Неточные совпадения
Действительно, вдали уже свистел паровоз. Через несколько минут платформа задрожала, и, пыхая сбиваемым книзу от мороза
паром, прокатился паровоз с медленно и мерно нагибающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса и с кланяющимся, обвязанным, заиндевелым машинистом; а за тендером, всё медленнее и более потрясая платформу, стал проходить
вагон с багажом и с визжавшею собакой; наконец, подрагивая пред остановкой, подошли пассажирские
вагоны.
Судорожно вздыхал и шипел
пар под
вагоном, — было несколько особенно длинных секунд, когда Самгин не слышал ни звука, кроме этого шипения, а потом, около
вагона, заговорили несколько голосов, и один, особенно громко, сказал...
Только на Варшавском вокзале, когда новенький локомотив, фыркнув
паром, повернул красные, ведущие колеса, а
вагон вздрогнул, покатился и подкрашенное лицо матери уродливо расплылось, стерлось, — Самгин, уже надевший шапку, быстро сорвал ее с головы, и где-то внутри его тихо и вопросительно прозвучало печальное слово...
— Давеча, выходя из
вагона, я увидел
пару совершенно таких же глаз, какими ты сейчас сзади поглядел на меня.
Со странным очарованием, взволнованно следил он, как к станции, стремительно выскочив из-за поворота, подлетал на всех
парах этот поезд, состоявший всего из пяти новеньких, блестящих
вагонов, как быстро росли и разгорались его огненные глаза, бросавшие вперед себя на рельсы светлые пятна, и как он, уже готовый проскочить станцию, мгновенно, с шипением и грохотом, останавливался — «точно великан, ухватившийся с разбега за скалу», — думал Ромашов.
Сначала шли пешком, потом
пара лошадей потащила их в огромном
вагоне, потом поднимались наверх и летели по воздуху. Из улицы в улицу — ехали долго. Пошли дома поменьше, попроще, улицы пошли прямые, широкие и тихие.
Нет Агатона! Он мчится на всех
парах в Петербург и уже с первой минуты чувствует себя угнетенным. Он равен всем; здесь, в этом
вагоне, он находится точно в таких же условиях, как и все. В последний раз он путешествует в 1-м классе и уже не слышит того таинственного шепота: это он! это помпадур! — который встречал его появление в прежние времена!
Наконец показался поезд. Из трубы валил и поднимался над рощей совершенно розовый
пар, и два окна в последнем
вагоне вдруг блеснули от солнца так ярко, что было больно смотреть.
Слышен насмешливый и ликующий свист по адресу забастовщиков, раздаются крики приветствий, а какой-то толстой человек, в легкой серой
паре и в панаме, начинает приплясывать, топая ногами по камню мостовой. Кондуктора и вагоновожатые медленно пробираются сквозь толпу, идут к
вагонам, некоторые влезают на площадки, — они стали еще угрюмее и в ответ на возгласы толпы — сурово огрызаются, заставляя уступать им дорогу. Становится тише.
Раздался третий свисток,
вагоны дернулись, покатились и исчезли в густом облаке серого
пара.
— В железнодорожном двигателе почти то же самое происходит, — говорил он, кинув мельком взгляд на этот портрет, — тут нужна теплота, чтобы превратить воду в
пары; этого достигают, соединяя углерод дров с кислородом воздуха; но чтобы углерод был в дровах и находился в свободном состоянии, для этого нужна опять-таки работа солнца, поэтому нас и на пароходах и в
вагонах везет тоже солнце. Теория эта довольно новая и, по-моему, весьма остроумная и справедливая.
Тут наступил сон. Не то чтобы было очень страшно, а призрачно, беспамятно и как-то чуждо: сам грезящий оставался в стороне, а только призрак его бестелесно двигался, говорил беззвучно, страдал без страдания. Во сне выходили из
вагона, разбивались на
пары, нюхали особенно свежий, лесной, весенний воздух. Во сне тупо и бессильно сопротивлялся Янсон, и молча выволакивали его из
вагона.
Переселенный в город, он не понимал, что с ним такое деется, скучал и недоумевал, как недоумевает молодой здоровый бык, которого только что взяли с нивы, где сочная трава росла ему по брюхо, — взяли, поставили на
вагон железной дороги, и вот, обдавая его тучное тело то дымом с искрами, то волнистым
паром, мчат его теперь, мчат со стуком и визгом, а куда мчат — бог весть!
Вагон битком набит: тут и дамы, и военные, и студенты, и курсистки — всякой твари по
паре.
И во всех эшелонах было то же. Темная, слепая, безначально-бунтующая сила прорывалась на каждом шагу. В Иркутске проезжие солдаты разнесли и разграбили вокзал. Под Читою солдаты остановили экспресс, выгнали из него пассажиров, сели в
вагон сами и ехали, пока не вышли все
пары.