Неточные совпадения
Роман
сказал: помещику,
Демьян
сказал: чиновнику,
Лука
сказал: попу.
Купчине толстопузому! —
Сказали братья Губины,
Иван и Митродор.
Старик
Пахом потужился
И молвил, в землю глядючи:
Вельможному боярину,
Министру государеву.
А Пров
сказал: царю…
«Не только над помещиком,
Привычка над крестьянином
Сильна, —
сказал Пахом.
Нельзя
сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот не весьма замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый день с раннего утра он отправлялся в поход по городу и поднюхивал
запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние его было до такой степени изощрено, что он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
— Однако как сильно
пахнет свежее сено! —
сказал Степан Аркадьич, приподнимаясь. — Не засну ни за что. Васенька что-то затеял там. Слышишь хохот и его голос? Не пойти ли? Пойдем!
— Да вот, как вы
сказали, огонь блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая ни будь плохая земля, всё
пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
— Это можно завтра, завтра, и больше ничего! Ничего, ничего, молчание! —
сказал Левин и,
запахнув его еще раз шубой, прибавил: — я тебя очень люблю! Что же, можно мне быть в заседании?
Как они делают, бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник бог знает что расскажет: или поведет речь о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно
пахнет книгою; если же
скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает.
— Это — другое дело, Афанасий Васильевич. Я это делаю для спасения души, потому что в убеждении, что этим хоть сколько-нибудь заглажу праздную жизнь, что как я ни дурен, но молитвы все-таки что-нибудь значат у Бога.
Скажу вам, что я молюсь, — даже и без веры, но все-таки молюсь. Слышится только, что есть господин, от которого все зависит, как лошадь и скотина, которою
пашем, знает чутьем того, <кто> запрягает.
— Вон сколько земли оставил впусте! — говорил, начиная сердиться, Костанжогло. — Хоть бы повестил вперед, так набрели бы охотники. Ну, уж если нечем
пахать, так копай под огород. Огородом бы взял. Мужика заставил пробыть четыре года без труда. Безделица! Да ведь этим одним ты уже его развратил и навеки погубил. Уж он успел привыкнуть к лохмотью и бродяжничеству! Это стало уже жизнью его. — И,
сказавши это, плюнул Костанжогло, и желчное расположение осенило сумрачным облаком его чело…
Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекотят меня. В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я слышу ее
запах и голос. Все это заставляет меня вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее груди и, задыхаясь,
сказать...
— Я в обморок оттого тогда упал, что было душно и краской масляною
пахло, —
сказал Раскольников.
«В самом деле, —
сказал я, — почему думаешь ты, что жило [Жилó (устар.) — жилье.] недалече?» — «А потому, что ветер оттоле потянул, — отвечал дорожный, — и я слышу, дымом
пахнуло; знать, деревня близко».
И,
запахнув капот на груди, она громко
сказала...
— Я угощаю, —
сказала она, спросив кофе, ликера, бисквитов, и расстегнула шубку; Клима обдал
запах незнакомых духов. Сидели у окна; мимо стекол, покрытых инеем, двигался темный поток людей. Мышиными зубами кусая бисквиты, Нехаева продолжала...
— Клюнем, —
сказал Кутузов, подвигая Климу налитую рюмку, и стал обильно смазывать ветчину горчицей, настолько крепкой, что она щипала ноздри Самгина. — Обман зрения, —
сказал он, вздохнув. — Многие видят в научном социализме только учение об экономической эволюции, и ничем другим марксизм для них не
пахнет. За ваше здоровье!
Он ушел в свою комнату с уверенностью, что им положен первый камень пьедестала, на котором он, Самгин, со временем, встанет монументально. В комнате стоял тяжелый
запах масла, — утром стекольщик замазывал на зиму рамы, — Клим понюхал, открыл вентилятор и снисходительно, вполголоса
сказал...
— А — кровью
пахнет? — шевеля ноздрями,
сказала Анфимьевна, и прежде, чем он успел остановить ее, мягко, как перина, ввалилась в дверь к Варваре. Она вышла оттуда тотчас же и так же бесшумно, до локтей ее руки были прижаты к бокам, а от локтей подняты, как на иконе Знамения Абалацкой богоматери, короткие, железные пальцы шевелились, губы ее дрожали, и она шипела...
Варавка схватил его и стал подкидывать к потолку, легко, точно мяч. Вскоре после этого привязался неприятный доктор Сомов, дышавший
запахом водки и соленой рыбы; пришлось выдумать, что его фамилия круглая, как бочонок. Выдумалось, что дедушка говорит лиловыми словами. Но, когда он
сказал, что люди сердятся по-летнему и по-зимнему, бойкая дочь Варавки, Лида, сердито крикнула...
И ушла, оставив его, как всегда, в темноте, в тишине. Нередко бывало так, что она внезапно уходила, как бы испуганная его словами, но на этот раз ее бегство было особенно обидно, она увлекла за собой, как тень свою, все, что он хотел
сказать ей. Соскочив с постели, Клим открыл окно, в комнату ворвался ветер, внес
запах пыли, начал сердито перелистывать страницы книги на столе и помог Самгину возмутиться.
Тугое лицо ее лоснилось радостью, и она потягивала воздух носом, как бы обоняя приятнейший
запах. На пороге столовой явился Гогин, очень искусно сыграл на губах несколько тактов марша, затем надул одну щеку, подавил ее пальцем, и из-под его светленьких усов вылетел пронзительный писк. Вместе с Гогиным пришла девушка с каштановой копной небрежно перепутанных волос над выпуклым лбом; бесцеремонно глядя в лицо Клима золотистыми зрачками, она
сказала...
Когда он закуривал новую папиросу, бумажки в кармане пиджака напомнили о себе сухим хрустом. Самгин оглянулся — все вокруг было неряшливо, неприятно, пропитано душными
запахами. Пришли двое коридорных и горничная, он
сказал им, что идет к доктору, в 32-й, и, если позвонят из больницы,
сказали бы ему.
Клим сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок; в углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий
запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее на стол и, посмотрев на Клима,
сказала дьякону...
В вестибюле гостиницы его встретил очень домашний, успокаивающий
запах яблоков и сушеных грибов, а хозяйка, радушная, приятная старушка, жалобно и виновато
сказала...
Шагая по тепленьким, озорниковато запутанным переулкам, он обдумывал, что
скажет Лидии, как будет вести себя, беседуя с нею; разглядывал пестрые, уютные домики с ласковыми окнами, с цветами на подоконниках. Над заборами поднимались к солнцу ветви деревьев, в воздухе чувствовался тонкий, сладковатый
запах только что раскрывшихся почек.
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито
сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день дома, остывая, дышали тяжелыми
запахами из каждых ворот. На одной улице луна освещала только верхние этажи домов на левой стороне, а в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
— Ой, —
сказала она,
запахивая капот, — тут Самгин увидел до колена ее ногу, в белом чулке. Это осталось в памяти, не волнуя, даже заставило подумать неприязненно...
— Ах, Лионель, чудак! — смеялась она почти до слез и вдруг
сказала серьезно, не скрывая удовольствия: — Так ему и надо! Пускай попробует, чем
пахнет русская жизнь. Он ведь, знаешь, приехал разнюхивать, где что продается. Сам он, конечно, молчит об этом. Но я-то уж чувствую!
Они бы и не поверили, если б
сказали им, что другие как-нибудь иначе
пашут, сеют, жнут, продают. Какие же страсти и волнения могли быть у них?
— А ведь в самом деле
пахнет, так и несет! —
сказал Штольц.
— Понюхайте, как хорошо
пахнет! —
сказала она и закрыла нос и ему.
— Не рано ли? —
сказал Обломов. — Грамотность вредна мужику: выучи его, так он, пожалуй, и
пахать не станет…
— Пойдемте, братец, отсюда: здесь пустотой
пахнет, —
сказала Марфенька, — как ей не страшно одной: я бы умерла! А она еще не любит, когда к ней сюда придешь. Бесстрашная такая! Пожалуй, на кладбище одна ночью пойдет, вон туда: видите?
— Не лгите! — перебила она. — Если вам удается замечать каждый мой шаг и движение, то и мне позвольте чувствовать неловкость такого наблюдения:
скажу вам откровенно — это тяготит меня. Это какая-то неволя, тюрьма. Я, слава Богу, не в плену у турецкого
паши…
Молодые мои спутники не очень, однако ж, смущались шумом; они останавливались перед некоторыми работницами и ухитрялись как-то не только говорить между собою, но и слышать друг друга. Я хотел было что-то спросить у Кармена, но не слыхал и сам, что
сказал. К этому еще вдобавок в зале разливался
запах какого-то масла, конечно табачного, довольно неприятный.
— «Нет, тут другая причина, —
сказал доктор, — с черными нельзя вместе сидеть: от них
пахнет: они мажут тело растительным маслом, да и испарина у них имеет особенный
запах».
Кучера, чистившие их, посмотрели вопросительно на нас, а мы на них, потом все вместе на солдата: «Что это мы
сказали ему?» — спросил один из нас в тоске от жара, духоты и дурного
запаха на улицах.
Фаддеев встретил меня с раковинами. «Отстанешь ли ты от меня с этою дрянью?» —
сказал я, отталкивая ящик с раковинами, который он, как блюдо с устрицами, поставил передо мной. «Извольте посмотреть, какие есть хорошие», — говорил он, выбирая из ящика то рогатую, то красную, то синюю с пятнами. «Вот эта, вот эта; а эта какая славная!» И он сунул мне к носу. От нее
запахло падалью. «Что это такое?» — «Это я чистил: улитки были, —
сказал он, — да, видно, прокисли». — «Вон, вон! неси к Гошкевичу!»
На камине и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия». В камине лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей, как мне
сказали. Они лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет так же сухи, ярки цветом и так же ничем не
пахнут, как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил все на барона Крюднера, а констанское вино так сладко, что из рук вон.
— Запретить, чтобы не продавали землю, а только кто сам
пашет, —
сказал печник, сердито перебивая солдата.
— Христос воскресе, —
сказал он, смеясь глазами, и, придвинувшись к Нехлюдову и обдав его особенным мужицким, приятным
запахом, щекоча его своей курчавой бородкой, в самую середину губ три раза поцеловал его своими крепкими, свежими губами.
Миновав камеру холостых, унтер-офицер, провожавший Нехлюдова,
сказал ему, что придет за ним перед поверкой, и вернулся назад. Едва унтер-офицер отошел, как к Нехлюдову быстрыми босыми шагами, придерживая кандалы, совсем близко подошел, обдавая его тяжелым и кислым
запахом пота, арестант и таинственным шопотом проговорил...
— Здравствуйте, батюшка! Извините, что в халате принимаю: всё лучше, чем совсем не принять, —
сказал он,
запахивая халатом свою толстую, складками сморщенную сзади шею. — Я не совсем здоров и не выхожу. Как это вас занесло в наше тридевятое царство?
— Нельзя, —
сказал Нехлюдов, уже вперед приготовив свое возражение. — Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не работают, не
пашут, — господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди, — возьмут свои паи да и продадут богатым. И опять у богачей соберется земля. А у тех, которые на своей доле, опять народится народ, а земля уже разобрана. Опять богачи заберут в руки тех, кому земля нужна.
— Ведь я знаю, всё это — вино; вот я завтра
скажу смотрителю, он вас проберет. Я слышу —
пахнет, — говорила надзирательница. — Смотрите, уберите всё, а то плохо будет, — разбирать вас некогда. По местам и молчать.
Лес кончился, и опять потянулась сплошная гарь. Та к прошли мы с час. Вдруг Дерсу остановился и
сказал, что
пахнет дымом. Действительно, минут через 10 мы спустились к реке и тут увидели балаган и около него костер. Когда мы были от балагана в 100 шагах, из него выскочил человек с ружьем в руках. Это был удэгеец Янсели с реки Нахтоху. Он только что пришел с охоты и готовил себе обед. Котомка его лежала на земле, и к ней были прислонены палка, ружье и топор.
—
Пахнет, —
сказал он шепотом. — Люди есть.
На ужин варили мясо кабарги; оно чем-то припахивало. Чан Лин
сказал, что оно
пахнет мхом. Чжан Бао высказался за
запах смолы, а Дерсу указал на багульник. В местах обитания кабарги всегда есть и то, и другое, и третье; вероятно, это был
запах мускуса.
— Его старый люди, —
сказал он про кабана с клыками. — Его худо кушай, мясо мало-мало
пахнет.
— Погоди, капитан, —
сказал он. — Моя
запах дыма найди есть. Это удэге, —
сказал он через минуту.