но счастливой улыбкой. Он чувствовал себя пятилетним ребёнком, переисполненным безумной радостью. «Жизнь, как же ты прекрасна!» — произнёс Эрик про себя…Но он ошибался…

**********

Поворот. Стол. Окно. Крик. Голос. Сердце. Стук. Мысли. Нет. Нет. Сердце. Стук. Бег. Дверь. Дверь. Площадка. Сердце. Стук. Стук. Ступенька. Ступенька. Перила. Площадка. Нет. Нет. Стук. Стук. Ступенька. Площадка. Стук. Стук. Нет. Нет. Ступенька. Стук. Ступенька. Стук. Ступенька. Дверь. Крыльцо. Стук. Стук. Сердце. Стук. Не-е-е-е-е-т…. Мгновенно пронизывающая боль… Безвозвратно потерянная надежда. Глаза, наполненные душераздирающей болью и отчаянием. Бессмысленные слова посторонних. Женщина, лежавшая на асфальте в крови, его любимая женщина. Единственно любимая женщина… Её больше нет. Нет родного, самого любимого человека. Сердце не может остановиться. Щёки парня мокли от горячих слёз обжигающей боли. Эрик стоял на коленях, держа на руках любимую женщину. Он плакал и гладил волосы мамы. Плакал, но продолжал гладить маму. Он смотрел в открытые глаза, в открытые, но мёртвые. Эрик держал на руках тело, прижимая к себе, надеясь услышать биение родного сердца. Её волосы, её глаза, её руки…

— Господи, пожалуйста, пожалуйста, — сквозь слёзы пробивалась мольба. — Господи, не отнимай её у меня. Господи, пожалуйста. Она мне нужна, я не смогу без неё. Господи, пожалуйста…

Эрик не видел людей, обступивших его кольцом, он видел только родные глаза, такие красивые, такие любимые. Прижимая сильнее к себе, пытаясь согреть холодное тело горячим осиротевшим сердцем…

— Мамочка, любимая, почему? Но почему?? Но почему именно ты? Я люблю тебя, мама. Ты слышишь, я люблю тебя. Вернись ко мне, пожалуйста, мама. Мне страшно, я не смогу без тебя, мама. Мама, мама! — сквозь стекающие слёзы, прорывался крик разорванного сердца.

Подошедшие люди видели женщину на асфальте в луже крови от разбитой головы, лежащую на руках рыдающего мальчика, который, не останавливаясь, разговаривал и целовал прижатое к себе тело. Эрик целовал любимые щёки, любимый лобик, любимые руки… Он плакал и целовал. Надрываясь, он кричал от отчаяния, не выпуская из рук маму. Эрик боялся представить, что кто-то может забрать её у него. Любимую. Единственную.

Через считанные минуты, подъехала служба Скорой помощи. Они видели всю картину. Видели. Женщины плакали. Мужчины стояли, отводя мокрые глаза. Но они должны были делать свою работу. Они должны были забрать маму у сына. Двое санитаров попытались оттащить Эрика от мамы. Но это было невозможно. Эрик не отпускал тело, прижимая всё сильнее и сильнее, боясь отпустить её. Сердце безумно страдало, а руки дрожали, но не отпускали. Медсёстры решили вколоть Эрику успокоительного, чтобы облегчить его страдания и отделить от матери. Сделав укол, они наблюдали, как из последних сил сын пытался удержать маму, хватаясь за последние мгновения. Он целовал щёки, плача и дрожа. Он гладил волосы, целуя и плача. Эрик до последнего мгновения прижимал к себе родное тело. До последнего мгновения, пока препарат не подействовал и руки Эрика не разжались…

**********

Пустота… Пустые мысли, пустое существование… Боль превращает человека в дальтоника, лишая всех красок и обрекая на серое сосуществование с судьбой. Пустота… Опустошённость… Скорбь… Серое небо. Серые листья. Серая жизнь и осколки сиротского сердца. Когда теряешь кого-то из близких, ты теряешь частичку собственной памяти, души, а когда умирает последний любящий и любимый человек, то ты теряешь самого себя. Без корней дерево умирает, в попытках отрастить хоть один листочек. Память хранит кадры не только людей, но и взгляды и видение этих людей о тебе. Память о том, как ты рос, менялся, переживал и волновался; о том, как впервые сказал «мама»; о том, как ты жил…, и эта живая память умирает…

Сложно ухаживать за больными, а какого же держать на руках мёртвое тело?! Чувствовать, как остывает тело дорогого сердцу человека. Понимать, что ты больше никогда не услышишь любимого голоса, что никогда не сможешь рассмешить, что никогда больше…

Ощущение потери соизмеримо с колотой раной посередине груди или же со спины. Тебя пронзает холодная боль, режущая ткань и терзающая нервные окончания. А любые попытки врачей облегчить мучения, лишь обжигают края раны. Эрик чувствовал, как машина мчится в госпиталь. Всем телом он ощущал дрожь от дороги. Чувствовал, что больше не хочет никого и ничего видеть. Но темнота скрывает желаемое и открывает не желаемое глазу. Огни мелькающих фонарей, словно снаряды «Град», сыплющиеся на город. Мрачные тени домов, свет окон такие же холодные и нелюдимые. Люди, пары, дети… Слёзы молодой санитарки, впервые наблюдавшей за страданием и утратой человека. Слёзы, трогавшие, но бесполезные; они никак не смогут вернуть потерю.

Эрик дыханием пытался согреть руки, ему стало внезапно холодно. Всё тело покрылось «кратерами», дрожь пронизывала насквозь, словно промокший до нитки человек попал под холодный гнетущий ветер. Он молчал. Эрик мог попросить покрывало, но не хотел произносить ни слова. Молчание овладело разумом. Тишина помогала. Люди недооценивают смысла тишины, настоящего предназначения молчания. Отсутствие слов — это не показатель низкой эрудиции, а наоборот, показатель высокого уважения к словам. Молчать — значит дорожить произнесенными словами.

Дорога, фонари и пустота. И жизнь одинокая и отвергнутая. Жить для себя — это не жизнь. Человеку надо жить ради кого-то: человека, животного, Бога… А если же ты усомнился во всём? Если же тебе не хочется больше верить? Это перепутье дорог, где, стоя в самом центре крестовины, ты не видишь, что хочешь видеть, а видишь только то, что тебя окружает. А окружающий мир сер и мрачен без желания видеть; он слишком большой для одного одинокого мальчика…

«Как холодно, Боже. Как холодно. Мои руки, я почти не чувствую пальцев. Это неважно. Всё неважно и бессмысленно. Господи, почему ты забрал именно её? Почему? Зачем ты хочешь, чтобы люди страдали? Зачем?» — столько вопросов было у Эрика и ни одного ответа…

— Вот, возьмите покрывало, а то у вас уже губы синие, — протянула молодая санитарка Эрику, с выступившим на щеках румянцем.

Конец ознакомительного фрагмента.