Неточные совпадения
Я был в сильном горе в эту минуту, но невольно замечал все мелочи. В комнате было почти темно, жарко и
пахло вместе мятой, одеколоном, ромашкой и гофманскими каплями.
Запах этот так поразил меня, что, не только когда я слышу его, но когда лишь
вспоминаю о нем, воображение мгновенно переносит меня в эту мрачную, душную комнату и воспроизводит все мельчайшие подробности ужасной минуты.
Когда я принес манишку Карлу Иванычу, она уже была не нужна ему: он надел другую и, перегнувшись перед маленьким зеркальцем, которое стояло на столе, держался обеими руками за пышный бант своего галстука и пробовал, свободно ли входит в него и обратно его гладко выбритый подбородок. Обдернув со всех сторон наши платья и попросив Николая сделать для него то же самое, он повел нас к бабушке. Мне смешно
вспомнить, как сильно
пахло от нас троих помадой в то время, как мы стали спускаться по лестнице.
Так, были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных им еще в детстве или встреченных где-нибудь один только раз и об которых он никогда бы и не
вспомнил; колокольня В—й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда,
запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов…
Но Калитин и Мокеев ушли со двора. Самгин пошел в дом, ощущая противный
запах и тянущий приступ тошноты. Расстояние от сарая до столовой невероятно увеличилось; раньше чем он прошел этот путь, он успел
вспомнить Митрофанова в трактире, в день похода рабочих в Кремль, к памятнику царя; крестясь мелкими крестиками, человек «здравого смысла» горячо шептал: «Я — готов, всей душой! Честное слово: обманывал из любви и преданности».
Комнату наполняло ласковое, душистое тепло, медовый
запах ласкал обоняние, и хотелось, чтоб вся кожа погрузилась в эту теплоту, подышала ею. Клим Иванович Самгин смотрел на крупных людей вокруг себя и
вспоминал чьи-то славословия...
Самгин не встречался с ним несколько месяцев, даже не
вспоминал о нем, но однажды, в фойе театра Грановской, во время антракта, Дронов наскочил на него, схватил за локоть, встряхнул руку и, веселыми глазами глядя под очки Самгина, выдыхая
запах вина, быстро выразил радость встречи, рассказал, что утром приехал из Петрозаводска, занят поставками на Мурманскую дорогу.
Добродушная преданность людям и материнское огорчение Анфимьевны, вкусно сваренный ею кофе, комнаты, напитанные сложным
запахом старого, устойчивого жилья, — все это настроило Самгина тоже благодушно. Он
вспомнил Таню Куликову, няньку — бабушку Дронова, нянек Пушкина и других больших русских людей.
Гребцы едва шевелили веслами, разгребая спящую воду. Пробужденная, она густым золотом обливала весла. Вдруг нас поразил нестерпимый
запах гнили. Мы сначала не догадывались, что это значит; потом уж
вспомнили о кораллах и ракушках, которые издают сильный противный
запах. Вероятно, мы ехали над коралловой банкой.
И тут же
вспомнил острог, бритые головы, камеры, отвратительный
запах, цепи и рядом с этим — безумную роскошь своей и всей городской, столичной, господской жизни.
Вспоминая вчерашний вечер, проведенный у Корчагиных, богатых и знаменитых людей, на дочери которых предполагалось всеми, что он должен жениться, он вздохнул и, бросив выкуренную папироску, хотел достать из серебряного портсигара другую, но раздумал и, спустив с кровати гладкие белые ноги, нашел ими туфли, накинул на полные плечи шелковый халат и, быстро и тяжело ступая, пошел в соседнюю с спальней уборную, всю пропитанную искусственным
запахом элексиров, одеколона, фиксатуаров, духов.
Перебиваясь кое-как со дня на день при помощи бурмистра Якова, заменившего прежнего управляющего и оказавшегося впоследствии времени таким же, если не большим, грабителем да сверх того отравлявшего мое существование
запахом своих дегтярных сапогов,
вспомнил я однажды об одном знакомом соседнем семействе, состоявшем из отставной полковницы и двух дочерей, велел заложить дрожки и поехал к соседям.
— Ишь гогочет, подлец! знает, чем
пахнет! — восторгается барин и ни с того ни с сего,
вспомнивши недавний доклад Синегубова, прибавляет: — А тут еще духув каких-то разыскивают! вот это так дух!
Вспомни мать свою: как ничтожно малы были ее требования и какова выпала ей доля? ты, видно, только похвастался перед Паншиным, когда сказал ему, что приехал в Россию затем, чтобы
пахать землю; ты приехал волочиться на старости лет за девочками.
Ему пришлось пересекать Ново-Кишиневский базар. Вдруг вкусный жирный
запах чего-то жареного заставил его раздуть ноздри. Лихонин
вспомнил, что со вчерашнего полдня он еще ничего не ел, и сразу почувствовал голод. Он свернул направо, в глубь базара.
Мать чувствовала это особенное, неведомое ей и, под журчание голоса Наташи,
вспоминала шумные вечеринки своей молодости, грубые слова парней, от которых всегда
пахло перегорелой водкой, их циничные шутки.
— Как хочешь,
Паша! Знаю — грешно убить человека, — а не считаю никого виноватым. Жалко Исая, такой он гвоздик маленький, поглядела я на него,
вспомнила, как он грозился повесить тебя, — и ни злобы к нему, ни радости, что помер он. Просто жалко стало. А теперь — даже и не жалко…
Еще одно его смущало, его сердило: он с любовью, с умилением, с благодарным восторгом думал о Джемме, о жизни с нею вдвоем, о счастии, которое его ожидало в будущем, — и между тем эта странная женщина, эта госпожа Полозова неотступно носилась… нет! не носилась — торчала… так именно, с особым злорадством выразился Санин — торчала перед его глазами, — и не мог он отделаться от ее образа, не мог не слышать ее голоса, не
вспоминать ее речей, не мог не ощущать даже того особенного
запаха, тонкого, свежего и пронзительного, как
запах желтых лилий, которым веяло от ее одежд.
Он ходил по комнате, садился за стол, брал лист бумаги, чертил на нем несколько строк — и тотчас их вымарывал…
Вспоминал удивительную фигуру Джеммы, в темном окне, под лучами звезд, всю развеянную теплым вихрем;
вспоминал ее мраморные руки, подобные рукам олимпийских богинь, чувствовал их живую тяжесть на плечах своих… Потом он брал брошенную ему розу — и казалось ему, что от ее полузавядших лепестков веяло другим, еще более тонким
запахом, чем обычный
запах роз…
Бывало, утром занимаешься в классной комнате и знаешь, что необходимо работать, потому что завтра экзамен из предмета, в котором целых два вопроса еще не прочитаны мной, но вдруг
пахнёт из окна каким-нибудь весенним духом, — покажется, будто что-то крайне нужно сейчас
вспомнить, руки сами собою опускают книгу, ноги сами собой начинают двигаться и ходить взад и вперед, а в голове, как будто кто-нибудь пожал пружинку и пустил в ход машину, в голове так легко и естественно и с такою быстротою начинают пробегать разные пестрые, веселые мечты, что только успеваешь замечать блеск их.
Вспомнил он, как исповедовался в своих невинных грехах отцу Михаилу, и тот вздыхал вместе с ним и покрывал его епитрахилью, от которой так уютно
пахло воском и теплым ладаном, и его разрешительные слова: «Аз иерей недостойный, разрешаю…» и так далее.
Матвей кинулся в амбар и зарылся там в серебристо-серой куче пеньки, невольно
вспоминая жуткие сказки Макарьевны: в них вот так же неожиданно являлось страшное. Но в сказках добрая баба-яга всегда выручала заплутавшегося мальчика, а здесь, наяву, — только Власьевна, от которой всегда душно
пахнет пригорелым маслом.
В его тяжелой голове путались мысли, во рту было сухо и противно от металлического вкуса. Он оглядел свою шляпу, поправил на ней павлинье перо и
вспомнил, как ходил с мамашей покупать эту шляпу. Сунул он руку в карман и достал оттуда комок бурой, липкой замазки. Как эта замазка попала ему в карман? Он подумал, понюхал:
пахнет медом. Ага, это еврейский пряник! Как он, бедный, размок!
Лаптев
вспомнил, что это самое или нечто подобное он слышал уже много раз когда-то давно, и на него
пахнуло поэзией минувшего, свободой одинокой, холостой жизни, когда ему казалось, что он молод и может все, что хочет, и когда не было любви к жене и воспоминаний о ребенке.
Я тогда встречал мало женщин, и эта дама, которую я видел мельком, произвела на меня впечатление. Возвращаясь домой пешком, я
вспоминал ее лицо и
запах тонких духов и мечтал. Когда я вернулся, Орлова уже не было дома.
Грохов сделал над собою усилие, чтобы
вспомнить, кто такая это была г-жа Олухова, что за дело у ней, и — странное явление: один только вчерашний вечер и ночь были закрыты для Григория Мартыныча непроницаемой завесой, но все прошедшее было совершенно ясно в его уме, так что он, встав, сейчас же нашел в шкафу бумаги с заголовком: «Дело г. г. Олуховых» и положил их на стол, отпер потом свою конторку и, вынув из нее толстый пакет с надписью: «Деньги г-жи Олуховой», положил и этот пакет на стол; затем поправил несколько перед зеркалом прическу свою и, пожевав, чтоб не так сильно
пахнуть водкой, жженого кофе, нарочно для того в кармане носимого, опустился на свой деревянный стул и, обратясь к письмоводителю, разрешил ему принять приехавшую госпожу.
Около часу пришла Линочка; и хотя сразу с ужасом заговорила о трудностях экзамена, но
пахло от нее весною, и в глазах ее была Женя Эгмонт, глядела оттуда на Сашу. «И зачем она притворяется и ни слова не говорит о Эгмонт!.. Меня бережет?» — хмурился Саша, хотя Линочка и не думала притворяться и совершенно забыла и о самой Жене, и о той чудесной близости, которая только что соединяла их. Впрочем,
вспомнила...
Вспомним, что русские под Азовом пытались склонить
пашу к сдаче города выгодными предложениями; при Пруте, уже гораздо позже, употреблено было то же средство.
— В Суздале монастырская собака воров по
запаху узнавала, —
вспомнил монах.
И
вспомнил царь, как много лет тому назад скончался его отец, и лежал на песке, и уже начал быстро разлагаться. Собаки, привлеченные
запахом падали, уже бродили вокруг него с горящими от голода и жадности глазами. И, как и теперь, спросил его первосвященник, отец Азарии, дряхлый старик...
— Смуглая девушка, прекрасная девушка! Когда сегодня твой милый поцелует тебя между грудей и скажет: «Как хорошо
пахнет твое тело, о моя возлюбленная!» — ты
вспомни обо мне в этот миг. Я перелил тебе три лишние капли.
И как был он помещик глупый, то сначала даже фыркнул от удовольствия при мысли, какую он штуку сыграл, но потом
вспомнил слова исправника: «А знаете ли, чем это
пахнет?» — и струсил не на шутку.
Я в первый раз живо
вспомнила наше первое время в деревне,
паши планы, в первый раз мне пришел в голову вопрос: какие же были его радости во все это время?
Отпустив Таню к гостям, он вышел из дому и в раздумье прошелся около клумб. Уже садилось солнце. Цветы, оттого что их только что полили, издавали влажный, раздражающий
запах. В доме опять запели, и издали скрипка производила впечатление человеческого голоса. Коврин, напрягая мысль, чтобы
вспомнить, где он слышал или читал легенду, направился не спеша в парк и незаметно дошел до реки.
Глядя на улыбающегося мужика, на мальчика с громадными рукавицами, на избы,
вспоминая свою жену, я понимал теперь, что нет такого бедствия, которое могло бы победить этих людей; мне казалось, что в воздухе уже
пахнет победой, я гордился и готов был крикнуть им, что я тоже с ними; но лошади вынесли из деревни в поле, закружил снег, заревел ветер, и я остался один со своими мыслями.
В клети вкусно
пахло сушёными грибами, хлебом и копчёной свининой; Николай
вспомнил, что он не ужинал вчера и сегодня тоже не ел, — сразу мучительно захотелось есть, рот налился слюною, он с усилием проглотил её, стыдясь своего желания. Чуть слышно доносились хриплые вздохи умирающего, тихонько сморкалась Татьяна, а Рогачиха шептала молитвы.
Радостно встревоженный этой беседою,
вспоминая сказанное нами друг другу, я открыл окно и долго смотрел, как за тёмной гривою леса ласково разгорается заря, Тлеют чёрные покровы душной ночи, наливается утренний воздух свежим
запахом смол. Травы и цветы, разбуженные росою и омытые ею, сладко дышат встречу заре, а звёзды, сверкая, уходят с востока на запад. Яростно споря друг с другом, поют кочета, звонкие голоса вьются в воздухе свежо и задорно, точно ребячий гомон.
Весь день и вечером волчиха
вспоминала, как прошлою ночью в хлеву блеял ягненок и как
пахло овечьим молоком, и от аппетита она все щелкала зубами и не переставала грызть с жадностью старую кость, воображая себе, что это ягненок. Волчата сосали, а щенок, который хотел есть, бегал кругом и обнюхивал снег.
Или
пахнёт на него духами, и он
вспомнит сейчас же свой платок, который тоже надушен и которым он подал знак, чтобы стреляли.
И какими странными путями шла эта мысль: подумает он о своем давнем путешествии по Италии, полном солнца, молодости и песен,
вспомнит какого-нибудь итальянского нищего — и сразу станет перед ним толпа рабочих, выстрелы,
запах пороха, кровь.
Но живёт в нём задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
Никогда в жизни я не забуду этих мягких, вкрадчивых шагов, этого сдержанного звериного дыхания, этого отвратительного
запаха сырого перегнившего мяса из невидимых пастей, этих фосфорических глаз, мелькавших в темноте то здесь, то там… Но чувства испуга ни я, ни Антонио не испытали в эту минуту. Только на другой день вечером, когда я
вспомнил наше приключение, то один, лежа в кровати, задрожал и вспотел от ужаса. Понимаете?
Я все
вспоминал, как, бывало, зайдешь в эту избу среди дня, когда она жарко натоплена и в ней стоит густой
запах свежеиспеченного хлеба, — караваи хлеба лежат на столе, покрытые белым закатником, в кошелках гогочут гуси и тикают цыплятки, а Аграфены нет, и только одна терпеливая Васёнка лежит на грязной постели под грубым веретьем и смотрит тихо и безропотно или вдруг скажет...
Смирились, а все-таки не могли забыть, что их деды и прадеды Орехово поле
пахали, Рязановы пожни косили, в Тимохином бору дрова и лес рубили. Давно подобрались старики, что жили под монастырскими властями, их сыновья и внуки тоже один за другим ушли на ниву Божию, а Орехово поле, Рязановы пожни и Тимохин бор в Миршени по-прежнему и старому, и малому глаза мозолили. Как ни взглянут на них, так и
вспомнят золотое житье дедов и прадедов и зачнут роптать на свою жизнь горе-горькую.
Приехали домой. Ложась в теплую мягкую постель и укрываясь одеялом, Софья Львовна
вспомнила темный притвор,
запах ладана и фигуры у колонн, и ей было жутко от мысли, что эти фигуры будут стоять неподвижно все время, пока она будет спать. Утреня будет длинная-длинная, потом часы, потом обедня, молебен…
Паша легла и стала громко плакать. Ей уже было жаль своих вещей, которые она сгоряча отдала, и было обидно. Она
вспомнила, как три года назад ее ни за что, ни про что побил один купец, и еще громче заплакала.
Пахнуло таким душевным смрадом, какого не хотелось ждать даже от Давыдова. И я
вспомнил: еще в самом начале отступления главный врач мельком сказал, что для верности переложит деньги из денежного ящика себе в карман… Уу, воронье…
Загремел рояль; грустный вальс из залы полетел в настежь открытые окна, и все почему-то
вспомнили, что за окнами теперь весна, майский вечер. Все почувствовали, что в воздухе
пахнет молодой листвой тополя, розами и сиренью. Рябович, в котором под влиянием музыки заговорил выпитый коньяк, покосился на окно, улыбнулся и стал следить за движениями женщин, и ему уже казалось, что
запах роз, тополя и сирени идет не из сада, а от женских лиц и платьев.
Венцель будто
вспомнил что-то очень смешное, снова расхохотался и опять наполнил комнату
запахом солода и хмеля.
Потух солнечный луч за деревней, утонул в голубовато-хрустальном озере.
Запахло сильнее цветами, первыми ландышами из леса, птицы прокричали в последний раз свой привет перед ночью, и все уснуло, затихло, замолкло до утра. На небе зажглась ночная звездочка, яркая, нарядная и красивая. Галя сидела у оконца, глядела на звездочку и
вспоминала, как она с мамой часто сидела по вечерам у порога хатки и любовалась звездочками. А маме становилось все хуже да хуже. Она и кашляла-то глуше, и дышала слабее.
— Нет, мне дано много… над тобою, видишь, там на небе, откуда блестит звездочка, — произнесла Мариула вдохновенным голосом; потом, силою отведя ее от Груни в сторону, наклонилась на ухо и сиповатым шепотом, в исступлении прибавила: — Я… мать твоя.
Вспомни табор цыганский, пожар в Яссах… похищение у янычара, продажу
паше, уродство мое, чтобы не признали во мне твоей матери: это все я, везде я, где грозила только тебе беда, и опять я… здесь, между тобою и Волынским: слышишь ли?