Неточные совпадения
Слуга. Вы изволили в
первый день спросить обед, а на другой день только закусили семги и потом пошли всё в
долг брать.
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает
долгом оговориться, что весь его труд в настоящем случае заключается только в том, что он исправил тяжелый и устарелый слог «Летописца» и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С
первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина, и это одно уже может служить ручательством, с каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.
Уже при
первом свидании с градоначальником предводитель почувствовал, что в этом сановнике таится что-то не совсем обыкновенное, а именно, что от него пахнет трюфелями.
Долгое время он боролся с своею догадкою, принимая ее за мечту воспаленного съестными припасами воображения, но чем чаще повторялись свидания, тем мучительнее становились сомнения. Наконец он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю дворянской опеки Половинкину.
Изнуренные, обруганные и уничтоженные, глуповцы после
долгого перерыва в
первый раз вздохнули свободно.
К
первому разряду относились
долги, которые надо было сейчас же заплатить или, во всяком случае, для уплаты которых надо было иметь готовые деньги, чтобы при требовании не могло быть минуты замедления.
«Господи, прости и помоги», не переставая твердил он себе, несмотря на столь
долгое и казавшееся полным отчуждение, чувствуя, что он обращается к Богу точно так же доверчиво и просто, как и во времена детства и
первой молодости.
Но Алексей Александрович не чувствовал этого и, напротив того, будучи устранен от прямого участия в правительственной деятельности, яснее чем прежде видел теперь недостатки и ошибки в деятельности других и считал своим
долгом указывать на средства к исправлению их. Вскоре после своей разлуки с женой он начал писать свою
первую записку о новом суде из бесчисленного ряда никому ненужных записок по всем отраслям управления, которые было суждено написать ему.
Деньги за две трети леса были уже прожиты, и, за вычетом десяти процентов, он забрал у купца почти все вперед за последнюю треть. Купец больше не давал денег, тем более что в эту зиму Дарья Александровна, в
первый раз прямо заявив права на свое состояние, отказалась расписаться на контракте в получении денег за последнюю треть леса. Всё жалование уходило на домашние расходы и на уплату мелких непереводившихся
долгов. Денег совсем не было.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы ты понимал это. Вот если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием
долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в нем найдешь для себя награду.
Кстати: Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем «Освобожденном Иерусалиме». «Только приступи, — говорил он, — на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси:
долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение… Надо только не смотреть, а идти прямо, — мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на
первых шагах сердце дрогнет и обернешься назад!»
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный
долг засвидетельствовать свое почтение
первым его сановникам.
Я думал уж о форме плана
И как героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил
первую главу;
Пересмотрел всё это строго;
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу;
Цензуре
долг свой заплачу
И журналистам на съеденье
Плоды трудов моих отдам;
Иди же к невским берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне славы дань:
Кривые толки, шум и брань!
Я вижу, что вас тоже все это чрезвычайно интересует, и почту за
долг, при
первом удобном случае, по всем пунктам удовлетворить ваше любопытство.
После
долгих слез состоялся между нами такого рода изустный контракт:
первое, я никогда не оставлю Марфу Петровну и всегда пребуду ее мужем; второе, без ее позволения не отлучусь никуда; третье, постоянной любовницы не заведу никогда; четвертое, за это Марфа Петровна позволяет мне приглянуть иногда на сенных девушек, но не иначе как с ее секретного ведома; пятое, боже сохрани меня полюбить женщину из нашего сословия; шестое, если на случай, чего боже сохрани, меня посетит какая-нибудь страсть, большая и серьезная, то я должен открыться Марфе Петровне.
Первая поездка по делам Союза вызвала у Самгина достаточно неприятное впечатление, но все же он считал
долгом своим побывать ближе к фронту и, если возможно, посмотреть солдат в их деле, в бою.
— Нет! Уж очень пристают: больше не дают в
долг. Нынче
первое число.
Она обратила на него взгляд, полный ужаса. У ней оставался всего полтинник, а до
первого числа, когда братец выдает деньги, осталось еще десять дней. В
долг никто не дает.
Когда же приспело время ее, внял наконец Господь их молитвам и послал им сына, и стал Максим Иванович, еще в
первый раз с тех пор, светел; много милостыни роздал, много
долгов простил, на крестины созвал весь город.
Без ста рублей начинать невозможно, так как на слишком уже
долгий срок отдалился бы даже самый
первый период успеха.
Хотя табак японский был нам уже известен, но мы сочли
долгом выкурить по трубке, если только можно назвать трубкой эти наперстки, в которые не поместится щепоть нюхательного, не то что курительного табаку. Кажется, я выше сказал, что японский табак чрезвычайно мягок и крошится длинными волокнами. Он так мелок, что в пачке, с
первого взгляда, похож на кучу какой-то темно-красной пыли.
Но и наши не оставались в
долгу. В то самое время, когда фрегат крутило и било об дно, на него нанесло напором воды две джонки. С одной из них сняли с большим трудом и приняли на фрегат двух японцев, которые неохотно дали себя спасти, под влиянием строгого еще тогда запрещения от правительства сноситься с иноземцами. Третий товарищ их решительно побоялся, по этой причине, последовать примеру
первых двух и тотчас же погиб вместе с джонкой. Сняли также с плывшей мимо крыши дома старуху.
Больше же всех была приятна Нехлюдову милая молодая чета дочери генерала с ее мужем. Дочь эта была некрасивая, простодушная молодая женщина, вся поглощенная своими
первыми двумя детьми; муж ее, за которого она после
долгой борьбы с родителями вышла по любви, либеральный кандидат московского университета, скромный и умный, служил и занимался статистикой, в особенности инородцами, которых он изучал, любил и старался спасти от вымирания.
Чувство это не имело ничего общего ни с
первым поэтическим увлечением, ни еще менее с тем чувственным влюблением, которое он испытывал потом, ни даже с тем чувством сознания исполненного
долга, соединенного с самолюбованием, с которым он после суда решил жениться на ней.
Это наш
первый христианский
долг.
Привалов забылся только к самому утру тяжелым и беспокойным сном. Когда он проснулся, его
первой мыслью было сейчас же идти к жене и переговорить с ней обо всем откровенно, не откладывая дела в
долгий ящик.
Нужно ли рассказывать читателю, как посадили сановника на
первом месте между штатским генералом и губернским предводителем, человеком с свободным и достойным выражением лица, совершенно соответствовавшим его накрахмаленной манишке, необъятному жилету и круглой табакерке с французским табаком, — как хозяин хлопотал, бегал, суетился, потчевал гостей, мимоходом улыбался спине сановника и, стоя в углу, как школьник, наскоро перехватывал тарелочку супу или кусочек говядины, — как дворецкий подал рыбу в полтора аршина длины и с букетом во рту, — как слуги, в ливреях, суровые на вид, угрюмо приставали к каждому дворянину то с малагой, то с дрей-мадерой и как почти все дворяне, особенно пожилые, словно нехотя покоряясь чувству
долга, выпивали рюмку за рюмкой, — как, наконец, захлопали бутылки шампанского и начали провозглашаться заздравные тосты: все это, вероятно, слишком известно читателю.
Мы посоветовались и решили оставить тропу и пойти целиной. Взобравшись на
первую попавшуюся сопку, мы стали осматриваться. Впереди, в 4 км от нас, виднелся залив Пластун; влево — высокий горный хребет, за которым, вероятно, должна быть река Синанца; сзади — озеро
Долгое, справа — цепь размытых холмов, за ними — море. Не заметив ничего подозрительного, я хотел было опять вернуться на тропу, но гольд посоветовал спуститься к ключику, текущему к северу, и дойти по нему до реки Тхетибе.
Обыкновенно после
долгой стоянки
первый бивак всегда бывает особенно оживленным. Все полны сил и энергии, всего вдоволь, все чувствуют, что наступает новая жизнь, всякому хочется что-то сделать. Опять у стрелков появилась гармоника. Веселые голоса, шутки, смех разносились далеко по долине.
Тут выгода двойная, как вы знаете: во —
первых, оттого, что все покупается оптом; положим, от этого выигрывается третья доля, вещи, которые при мелочной покупке и
долгах обошлись бы в З р., обходятся в 2 руб.
и несмотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григорья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые
долги; со всем тем почитался человеком не глупым, ибо
первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение в Опекунский совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым.
Он развил одни буйные страсти, одни дурные наклонности, и это не удивительно: всему порочному позволяют у нас развиваться
долгое время беспрепятственно, а за страсти человеческие посылают в гарнизон или в Сибирь при
первом шаге…
Сиделец говорил, что она, во-первых, ему не платит
долг, во-вторых, разобидела его в собственной его лавке и, мало того, обещала исколотить его не на живот, а на смерть руками своих приверженцев.
Печать жизни, выступившей на полудетском лице ее, я
первый увидел накануне
долгой разлуки.
И Арсений Потапыч, и вся семья говеют на
первой неделе, из опасения, чтобы бездорожье не воспрепятствовало исполнить христианский
долг позднее.
«Между прочим, после
долгих требований ключа был отперт сарай, принадлежащий мяснику Ивану Кузьмину Леонову. Из сарая этого по двору сочилась кровавая жидкость от сложенных в нем нескольких сот гнилых шкур. Следующий сарай для уборки битого скота, принадлежащий братьям Андреевым, оказался чуть ли не хуже
первого. Солонина вся в червях и т. п. Когда отворили дверь — стаи крыс выскакивали из ящиков с мясной тухлятиной, грузно шлепались и исчезали в подполье!.. И так везде… везде».
Но религиозная тема, которая среди интеллигенции
долгое время была под запретом, была выдвинута на
первый план.
Первое решение
долгое время господствовало и считалось самым передовым.
Он рассказывал мне потом, что в ту пору ему пришлось пережить нравственно три
долгих фазиса:
первый, самый
долгий и мучительный, — уверенность в неминуемой гибели; каторжниками овладела паника, и они выли; детей и женщин пришлось отправить в шлюпке под командой офицера по тому направлению, где предполагался берег, и шлюпка скоро исчезла в тумане; второй фазис — некоторая надежда на спасение: с Крильонского маяка донесся пушечный выстрел, извещавший, что женщины и дети достигли берега благополучно; третий — полная уверенность в спасении, когда в туманном воздухе вдруг раздались звуки корнет-а-пистона, на котором играл возвращавшийся офицер.
Виноваты ли в этом естественные условия, которые на
первых же норах встретили крестьян так сурово и недружелюбно, или же всё дело испортили неумелость и неряшливость чиновников, решить трудно, так как опыт был непродолжителен, и к тому же еще приходилось производить эксперимент над людьми, по-видимому, неусидчивыми, приобревшими в своих
долгих скитаниях по Сибири вкус к кочевой жизни.
Она вспомнила
долгие взгляды Максима. Так вот что значили эти молчаливые взгляды! Он лучше ее самой знал ее настроение, он угадал, что в ее сердце возможна еще борьба и выбор, что она в себе не уверена… Но нет, — он ошибается. Она знает свой
первый шаг, а там она посмотрит, что можно будет взять у жизни еще…
Нет, у него совсем другое основание: «Кто тогда будет виноват?» да: «Это
первый твой
долг»…
Теперь я прошу у него всего только пятнадцать рублей и обещаюсь, что никогда уже больше не буду просить и сверх того в течение
первых трех месяцев выплачу ему весь
долг до последней копейки.
Когда Феде минул шестнадцатый год, Иван Петрович почел за
долг заблаговременно поселить в него презрение к женскому полу, — и молодой спартанец, с робостью на душе, с
первым пухом на губах, полный соков, сил и крови, уже старался казаться равнодушным, холодным и грубым.
На другой день приезда моего в Москву (14 марта) комедиант Яковлев вручил мне твою записку из Оренбурга. Не стану тебе рассказывать, как мне приятно было получить о тебе весточку; ты довольно меня знаешь, чтоб судить о радости моей без всяких изъяснений. Оставил я Петербург не так, как хотелось, вместо пяти тысяч достал только две и то после
долгих и несносных хлопот. Заплатил тем, кто более нуждались, и отправился на
первый случай с маленьким запасом.
Ребенок был очень благонравен, добр и искренен. Он с почтением стоял возле матери за
долгими всенощными в церкви Всех Скорбящих; молча и со страхом вслушивался в громовые проклятия, которые его отец в кругу приятелей слал Наполеону
Первому и всем роялистам; каждый вечер повторял перед образом: «но не моя, а твоя да совершится воля», и засыпал, носясь в нарисованном ему мире швейцарских рыбаков и пастухов, сломавших несокрушимою волею железные цепи несносного рабства.
Долгое отсутствие моего отца, сильно огорчавшее мою мать, заставило Прасковью Ивановну послать к нему на помощь своего главного управляющего Михайлушку, который в то же время считался в Симбирской губернии
первым поверенным, ходоком по тяжебным делам: он был лучший ученик нашего слепого Пантелея.
— И я против нее негодяй. Таких женщин не одна она, а сотни, тысячи, и еще к большему их оправданию надобно сказать, что они никогда не изменяют
первые, а только ни минуты не остаются в
долгу, когда им изменяют, именно потому, что им решительно делать нечего без любви к мужчине.
— Общину выдумали, во-первых, не в Петербурге, — начал ему отвечать в явно насмешливом тоне Плавин, — а скорей в Москве; но и там ее не выдумали, потому что она
долгое время существовала у нашего народа, была им любима и охраняема; а то, что вы говорите, как он не любит ее теперь, то это опять только один ваш личный взгляд!
«Мой дорогой друг! Я выдержала
первую сцену свидания с известным тебе лицом — ничего, выучилась притворяться и
дольше быть и не видеть тебя не могу. Приезжай сейчас; а там, что будет, то будет.
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом разговор на словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только с любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела перед ним, потупя глаза в землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама
первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже
долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.